В Швейцарии, однако, до кровопролития далеко, но атмосфера становится все более суровой. Улицы плохо освещены, газ приходится экономить. Ограничена продажа продовольственных товаров, одежды, кроме самого необходимого. Мия волнуется: трое детей требуют больших расходов, банки работают плохо, а Герман не дает денег. Многочисленные эпидемии уже охватили Берлин. Неужели они дойдут и сюда?

Гессе должен был дать жене успокаивающее, прежде чем браться за ответ Ромену Роллану.

«Если идет война, — пишет ему француз, — нам, свободным мыслителям всех национальностей, необходимо поддерживать духовное единство». У Гессе не было никаких оснований надеяться на приезд в Швейцарию этого человека, вызывавшего у него восхищение. Он не осмеливается выразить Роллану благодарность на его родном языке, так как плохо владеет французским. Он отвечает на немецком, зная, что его корреспондент испытывает глубокое уважение к Германии. Станет ли теперь Гессе у всех на глазах проявлять патриотизм? Чтобы обрести спасение, нужно смириться с мыслью о его невозможности. «Я не вижу в объединенной Европе, — пишет он в марте 1915 года, — прелюдию к человеческой истории. Европа, благодаря своей передовой мысли, будет поначалу управлять миром, но Россия и Азия в очень значительной степени обладают духовной культурой и религиозными ценностями. И со временем мы будем нуждаться именно в них…» Землю может обагрить кровь, глаза могут загореться гневом. Гёте был прав: «Самое сильное чувство национальной гордости вы найдете в недрах культуры». Гессе хочет быть патриотом, но в первую очередь он — человеческое существо и там, где понятия родины и человечества противоречат друг другу, делает безусловный выбор: «Я за человечность».

Как ему не прослыть за богохульника, когда он отказывается присоединиться к всеобщему гласу патриотизма? Приняв открыто позицию защиты мира, Гессе отдалился от друзей, присоединившихся к милитаристски настроенным кругам. Он отвечает на все письма, но их количество увеличивается с каждым днем: для многих проницательный мудрец Гессе становится символом борьбы за мир.

Летом над столицей сгущаются грозовые тучи. Беженцы двигаются между Бриенским и Тунским озерами, и на самом высокогорном в Европе вокзале встречаются тайком представители интеллигенции всего мира, писатели, журналисты, финансисты, стремящиеся найти общий язык во имя преодоления сложившейся ситуации. В Женеве специальное агентство работает с пленными, швейцарский Красный Крест занимается ранеными, почтовые службы стараются восстановить связи между потерявшими друг друга членами семей захваченных стран. Апартаменты шикарных отелей являются свидетелями ночных бдений блистательных путешественников, прибывающих с секретными миссиями и хранящих в тайне свои имена.

12 августа 1915 года в старом бернском доме появился иностранец, примерно пятидесяти лет, с кустистыми бровями. У него худое лицо, которое отличает благородство черт, и живой взгляд. Прибывший представляется: «Ромен Роллан». «Гессе на вид тридцать-тридцать пять лет, — запишет французский писатель в своем дневнике. — Он среднего роста, у него неприятное лицо, круглая голова, редкие волосы, жидкие усы, серо-голубые глаза за стеклами очков, холодный взгляд, привычка двигать бровями, которых почти не видно, красновато-кирпичный оттенок лица, огромные челюсти…»

Оба взволнованные, они пожали друг другу руки. Посидели на скамейке неподалеку от дома, откуда открывался вид на альпийские вершины, потом отправились в рабочий кабинет, где царил беспорядок со времени болезни Мии. Бруно и Хайнер, загоревшие и наигравшиеся во время каникул, излучали такую жизнерадостность, что посетитель не уставал ими восхищаться. Гессе было трудно говорить, он подыскивал французские слова, мешал их с немецкими. Но писатели вскоре нашли общий язык. Борьба, которая их объединяет, трудна. Многие люди, которых оба уважали, поддались на гнусную пропаганду. И в этом обществе, на шаткой земле, изрытой оврагами и испещренной болотами, тяжело брести без поддержки старых проверенных друзей. Горстку интеллектуалов считают «романтически настроенными нытиками» и преследуют насмешками. Во Франции «Голуа» обвинила Ромена Роллана в том, что цель его поездки в Швейцарию — «…заменить эхо пушечных выстрелов на звук пастушьих свирелей».

Близ владений Гессе действительно звучат колокольчики пасущихся стад, однако эти двое готовы принять участие в военный действиях. Их шпага — это перо, активный протест, мужество. Обвинения, которые им бросают, могут быть смертельны, как пули. Интеллектуалы всегда были первыми жертвами агрессоров, которые никогда не прощали им убеждения в превосходстве разума над силой.

Гессе горячится: «Мы в Германии не страдаем так, как вы во Франции, потому что нас не принимают всерьез… Говорят: это писатели, все еще старающиеся уподобиться Гёте или Гердеру…» В саду пахнет лугами, и они идут прогуляться. Наступает вечер. По небу тянется стая птиц. Голос Гессе приобретает таинственный тембр. Он рассказывает о своем детстве, о дедушке из Прибалтики, о бабушке, происходившей из семьи с древними романскими корнями, о своем тяготении и к северу, и к югу, говорит о поисках внутренней свободы. Ромен Роллан, бургундец, которого восхищает немецкая культура, внимательно его слушает. «Мучительные противоречия восточной культуры, страдания, сомнения, надежды, вся трагедия европейского сознания» составляет содержание беседы этих двух стоиков, держащих путь среди нежной красоты швейцарского пейзажа. В темноте поблескивают листья глициний. Они вспоминают убийство Жана Жореса, захваченную Бельгию, Стефана Цвейга, который «хочет собрать в Женеве лучших представителей всех наций и организовать своего рода Парламент морали». И говорят о Германии, подарившей миру ощущение божественного, культура которой содержит огромный потенциал радости жизни, о Германии, владеющей блистательными мыслителями, великой поэзией и музыкой. Гессе высказывает свою приверженность искусству и культуре Азии: «Это гармоничный и обладающий внутренним единством идеал, который дает возможность постичь жизнь во всей ее полноте, воспринять внутреннее содержание и небесного, и земного одновременно, это понимание жизни как субстанции, характерной аристократическим равновесием составляющих ее элементов».

Поздним вечером Герман и Мия проводили гостя до станции Остермундинген, откуда он доехал до Туна, где в отеле «Бельвю» его ждала почта. «14 августа, — записывает Роллан в дневнике, — Гессе мне написал, что в случае, если мне это доставит удовольствие, его друг Граф, органист Мюнстера из Берна, будет в моем распоряжении, чтобы исполнить для меня в соборе произведения предшественников Баха — Букстехуде, Шюца, творчество которых он хорошо знает». «Есть только одно королевство мира, — продолжает Гессе, — и оно несокрушимо, оно находится в сердце каждого человека, который понимает всю глубину Баха, Платона или „Фауста“. Жить в этом королевстве, считать его своей родиной и участвовать в его создании возможно для каждого из нас».

9 августа 1915 года Герман пишет сестре Адели: «Уже некоторое время в сотрудничестве с посольством Германии в Берне я осуществляю новую деятельность. С одной стороны, это помощь военнопленным, с другой — то, о чем я должен молчать». Какие же дела захватили Гессе настолько, что, как он пишет Эмилю Мольту 9 октября 1915 года, у него «нет больше ни времени, ни соответствующего душевного состояния, чтобы заниматься поэзией»?

Не секрет, что эта миссия состояла в осуществлении связи между французским Министерством иностранных дел и либерально настроенными политическими деятелями Германии. Французское посольство в Берне увидело в лице Гессе идеального посредника. Писатель же решил привлечь к переговорам Конрада Хауссмана. В телеграмме от 8 августа 1915 года он сообщает Хауссману о прибытии французского дипломата: >«Парижанин должен прибыть между 10 и 15 августа. Приезжай, пожалуйста…» Кто был представителем французской стороны, неизвестно, неизвестны также темы состоявшихся бесед. Об этом можно лишь строить предположения той или иной степени вероятности. В Германии, как и во Франции, существовали две позиции: одни стояли за войну до победного конца, другие — за прекращение кровопролития. Во Франции Морис Баррес из своего рабочего кабинета посылал в «Эко де Пари» статьи, призывающие к истреблению давнего врага. В Берлине философ Макс Шелер восторгался германской культурой и осуждал романскую цивилизацию.