Я не стала противиться, когда Джервон настоял, чтобы я села в седло. Но решила, что мы будем ехать по очереди, как подобает друзьям.

И все же в пути только об Элине думала я. И только о том, как он бросил нас. Должно быть, ум его был порабощен теперь одной лишь мыслью о молодой жене. И если Бруниссенда столько значила для него, только рядом с ней мог надеяться он вновь обрести безопасность. Нет, чем бы ни вызвано это поспешное бегство, следствием колдовства оно было, а не отсутствием братских чувств и благодарности.

А потом я подумала об Элине-мальчике, вспоминая все то, что прежде принимала, как должное, не колеблясь. И вдруг появилось предчувствие нового испытания. Почему и откуда возникло оно, я сказать не могла. Но ни одна искушенная в тайных науках Мудрая не станет пренебрегать предчувствием.

Никогда не интересовался Элин знаниями Мудрых. Всегда, теперь припоминала я, избегал даже разговоров о них. Хотя давала я обеты молчания, но о многом было позволено говорить, и полезными для него же могли оказаться эти познания. Но не любил он, когда я показывала свое умение в его присутствии.

Странно, но он никогда не жалел, что вместе учились мы бою мечами. Больше чем братом была я ему, и мне это нравилось. Но только начну я рассказывать, что нужно нам с Офрикой, — и он сразу же старался улизнуть. И все же при расставанье согласился ворожить над чашей. Впервые в жизни, насколько я знала, участвовал он в колдовстве.

Мы знали судьбу нашей матери, знали, что просила она сына, знали, и у кого просила. Знали, что рисковала она самой жизнью. Но сотворила кубок и выпросила сына. А в последний миг попросила еще и о дочери, и с радостью заплатила за нее жизнью.

И не как обычные дети были мы зачаты, с магии начались обе наши жизни. Не ее ли страшился Элин?

Часто бывала я вместе с отцом и Элином, но проводила время и по-другому, и никогда отец мой не спрашивал о моих занятиях. Теперь, годы спустя, поняла я, что не хотел и он знать о другой стороне моей жизни. Словно… словно это было какое-то уродство.

Глубоко вздохнула я, понимая теперь по-новому отношения с отцом и братом. Неужели была я им неприятна и они стыдились меня?.. Как же тогда моя мать? Что случилось за морем в этом самом Эсткарпе, что выбросило моих родителей в нашу бесплодную Робь?

Они стыдились моей силы?.. Они, отец мой и брат, смотрели на меня, как на меченую… на урода?

— Нет! — громко сказала я.

— Что «нет», госпожа?

Удивленно посмотрела я на Джервона, шедшего у стремени, и задумалась. И хотела я спросить его, и боялась спрашивать. С трудом наконец решилась я на это, понимая, что ответ Джервона поведает мне и о причинах бегства Элина.

— Джервон, ты знаешь, кто я? — спросила я напрямик, только, быть может, дрогнул слегка мой голос — ведь все решал его ответ.

— Дева-воительница, что повелевает людьми, тайными силами, — ответил он.

— Да, конечно, Мудрая, — уж от него-то не лести ожидала я, привыкшая к схваткам с невидимым.

— Но ведь добру только служите вы… Что вас гнетет, госпожа?

— Иначе, друг мой, верно, думают люди, и считают они, что служение наше — не добро, а если иногда передумают, то ненадолго. А я — Мудрая от рождения, без моего знанья не жить мне, и никогда не будут ко мне относиться по-другому, всегда будут смотреть искоса.

— Элин тоже?

Умен был он, даже слишком. А может быть, по словам прочел он мои думы. Но коли уж так получилось, зачем же скрываться и дальше?

— Может быть… Не знаю.

Надеялась ли я, что он станет разубеждать меня? Если и да, то надеждам моим не суждено было сбыться. Подумав, он ответил:

— Что ж, если так, то многое становится понятным. И, попавшись в такие сети, меньше всего хотел он, чтобы кто-нибудь, даже сестра, своим видом напоминал об этом…

Я взяла в руки поводья.

— А разве ты, мечник, считаешь иначе?

Джервон прикоснулся к рукояти меча.

— Вот мое оружие, моя защита. Меч мой из стали, и я могу взять его, и другие мужчины увидят его в моей руке. Но есть и иное оружие, теперь я видел и это. Бояться ли мне вас, коситься ли в сторону, если ваше оружие не из металла и не видать его глазом? Все искусства войны в свою меру узнал я, знаю и кое-что о путях мира. Всему этому научился я, как и вы изучали свои науки. Может быть, не дано мне понять их, но и мои познания для вас будут непонятны. Что сравнивать разное: среди путей мира ваш путь — исцеление, а битвы с исчадьями — ваша война. И потому без страха и отвращения гляжу я на вас и на дела ваши.

Так ответил он на мои мрачные думы.

Но если Элин думал иначе, что же ждало меня впереди? Конечно, могла я вернуться в ту безымянную долину, где оставались еще люди Роби. Но кому я нужна там? Только Офрике. Да и та, отправляя меня в дорогу, знала я, надолго со мной распростилась. Не было в этом селении дел для двух Мудрых. Все, что могла, она и так сделала для меня. А теперь я выросла, сила моя окрепла. Птенца-слетка не запихнуть назад в скорлупу.

Твердыня Фроме? Но и там мне нечего делать. Не было для меня в Бруниссенде загадок, как стекло была она прозрачна перед моим взглядом. Еще со своей Дамой могла она ужиться, но жить под единой крышей с Мудрой, да к тому сестрой ее мужа — тут будут не только косые взоры.

Но если нет мне пути ни назад в свою Долину, ни в твердыню брата, куда же направиться мне? Удивленно оглянулась я, показалось мне в этот момент, когда все стало ясным, что несет меня неизвестно куда, и страна эта тоже не желает меня принимать.

— Может, повернем? — спросил Джервон, словно прочитав мои невеселые мысли.

— Куда же тогда? — в первый раз ожидала я решения воина, не зная сама, на что решиться.

— Я бы сказал, куда угодно, только не в твердыню! — Твердым и четким было его решение. — Если вы хотите — заедем, проверим, что Элин вернулся, погостим, но недолго.

Я согласилась — у меня оставалось время подумать о будущем.

— Что ж, в Ложбину Фроме… Быстрее приедем — быстрее уедем!

Двигались мы по понятной причине не быстро. Около полудня встретились нам посланцы Элина. Так во второй раз приехала я в твердыню. Хотя и с почтением обращались с нами посланцы, но Элина не было среди них.

Вечером после восхода луны въезжали мы в крепость. Меня провели в гостевую палату, где уже ждали служанки с дымящимся чаном теплой воды, чтобы смыла я усталость с дороги. Ждала и кровать, подобной которой мне не приводилось видеть. Но спалось мне в эту ночь хуже, чем вчера на голой земле, — так беспокоили меня невеселые думы.

Утром, когда я встала, служанки подали мне роскошное платье, как у Властительницы Долины. Но я попросила свою кольчугу и дорожное одеяние. Смутились служанки, и я узнала, что приказала госпожа Бруниссенда уничтожить мою одежду, словно то были лохмотья.

Попросила я, и принесли мне другую одежду, новую, но мужскую. Брат ли послал ее, не знаю… Оделась я, сапоги натянула, надела кольчугу, пояс с ножнами, в которых покоился изуродованный меч, сокрушивший проклятье.

Оставила в комнате плащ, вьючные мешки и походный ранец. А брат, мне сказали, все еще был со своей госпожой… И послала я известить их о моем приходе.

Второй раз попала я в роковую комнату. Охнула Бруниссенда, увидев меня, и схватила Элина за рукав. Не в броне был Элин, в шелковом одеянии. Хмурясь, смотрел он на меня, а потом нежно отвел ее руку и шагнул мне навстречу, мрачнея.

— Почему ты одета так, Элис? Неужели трудно понять, не по силам Бруниссенде видеть тебя такой.

— Такой? Но другой я никогда не была, брат мой. Или ты забыл?..

— Ничего я не забыл! — гневно крикнул он в ответ.

И за гневом его скрывалось желание побыстрей отделаться от меня.

— Прошу у тебя, Элин, только коня. Я не собираюсь путешествовать пешком, а долг за тобой все-таки есть.

Облегчение появилось в его глазах:

— Куда ты поедешь, обратно в Робь?

Я пожала плечами, но не ответила. Если он хочет верить в это, пусть верит. До сих пор не могла я постигнуть глубину пропасти, что внезапно возникла между нами.