Что еще могу я сказать? Со своим браком я так запуталась, что не рискну давать тебе советы о твоем. Но ты мой самый-самый близкий и дорогой друг.

Жду от тебя вестей.

Со всей любовью,

Джейнис.

P.S. Наверное, сейчас не слишком подходящий момент для такого рассказа, но Клайв говорит, что он «жутко рад», что мой развод на мази. Я твержу ему, что развод не причина для радости. Оказывается, у него уже есть планы. Первый – Гарри женится на Мадонне. Я говорю, что Гарри – занятой человек, и, возможно, еще не успел сделать ей предложение. А его планы на меня даже еще более фантастичны. Мне пришлось указать, что, если я художница, это еще не означает, что мне понравится быть замужем за Дэвидом Хокни. Для начала – и как говорить о подобном с двенадцатилетним подростком? – «у него другие интересы», – сказала я. А Энди Уоррол, указала я, собственно говоря, умер.

И еще Клайв жаждет познакомиться с нашим вест-индским крикетистом Баннокберном Макгрегором (Аттила Бимбожий). Оказывается, он жутко знаменитый, просветил меня Клайв. И бесспорно, жутко огромен, краснея, заверила меня Лотти. А она, думается, надежный источник.

Дальнейшие сообщения с фронта Речного Подворья в более подходящее время.

Д.

Авенида де Сервантес 93 Мадрид 24 марта

Моя самая милая Джейнис!

Как ты могла истолковать мой вчерашний звонок? Даже пока я вопила и рыдала в трубку, внутри меня нашептывал голосок: «Рут, на самом же деле это же вовсе не ты». Я понятия не имею, что я тебе наговорила, помню только, что подняла жуткий крик.

Я надеялась, что сегодня буду больше похожа на себя, но только что посмотрелась в зеркало. Вид у меня ужасный. Меньше шестидесяти мне никак не дашь. Чувствую я себя отвратительно. Попробую собраться с мыслями и расскажу тебе, что, собственно, произошло.

Во-первых, девица (видишь, даже сейчас я не способна излагать все по порядку). Хотя, естественно, на первом месте девица – во всяком случае, для меня. Я просто одержима этой сучкой. Корова. Воровка. Шлюха. (Ну почему в моем лексиконе не находятся слова получше, когда они мне особенно требуются?) Так бы и выдрала ее красивые волосы! Так бы и изуродовала ее смазливую мордашку! А она хорошенькая, не сомневаюсь. О Господи, Джейнис, она даже очень хорошенькая, держу пари. Двадцать лет. Всего двадцать. Девушкам следует запретить быть двадцатилетними, или их следует запирать в монастырях, пока у них не появятся морщины и груди не обвиснут. Вот тогда мы увидим, будет ли мой муж на них заглядываться.

И что, что она в нем находит, такая девка? Ему сорок. Он лысеет. Он стоит на голове в ванной. А то, что он – глава дипломатической миссии, это ведь не такой уж соблазн, верно? Почему она не облизывается на Джейсона Донована? Это похабно. Он пожилой человек. Сообщить ей, что у него почечуй? Или даже лучше: сообщить ей, что он помешан на крикете? Ах, Джейнис, мне просто необходимо узнать, побывали они уже в постели или нет? Это смертная мука, но знать я должна. Не рискую спросить у Пирса, потому что он солжет, а нет, так будет еще хуже. «Она прелестна, и я люблю ее», – вот что он сказал. Больно было невыносимо. Самые обычные слова, которые люди произносят постоянно, но когда он произнес их о ней, мне хотелось завизжать. Вид у него, когда он сказал это, был очень понурый, словно все случилось помимо него.

Нелепо то, что наш брак всегда был свободным. Донельзя цивилизованным. У нас обоих были связи на стороне – у меня много больше, не спорю. («Для тебя эрогенные зоны вроде ветрянки», – как-то сказал Пирс, и мы долго смеялись.) Но любовью это никогда не бывало – ее мы сохраняли друг для друга – всегда. «Она прелестна, и я люблю ее». Как он мог? Мне хочется плакать. Только вот слез у меня, по-моему, не осталось.

Что мне делать? Может быть, я проснусь завтра и буду знать ответ. Наверное, можно просто отрезать и засолить. А потом, состарившись, будем сидеть рядышком, глядеть на него в банке и вспоминать былые радости. А то я могу его убить. «В послов иногда стреляют», помнишь? Отличный будет сюжет для Тома Бренда, а к истории дипломатической миссии Ее Величества в Мадриде добавится еще одна грязная драма. Мне кажется, – нет, я вполне серьезно, – что на ней лежит проклятие. Последний посол скончался от coitus inerruptus,[7] сорвавшись с уступа в Пиренеях. Его даму, его № 2, постигла та же участь. А теперь временный поверенный в делах добавляет к своему званию «любовных» и втюривается в длинноногую секс-бомбочку в библиотеке Британского совета. Я начинаю улавливать черный юмор всего этого. Странно, что боль может оборачиваться смешной стороной.

Я совсем измучена. Час уже поздний. А я так и не рассказала тебе, как все это произошло. Но я не вынесу. Слушая Пирса, я словно слышала свой смертный приговор, а я не хочу умирать дважды.

В эту самую минуту он где-то обедает с ней при свечах, следуя всем красивым романтичным клише: смотрит в ее большие глаза, держит за руку, нашептывает обещания, которые когда-то давал мне. Джейнис, я этого не вынесу – я должна что-то предпринять.

Вчера вечером я не смогла продолжать письмо. И решила напиться. Однако после первой же стопки у меня осталось только одно желание – спать. Огромная кровать теперь всецело в моем распоряжении. Пирс виновато ускользает в комнату для гостей. Мне нравится свертываться клубком, точно я раненый зверь в моей пещере.

Потом я услышала, как он вернулся – ты знаешь ту особую робость, с какой люди поворачивают ключ в замке, терзаясь муками совести. Ты же, конечно, привыкла к этому звуку с Гарри, а впрочем, он, возможно, никогда не терзался и отпирал дверь, весело насвистывая. Я не удержалась и посмотрела на часы возле кровати. Было еще рано, так что, вполне вероятно, в постель он с ней не ложился. Маленькое, но облегчение. Как начинаешь цепляться за эти унизительные мелочи в надежде найти в них что-нибудь ободряющее!

Не знаю как, но я заснула. Наверное, горе отнимает все силы, или же мы просто отступаем в ночное забытье. А когда я проснулась, светило солнце. Меня это удивило. Значит, я как-то пережила ночь. Но каким образом? Следовательно, все не так трагично, как я воображала. И тут меня охватила ярость. Я чувствовала, как во мне, бурля, нарастает гнев, и мне начало казаться, что я вот-вот взорвусь. Я привскочила и села на кровати. Ну что, что я могу сделать?

Мне требовалась мишень – такая, чтобы я могла поразить ее без промаха. Но где ее взять? И тут меня осенило: библиотека! Обитель греха, как ни кинь, ее владения. Мне представилась эта долгогривая сирена. Я видела ее удивительно ясно: нахальные грудки, джинсы, обтягивающие ее жопку, точно клейкая лента, воздушное пространство между ее ногами (вероятно, и между ее ушами), проблеск живота, когда она дотягивается до верхних полок за книгами, о которых даже не слышала, и вручает их с улыбкой Эсте Лаудер стоящему рядом Пирсу. Моему Пирсу – моему законному мужу (еврейский обряд, христианское благословение, регистрационное бюро – это ли не законнейший брак?). Действительно ли он ей нужен? ЗАЧЕМ он ей нужен? Или ей просто лестно, что этот изысканный ухажер оказал ей дивную милость, положив на нее глаз? И разговаривают ли они обо мне, когда остаются вдвоем? Черт, Джейнис! Только подумать, что он говорит ей все те вещи, которые мужья других женщин столько раз говорили мне. «Она, меня не понимает» и прочие дерьмовости, избитейшие клише, но они же их ГОВОРЯТ! И даже думают так, хотя бы пока лишь пытаются уложить тебя в постель. И она искренне наслаждается Пирсом в роли любовника? И он так замечательно играет эту роль, сучий сын. Держу пари, она наслаждается. Просто вижу, как этот хорошенький ребенок улыбается самодовольной улыбочкой совсем юных, когда они знают, что взяли верх над «старыми песочницами» (это я!).

Я знала, что для начала должна стереть эту улыбочку с этого свежего, нежного, очаровательного личика.