Под новый год Рут сообщила мужу, что намерена развестись. Новость тем не менее пришлась некстати. Герман был в Монтаньоле, где обсуждал с Хайнером его будущее, и письмо Рут только осложнило и без того напряженную домашнюю обстановку.
Он проклял этот 1927 год, год своего пятидесятилетия.
«Композиторы хотят издать мои стихи, художники высказывают желание создать мой портрет в живописи или гравюре, редакторы хотят знать знаменательные даты моей жизни, мэр Констанц настаивает, чтобы я присутствовал на „празднике Гессе“ 2 июля и так далее. От всего этого меня тошнит!»
В своей жизни, однако, он ничего не изменил: много работает и с трудом засыпает. Гуго Баллю он рассказывает 22 февраля 1927 года, что отправился вечером на бал и с первым глотком шампанского принял лекарство от головной боли: «Понемногу девушки расцвели так прекрасно вокруг меня, что я наконец согрелся и танцевал несколько раз до тех пор, пока не почувствовал сердечную боль и не вынужден был присесть. Но потом музыка заставила меня подняться, и пожилой господин пожелал вновь танцевать и раздавать поцелуи. Вдруг наступил день, музыканты ушли… застучали трамваи… на улицах, и мое сердце сильно забилось в неприятном стеснении…»
В это время Рут, торопясь с разводом, представила ему в надлежащей форме суровое письменное прошение в суд. Милое дитя ударило сильно. Выписка из решения гражданского суда кантона Базеля, датированная 27 апреля, удручает: он назван отшельником, невротиком и психопатом. Отношения двух сторон были беспардонно разобраны на сухом юридическом языке. Был создан омерзительный портрет супруга в сравнении с молодой «истицей», стремившейся к налаживанию отношений и лишенной семейного тепла. «Ты говоришь, что я многое в тебе разрушил, — ответит ей Гессе. — Но я разрушил только картинку, которая была твоим представлением обо мне. Разрушение же меня самого во всех моих проявлениях — это единственное, чем я занимаюсь последние два года».
В мае 1927 года Гессе просто напишет Карлу Вилкеру: «В мой пятидесятый день рождения у меня лишь одно желание — избавиться от необходимости жить пятьдесят первый год». Грядущий год внушает ему невыносимое отвращение. Свидетельств восхищения его талантом тем не менее не становится меньше. Успех «Сиддхартхи» был огромен, «Путешествие в Нюрнберг» хвалили за искренность и юмор. Его произведения переведены на более чем двадцать языков. «Степной волк» появится в июне у Фишера одновременно с биографией автора, написанной Гуго Баллем. Его почитатели умоляют объявить следующий, 1927 год, годом Гессе, но он прячется от всех: «Пожалуйста, оставьте меня в покое. Почему вы выбрали именно того, кто живет многие годы вне мира? Почему, когда я всю жизнь избегал всяких официальных вещей и всякой известности, почему именно я должен на склоне жизни участвовать в этом обезьяннике? Нет, оставим это…»
Он смахивает с себя последние конфетти от балов в Цюрихе и сохраняет лишь фотографию той, которую вырвал из толпы, чтобы закружить в танце, — красавицы Юлии Лауби Хоннегер в карнавальном костюме, темных чулочках, схваченных на бедрах подвязками, коротенькой курточке из тафты, в цилиндре, с озорством надетом на бок на парижский манер.
В середине апреля Гессе скрывается в саду Клингзора, обращается к пути новой аскезы, медитирует, постится, проводит ревизию всем своим желаниям, всем замыслам, перечитывает вслух свои стихи, написанные в 1926 году, когда он решил отдаться на волю инстинктов. Сборник стихов «Кризис», как и «Степной волк», вдохновлен свободной дикостью его излишеств.
Он отдает предпочтение человеку желаний, беспокойства, тому, кто погружен в смятение и дурные мысли. Душевное спокойствие наступает лишь тогда, когда человек проходит сквозь все пороки, все ошибки, сквозь все недоразумения, все страсти. Чтобы постичь упорядоченность вселенной, нужно преодолеть хаос в себе, и тогда возникнет знание. Жизнь требует уважения, требует, чтобы к ней прислушались. Посланники идей писателя — Петер Каменцинд, Кнульп, Демиан, Сиддхартха и Гарри Галлер — выходцы из его снов, его плоть и кровь. Боль, смертную тоску, пережитые им, Гессе показывает такими, каковы они есть, а не такими, какими их хотелось бы видеть читателю. Сказать людям, что они жертвы волка, который спит в них и которого они ни разу не сделали попытки разбудить, — значит заслужить их презрение.
Он пишет журналисту Генриху Виганду: «Если я не выражаю мое отвращение к жизни и старости, значит, как вы мне желали, я это скрываю, молчу. Вы, верно, заметили, что мои письма потеряли в содержательности… Я серьезно отношусь к своей работе. Я не воспринимаю ее ни как деятельность, приносящую доход, ни как артистический номер, я только стараюсь чуть меньше лгать, чем это обычно делается в литературе». И утверждает: «Поэт здесь не для того, как вы, буржуа, полагаете, чтобы оправдать с помощью слов значимость вашего существования, но чтобы выразить легкость и тяжесть человеческой жизни, не пытаясь предугадать, как это будет воспринято читателями и критиками — с удовольствием или нет. Я буду продолжать выражать мучительный хаос, который состоит в страданиях, даже если вы, поборники гигиены и оптимисты, не любите слушать и делаете вид, что верите в глупые шутки там, где я говорю л ишь свою кровоточащую правду…» Это письмо представляет интерес той настойчивостью, с которой Гессе выражает свой отказ от смягчающей лжи, свой абсолютный культ правды, даже если она жестока.
О торжественном праздновании дня рождения Гессе уже не говорят. Он живет вдали от всех, питается молоком, фруктами, увлекается нудизмом, загорает, валяется на траве, читает и перечитывает свою биографию, написанную Баллем, и теперь распространяющуюся по всему миру. «Последнюю ночь, — пишет он автору в июне 1926 года, мне снилась твоя книга: я увидел себя, но не в зеркале, а как второго живого персонажа, более живого, чем я сам. Мне не было разрешено, из-за внутреннего запрета, посмотреть на себя самого как следует, это был бы грех… Я только успел на мгновение открыть глаза и увидеть живого Гессе!»
Высохший, как настоящий йог, черный от солнца, едва одетый, он в каждую секунду ощущает вполне свое существо… «Я похож на индуса, — пишет он, — женщинам это нравится. Но артрит — это как раз то, что не может соблазнить девчонку». Он больше не курит, ездит иногда в Цюрих, но проводит большую часть времени один, вспоминая былые похождения, будто пытаясь извлечь из них всю возможную прелесть. При каждом удобном случае писатель защищает от нападок «Степного волка». Не то чтобы они его удивляют — он понимает, что должен растолковать смысл тем, кто его не увидел. Он хочет обратить их на путь внутреннего погружения, категорически отрицая, что при создании романа им руководили уныние и безнадежность. История Гарри Галлера, будет он повторять неустанно, — это история выздоровления, она прорывается в творениях Моцарта и нашем ощущении бессмертия.
Однажды в его жизнь вошла Нинон. «У меня есть подруга, — сообщает Гессе Анне Бодмер 2 апреля 1927 года, — венка, молодая женщина, которая начала мне писать, когда ей было четырнадцать лет, но с которой я познакомился лично совсем недавно». Как и когда Нинон и Герман встретились? Ничто не мешает думать, что она просто постучала к нему в дверь. Удаляется одна женщина, появляется другая. Забавно, что этот индивидуалист, считающий себя неспособным к семейной жизни, стремится к новому союзу, едва лишь наметится перспектива разрыва. Его развод с Мией не был еще оглашен, а он уже проводил время в обществе Рут; и едва он расстается со второй женой, как у него появляется Нинон: «Моя подруга теперь возвращается в Вену, но, возможно, приедет в Тичино этим летом, чтобы попытаться прожить некоторое время поблизости от меня».
Гессе скоро будет пятьдесят лет. Нинон тридцать два. Она дочь доктора Якоба Аусландера, адвоката-еврея, и с 1919 года замужем за австрийским карикатуристом Бенедиктом Фредом Долбином, с которым вместе не живет. На портрете, относящемся ко времени их встречи, у нее плотная шея, крупные губы, ясные черты лица, короткие черные волосы, выступающие уши, мальчишеский затылок. Быть может, она была обязана неудачей своего замужества этому сумеречному взгляду, который придает странное ощущение уязвимости облику женщины, которую не назовешь хрупкой. Она — историк искусства и специализируется по эстетике Греции. Возможно, она увидела в Гессе своего рода трагического героя современности, а его покорили ее шарм, богатство внутреннего мира, ее умение забывать одиночество в изнурительной работе и наполнять свою жизнь смыслом.
