Я смерила взглядом девицу на календаре, прославляющем солнечный загар. «Тебе, детка, далеко до меня», – сказала я. (Естественно, поскольку на ней вообще ничего нет.)
И вот я готова. Впереди – вечер. Гости именно те, которых я смело предсказала. Небольшое приятное общество. Второй секретарь, много мальчишества и высокая образованность, с женой – много мальчишества и полнейшая необразованность. Министр финансов принял приглашение с радостью и к моему большому удивлению – видимо, моя деятельность приобретает широкую известность – или моя репутация. Он косоглаз – один глаз остается на месте, а другой блуждает по сторонам, точно собака на длинном поводке, которую приходится отдергивать, чтобы не задирала ножку в неположенных местах. Его жена близорука: возможно, потому, что полжизни закрывала глаза на блуждания мужа. Но вопреки всему этому они очень приятная компания за столом. Затем Том Бренд, который обещал быть экстра-полированным – он говорит по-испански, то есть говорит, что говорит (я подозреваю, что на наречии «Viva Espana».[20] Дама, которой я его обеспечила, меньше всего Джейнис – я об этом позаботилась: учительница американской школы, старой закалки до кончика ногтей (не коготков!), но с большим носом и маленькими усиками.
И в заключение, естественно, Пирс. Было трудно определить, чувствовал ли он себя неловко или нет. Надеюсь, что нет. Последнюю неделю я не упоминала сдобную булочку – будто ее вообще не существовало. В последний раз это случилось, когда он вошел в мою спальню красный, злой, потому что не мог найти запонки. «Тебе требуются наручники, – посоветовала я и увидела как он удивился, заметив мой календарь. «Она такая, твоя девочка?» – спросила я. Он распушил перья, потом буркнул: «Откуда мне знать?» Это был последний раз. Откуда ему знать! Ну, наглость! Он же знает каждую выпуклость, каждую ямочку на ее теле, подлец.
Гости начали собираться около девяти – это же Испания, не забывай. Мне – цветы, пакетики с подарками Пирсу, который смущался, и болтовня за коктейлями. Том предлагал их и вообще вел себя как хозяин дома. А Пирс вел себя так, словно попал не в тот дом (возможно, ему именно это и казалось). Я заметила, что левый глаз министра финансов любуется американской учительницей далеко не так пылко, как его правый любуется мной. Второй секретарь заговорил о южноамериканских романах, что извлекло Пирса из его скорлупы, так как он великий поклонник Маркеса. Я набрала массу очков, притворившись, будто прочла от корки и до корки собрание сочинений Бенито Переса Гальдоса. «Наш Бальзак!» – с гордостью воскликнул министр. «Только лучше», – добавила я, намекая, что прочла и всего Бальзака. И на этой триумфальной ноте я упорхнула в кухню, преследуемая правым глазом министра.
Остальную часть вечера я предпочту суммировать.
Начали мы с гаспахо. Холодный суп – абсолютно верно! Ну, холодным он безусловно был – для надежности я поставила его в морозильник. Часа, на мой взгляд, должно было оказаться достаточно. Я ошиблась. Начали мы с некоторой задержкой – я размораживала его на газовой плите. По-моему, по краям он закипел, но я хорошенько размешала льдины, чтобы уровнять температуру. Мне показалось, что вкус у него совсем недурен, хотя Тереса не предупредила меня, что мне следовало снять кожицу с помидоров, прежде чем смешивать их с другими пикантными ингредиентами. Так что, боюсь, в придачу к тающим айсбергам помидорные кожицы создали впечатление, что между ними разбилось судно, груженное красными жилетами. Гренки тоже большой помощи не оказали. Насколько я понимаю, им положено хрустеть. Ну, мои не хрустели. Они липли к красным жилетам, словно разболтанная лягушачья икра. Второй секретарь и его жена были сама любезность. Министр, казалось, отлично умел лавировать в Саргассовом море, а Том мужественно разгрызал последние обломки ледяного поля. Но американская учительница робела и застревала на мелях. «Восхитительно, – сказала она, оставив тарелку почти нетронутой. – А что это такое?»
За гаспахо я поставила себе только полбалла и немножко злилась на себя из-за красных жилетов. Однако усилий я не пожалела, так что перешла к креветкам в чесноке с большой уверенностью. Тут дела приняли явный оборот к лучшему. Ни единой ошибки. Их же готовить проще простого, верно? Тереса показала мне, как обдирать креветки, обламывать их головки и ножки. После чего я поджарила их в смеси оливкового масла и сливочного с нарубленными дольками чеснока и подавала на отдельных тарелочках, присыпав сверху нарубленным пастернаком.
Они имели succes fou.[21] Разговор возобновился. У Пирса был такой вид, словно он начал мной гордиться. Том щедро разливал белую «риоху». Пожалуй, в себя я влила ее чуточку лишнего, что развязало мне язык. Был только один скверный момент, о котором я тут же пожалела. Жена министра сказала, что редко ела креветок с таким удовольствием – не собираюсь ли я написать поваренную книгу о дарах моря? На что я ответила, не подумав: «А как же! С упором именно на креветок и прочих членистоногих. Думаю назвать ее просто «Членистографией». Она поглядела на меня с недоумением. В отличие от всех остальных. Том постарался не перегнуться пополам. Правый глаз министра заблестел. Пирс поник головой. Свою я отвернула, хотя, должна признаться, в ту минуту это показалось мне довольно остроумным.
Я решила, что настал момент для гвоздя обеда – молочного поросенка. С ним у меня до этого возникло несколько затруднений. Пустяковые, но в подобный день эти мелкие промахи все-таки были совершенно лишними. Например, Тереса предупредила меня, что поросенка надо вымочить, чтобы вымылась кровь. Ну а я забыла. Быть может, мне претило лишить бедняжку эликсира жизни. Но в худшем случае это означало лишь, что мясо будет не белым на вид, как полагается, но менее аппетитным ржаво-розовым, а также, что по духовке, пока он будет вращаться на вертеле, будут в изобилии летать капли мясной подливки. И я решила, что так и произошло, когда ощутила запах горелого. Вовсе нет. Когда я открыла духовку, из нее вырвался язык пламени – одно ухо поросенка пылало. И этим дело не ограничилось. Я ведь упомянула, что он был довольно-таки крупным поросенком, и уложить его в духовку мне удалось не сразу. Но я думала, что справилась с задачей. К несчастью, когда я выплеснула на огонь столько воды, что он погас, обнаружилось следующее: одна поросячья ножка заклинила вертел, так что он не мог вращаться, как полагается. Собственно говоря, не думаю, что он вообще вращался, судя по общей картине. Правда, что-то непрерывно побрякивало, но ничего не происходило.
Я сделала все, что смогла. Во всяком случае я знала, что с овощами накладок не будет. Я приготовила их заранее, и они чуть грелись на плите. И рис был отличный, без единого комочка – перед приходом гостей я добавила чуть-чуть воды, чтобы он не высох: рис должен быть разваренным и влажным, чтобы он не застревал между зубами. И в дополнение – салат: испанцы любят все острое, а потому я добавила красного перца, чтобы он кусался, побольше уксуса и перечного соуса (последнее по собственной инициативе – помнишь наши дни в Мексике?)
Но вот поросенок представлял нелегкую задачу. Сгоревшее ухо практически исчезло, и с одним ухом животное выглядело несколько оригинально, но я знала, что никто не обратит на это внимания. Остальное не внушало такого оптимизма. Не говоря уж о проблеме с извлечением его из духовки, я видела, что зажарился он не слишком равномерно, вероятно, потому, что вертел не вращался. Однако тут я ничего изменить не могла и попросила Тома разрезать поросенка, пока я принесу рис и овощи, гревшиеся в теплой воде.
Джейнис, в это мгновение я начала осознавать, что, быть может, совет ребе Исаака мне не подходил. Как бы мне хотелось опустить занавес над поросенком. (Ах, Тереса, где была ты?) Один бок, боюсь, был чернее угля, а другой абсолютно сырым. На пограничной полосе был достигнут определенный компромисс, но полоса эта была очень узкой. Том сделал все возможное, но кусок мяса, обугленного с одной стороны и совсем сырого – с другой, на каждой тарелке, не был гвоздем пиршества, как было задумано, и даже я подумала, что овощи были излишне влажными. Более того, к воде совсем напрасно подмешивалась поросячья кровь, хотя частично она впиталась в рис. После первого глотка Пирс попытался освежить рот салатом, и только-только успел добежать до ванной, когда его вывернуло. Вскоре гости устремились к двери, прежде чем я вспомнила про десерт, а вернее, вспомнила, что совсем забыла его приготовить. Том задержался, чтобы утешить меня. Затем квартиру окутала жуткая тишина, смешанная с равно жутким запахом. После ухода Тома Пирс вышел из ванной. Вид у него был бледный. «Спокойной ночи, – сказал он… – и мне очень жаль». Я сказала: «С днем рождения, мой любимый», и разразилась слезами.
