— Не стесняйся, возьми сегодняшнюю газетку, — предлагает он. — Тебе какую? Мы получаем «Глоб», «Таймc» и «Джорнэл».

— Спасибо, не надо, — говорю я. — Терпеть не могу узнавать дурные новости на пустой желудок.

— Очень разумно с твоей стороны, — важно кивает он.

Я улыбаюсь Соне, вот уже некоторое время наблюдающей за мной со странным выражением на лице, и приступаю к еде, которую запиваю то кофе, то апельсиновым соком. Завтрак мне очень нравится, и я ненадолго забываю обо всем. Потом я снова перехватываю странный Сонин взгляд.

— Шон, — смущенно начинает она, — вчера вечером на пляже я не могла не заметить... И сегодня утром тоже. Прости, мне бы не хотелось быть бестактной, но твоя нога...

— Ах это!..

— Да. Ты потерял ногу во время беспорядков в Белфасте? — спрашивает она сочувственно.

Прежде чем ответить, я несколько мгновений роюсь в памяти, пытаясь вспомнить все, что мне известно о Соне Маккаган. Ей сорок. Преподает политику или историю в университете Нью-Гемпшира. Придерживается левых взглядов типа: «Во всем виноваты плохие белые парни, которые давно умерли». Такие, как она, клеймили «Черных пантер» и вешали на стены плакаты с портретом Че. Точно не помню, но ее отец то ли генерал, то ли адмирал, то ли председатель совета директоров «Форда». В общем, тот еще прыщ на ровном месте. Даже не знаю, как ей представляется ситуация в Ольстере; вероятно, она думает, что тамошняя система чем-то сродни южноафриканскому апартеиду или оголтелому расизму вроде того, что процветал когда-то в американских южных штатах. Мне хочется сказать, что ступню мне оторвало британской пластиковой пулей, но я уже наврал Кит про дорожную аварию, поэтому говорю:

— Нет, я потерял ногу еще в детстве — упал с мотоцикла. Самое обидное, что сам был виноват — слишком быстро ехал.

— Бедный, как я тебе сочувствую!.. — говорит она и улыбается так ласково, что я сразу перестаю на нее злиться.

— Я уже привык, — говорю я, — и почти не переживаю.

— Это хорошо, — отвечает Соня. — И я рада, что это произошло не во время беспорядков, потому что в противном случае сейчас тебя сжигал бы огонь ненависти! — говорит она со страстью, и ее аристократический выговор становится заметнее. Одного ее произношения достаточно, чтобы узнать ее прошлое. Закрытый частный пансион, старейший колледж «Семь сестер», собственная яхта в Ньюпорте, может быть, долбаная Сорбонна, поскольку в ее речи присутствует чуть заметный иностранный акцент. Даже странно, как он до сих пор у нее сохранился. Мне-то кажется, что после года общения с Трахнутым Соня должна была бы браниться как сержант, курить как паровоз, носить только зеленое, грубовато подшучивать над теми, кто ниже ее по положению, и клясться на каждом углу, что настоящий кофе по-ирландски — единственное средство от простуды, расстройства желудка и других болезней.

— Нет, просто я неудачно упал с мотоцикла, — еще раз повторяю я. — А что это у тебя за интересный иностранный акцент? Откуда он?

Соня с довольным видом улыбается, но прежде чем она успевает ответить, в разговор вмешивается Джерри.

— Шон, послушай... — бормочет он, с любопытством косясь на меня.

— Что?

— А можно взглянуть на твою ногу?

Не особенно задумываясь над тем, как это будет воспринято, я задираю ногу прямо на стол.

Джерри с уважением рассматривает протез.

— Но ведь с такой штукой нельзя, наверное, ни быстро бегать, ни поднимать тяжести, — озабоченно говорит Трахнутый.

— Можно, — говорю я и, не обращая больше на Трахнутого внимания, снова поворачиваюсь к Соне.

— А в Ирландии ты когда-нибудь была? — спрашиваю я.

— Нет, мы только собираемся туда поехать, однако я все равно сочувствую борьбе ирландского народа и готова сделать все, что только будет в моих силах, чтобы помочь ирландцам поскорее изгнать из своей страны алчных иностранных империалистов...

«О боже, — думаю я, предвидя небольшую лекцию. — Кажется, влип...»

Предчувствие меня не обмануло.

— Да, Шон, я воспринимаю оккупацию твоей родины как личную трагедию. Это и есть трагедия! С тех пор как Елизавета Кровавая впервые послала в Ирландию войска, минуло уже четыреста лет, наполненных угнетением и террором...

Джерри, разумеется, не может допустить, чтобы его жена сделала столь серьезную методологическую ошибку, и спешит принять участие в разговоре.

— Ты, Шон, наверняка знаешь, что британцы пришли на нашу землю с графом Пемброкским по прозвищу Крепкий Лук еще в двенадцатом веке, так что на самом деле оккупация продолжается уже восемьсот лет, — говорит он.

Трахнутый тоже не прочь внести свою лепту в дело воспитания молодого поколения:

— Только подумай, Шон, восемьсот лет!.. Вот почему мы должны и дальше сражаться с упрямыми ольстерскими протестантами, которые до того обожают британцев, что не позволяют своим католическим братьям воссоединиться с ирландцами из южной части страны. Мы не раз говорили им, что готовы раскрыть им свои объятия, и даже поместили их оранжевый ордер на наш флаг, но... Они не такие, как мы, Шон, и у них нет ни настоящей культуры, ни гордости, ни чести. И когда им предоставилась возможность прислушаться к голосу разума и сделать правильный выбор, ни они, ни их хозяева в Лондоне не пожелали уступить. Вот почему теперь нам приходится решать проблему силой, Шон. Настало время силы, время борьбы.

Я улыбаюсь и киваю, но на самом деле мне наплевать, будет ли Северная Ирландия частью Ирландской республики, провинцией Великобритании или даже долбаным кантоном долбаной Швейцарской конфедерации. Я не был на родине уже шесть лет, и с каждым прошедшим годом мне становилось все труднее и труднее принимать обиды восьмисотлетней давности достаточно близко к сердцу. Кроме того, Трахнутый не прав: у меня полно знакомых католиков и протестантов, и я могу авторитетно утверждать, что на самом деле они настолько похожи друг на друга, что все различия между ними выглядят надуманными. Фрейд, кажется, называл подобное явление «нарциссизмом малых различий». На самом же деле и этнически, и с точки зрения общности культурных и духовных ценностей ирландцы с севера и юга страны представляют собой единый народ. Впрочем, этим упертым фанатикам все равно бесполезно что-либо доказывать.

Задумавшись обо всем этом, я перестал обращать внимание на происходящее вокруг, а когда очнулся, то обнаружил, что все присутствующие пристально смотрят на меня и чего-то ждут.

— Извините, о чем вы только что говорили? — спрашиваю я.

— Господи, Шон, выпей кофе и проснись наконец! Я только что сказал, что, по моему мнению, в последние полсотни лет история вообще никуда не двигалась, ответил Трахнутый. — Только в семидесятых годах на Севере появилась небольшая группа людей, которые твердо стояли на позициях Майкла Коллинза. [39] Это были мы. Я и Джерри — новое поколение борцов. Новая ИРА. Мы решили использовать силу против могущества Британской империи. Нас вынудили это сделать, потому что британцы кроме языка силы вообще ничего не понимают. Конечно, кто-то может привести в пример Индию. На это отвечу только одно: вспомните-ка Палестину в сорок седьмом году. А? Что?!

— Разве Майкла Коллинза убила не ИРА? — говорю я с самым невинным видом.

Трахнутый начинает что-то мямлить, а я тем временем как следует разглядываю Соню. Из всей этой компании она, пожалуй, самая умная. И если досье не врут, она единственная, кто учился в университете. Интересно, как она могла клюнуть на всю эту псевдопатриотическую чушь? И как она вообще встретилась с таким типом, как Джерри?

— Можно узнать, как вы познакомились с Джерри? — спрашиваю я у нее. — Мне очень любопытно...

Соня смеется.

— Мы познакомились в Бостоне, на приеме, который должен был содействовать укреплению дружеских связей между Ирландией и провинцией Квебек, — говорит она.

Ответ кажется мне и удивительным, и удивительно банальным.

— Никогда не слышал ни о чем подобном.