Так или иначе, но у землевладельцев появились средства удержать крестьянина на месте. Если раньше у крестьянина не было альтернативы и, чтобы выжить, он должен был переходить на новые земли,[3] то теперь он мог остаться, взяв ссуду у хозяина земли. Поначалу ссуду брали только для покупки посевного материала. Но поскольку воспроизводство было простым, то на следующий год нужно уже было брать ссуду для того, чтобы вернуть предыдущую и купить новых семян, а затем опять и опять… Если к этому добавить, что лендлорды давали деньги только в рост, то есть под проценты, то очевидно, что этот процесс был банальной прогрессией, которая превращала крестьянина в вечного должника. Стоило только однажды начать кредитоваться у барина.
Такая система привязывания крестьянина к землевладельцу стала называться «кабала»,[4] а договоры о ссудах – «кабальными». В скором времени крестьянин уже не мог отработать даже проценты и добровольно-принудительно (долг-то он и есть долг!) продавал сначала себя в рабство, а потом и своих детей, включая еще не родившихся…
Не могу не удержаться от сарказма: наши горе-патриоты, восхищающиеся славными российскими порядками и трепещущие перед величием русского дворянства, одновременно являются и «немножечко» антисемитами. Причем их антисемитизм как раз основан на возмущении фактом закабаления евреями-кабатчиками и арендаторами простого мужика. Хочется их спросить: а не сделала ли то же самое «великая» русская аристократия, только в таких масштабах, по сравнению с которыми еврейские упражнения кажутся банальной «фарцовкой»?
Неудивительно, что, боясь конкуренции, русские помещики всегда были главными противниками проникновения евреев на Русь, а позже – идеологами «черты оседлости». По-видимому, они действовали по принципу Остапа Бендера: «Нам хамов не надо, мы сами – хамы».
Крестьянин сам (сам!), подтверждая долговые обязательства, давал письменную клятву, что ввиду окончательной невозможности вернуть долг он согласен «…всякую страду страдать и оброк платить чем он (хозяин долга) изоброчит…», сам соглашался жить «…где государь (то есть хозяин долга) не прикажет, в вотчине или поместье, где он изволит поселить…», и, наконец, самое страшное: «…вольно ему, государю моему, меня продать и заложить…».
Чем ниже была урожайность земли, тем быстрее проходило закабаление крестьянина. В конечном итоге процесс принял тотальный характер. Ссуды брали почти все крестьяне. Например из 103 крестьянских договоров, записанных в новгородских крепостных книгах XVI века, 86 заключены с получением ссуды от хозяев.
ЗАМЕТКА 4
Но крестьянин еще не смирился, еще не согласился со своим положением вечного должника. Крестьянин продолжил традицию предков и ушел. Просто так. Бросил все: имущество, инвентарь – и ушел на другие земли. Но не тут-то было. Если раньше он мог уйти и ему за это ничего не было, то теперь он беглец от долгов. А раз так – то его разыскивают, находят, наказывают и так далее. Более того, была разработана система штрафов для помещиков, которые приняли в свои земли и заключили договор с крестьянином, который «неправильно» ушел от прежнего хозяина.
Вот документ 1580 года. Писцовая книга тверских владений князя Симеона Бек-булатовича. Из 2 тысячи 217 крестьян вотчины Симеона ушло за последние пять лет 305 человек (14 процентов). Из общего числа ушедших только 53 человека (17 процентов) смогли рассчитаться с хозяином и «выйти» от него самостоятельно. 188 человек (62 процента) были законно или незаконно «вывезены» другими владельцами. Остальные 65 человек (21 процент) ушли без «правильного отказа», или «выбежали». Эти последние были беглые, которых хозяин мог требовать обратно.
Как долго он мог требовать розыска и возврата беглого крестьянина? Сначала никто не хотел помогать помещику в розыске его должников. Однако вскоре власть обнаружила, что дворянство беднеет и не может нормально платить свой «налог кровью» – служить в государевом войске. Ведь для этого нужны обмундирование, доспехи, оружие, пули, порох, продовольствие и фураж. И все это дворянин должен купить на свои деньги. Для этого царь и наделил его землей. А откуда этим деньгам взяться, если дворянин обанкротился, потому что значительную часть денег ссудил своим крестьянам, а те, не вернув денег, разбежались?
Государство начало применять меры законодательного реагирования: во-первых, стало разыскивать беглых крестьян по заявлениям помещиков; во-вторых, постепенно срок давности (урочные лета) на поиск беглых крестьян увеличился. Так, первый раз срок давности на поимку беглецов был ограничен пятью годами царским указом от 24 ноября 1597 года. Все, кто убежал раньше, не разыскивались, а челобитные об их сыске не принимались. Далее, указом от 9 марта 1607 года урочные лета увеличились до 15 лет, потом до 20, а потом, Соборным уложением 1649 года, отменены вовсе. Крестьянин разыскивался всю жизнь, без срока давности. Как фашистский преступник.
Параллельно затруднялся и «правильный» выход. Сначала выход крестьян был не регламентирован: захотел – ушел. Потом Иван III Судебником 1497 года установил один обязательный общегосударственный срок выхода – неделю до Юрьева дня (26 ноября) и неделю после. В этом была определенная логика: крестьянин уходил после сбора урожая, то есть по окончании ежегодного сельскохозяйственного цикла. Затем, в 1550 году, Судебник Ивана Грозного дополнительно обязал крестьян засевать перед уходом озимь.
Первый раз выход на Юрьев день был запрещен на несколько лет (заповедные лета) после переписи 1581 года. Но этот запрет был временный и касался лишь нескольких районов страны. Окончательно Юрьев день был отменен в 1597 году – тогда же, когда первый раз были установлены урочные лета.
Это произошло во время правления слабовольного (а может, и слабоумного?) царя Федора Иоанновича. Фактически государством правил Борис Годунов. Историки почти убеждены, что отмена права крестьянского выхода и установление государственной системы сыска беглых крестьян – его рук дело. И потом, уже в свое царствование, он продолжил дело закабаления крестьянина и дальше.
В литературе часто можно встретить рассуждения о том, что Годунов был образованный либерал. Дескать, побудь Русь под его правлением подольше, может быть, мы и встали бы на европейский путь развития… Так вот, дорогие товарищи, это все – ерунда! Мы, любители конкретных цифр, дат и персоналий, можем смело сказать: в 1597 году Россия прошла точку возврата. После этой даты уже ничего нельзя было остановить и вопрос превращения крестьянина в раба был фактически решен. Осталось только нанести несколько штрихов, которые и были сделаны. Окончательная точка была поставлена в 1649 году.[5]
Итак, как любил выражаться И.В. Сталин, «год великого перелома» – 1597-й, виновник торжества – Б. Годунов. У Пушкина Годунов постоянно сокрушается по поводу нелюбви к нему народа. Мол, и года-то урожайные, и войн он особых не ведет, и хлеб из своих запасов раздает, а народ его не любит. Только мы знаем, что все это – фарисейство, крокодиловы слезы. Прекрасно он знал причины народной нелюбви. И последующая Смута и череда крестьянских и казачьих восстаний – это все его рук дело, Годунова. Помните, как отвечает ему юродивый: «Нельзя молиться за царяирода. Богородица не велит»? Этим все сказано.
ЗАМЕТКА 5
И тогда крестьянин побежал за пределы Московского государства.
Иван Грозный присоединил к России Казанское, Астраханское и Сибирское ханства, фактически освободив тем самым от татарского владычества все среднее течение и низовья Дона, Волги и Яика. Контроль со стороны Москвы за этими территориями отсутствовал, и беглые крестьяне устремились туда – в Дикое поле.
Нельзя сказать, что они пришли на пустое место. Здесь издавна ходили ватаги лихих людей – казаков-разбойников. У них были свои правила жизни, они никому не подчинялись, дорожили своей свободой и жили охотой, рыболовством и… грабежом. Обычное по тем временам дело.
Историки много дискутируют о возникновении казачества. Можно говорить о XIV веке, можно – о XV, но одно очевидно: как значимая в военном отношении сила запорожские, донские, волжские и уральские казаки появились во второй половине XVI – начале XVII века, то есть тогда, когда их численность начала резко расти за счет беглых крестьян из Московии и Речи Посполитой. Казачий принцип невыдачи6 полностью устраивал беглецов, отягченных невозвратным долгом. Значительно позже в казацкой среде сформировались полумифические истории о происхождении казачества от скифов, сарматов, половцев или, например, черкесов. Однако в те времена сомнений не было: казаки – это беглые крестьяне и холопы.
