— Да так, просто вырвалось. Хайяр все равно ничего не понял. Пусть поломает голову.

— Лейтенанту полезно время от времени ломать голову над чем-нибудь, — усмехнулся Шакнахай. — Его мозг явно нуждается в тренировке.

Мы оба имели право проклинать этот день. Небо нахмурилось, и сильный жаркий ветер дохнул нам в лицо песком и дымом. Издалека донеслись оглушительные раскаты грома. Шакнахай хотел вернуться в участок, но у меня еще были дела. Я снял с пояса телефон и назвал код Чири. Сигнал прозвучал восемь или девять раз, прежде чем она ответила.

— Я слушаю, — раздался ее раздраженный голос.

— Чири? Это Марид.

— Что тебе нужно, сукин ты сын?

— Послушай, Чири! Ты не даешь мне сказать ни слова. Тут не моя вина.

— Это я уже слышала. — Она презрительно засмеялась. — Знакомая песенка, дорогой: «не моя вина». Именно так сказал мой дядя, продав мою мать арабу-рабовладельцу.

— Я не знал…

— Ладно, проехали, я пошутила. Если хотел объяснить, валяй.

Наконец настал решительный момент. И тут у меня пропал дар речи.

— Мне правда очень жаль, Чири, — сказал я. Она снова засмеялась, и смех ее не был одобрительным.

Я ринулся в битву:

— Однажды утром я проснулся, и Папочка сообщил мне: ты новый владелец клуба Чириги. Правда, чудесная новость? Что ж, по-твоему, я должен был ему сказать?

— Я знаю тебя, дорогуша, ты же пай-мальчик и ни за что не стал бы возражать Папочке. Ему даже не пришлось пытать тебя.

Я мог бы рассказать ей о том, как Фридлендер Бей получил доступ к моему центру наказания, и что именно это явилось причиной моего послушания, но Чири все равно не поняла, бы. Я мог словами описать пытку, которой подверг меня Папочка одним нажатием кнопки. Но и это было ей безразлично. Она знала одно — что я ее предал.

— Чири, мы старые друзья. Ты должна меня понять. Папочке втемяшилась в голову мысль купить твой клуб и подарить его мне. Я ничего не знал об этом и вовсе не хотел такого подарка. Я попытался объяснить ему, но…

— Да уж! Представляю, как ты старался!

Я закрыл глаза и глубоко вздохнул. Видимо, ей нравилось меня мучить.

— Я сказал ему ровно столько, сколько сказал бы любой другой на моем месте.

— Но почему именно мой клуб, Марид? В Будайене полно дешевых клубов. Почему он выбрал мой?

Я знал ответ: потому что Фридлендер Бей хотел изолировать меня от тех немногих старых друзей, которые еще остались у меня в прежней жизни. Служба в полиции уже оттолкнула от меня многих дорогих мне людей. Папочкина покупка обошлась мне дорого — она восстановила Чириги против меня. Следующий Папочкин шаг настроит против меня Сайда Халф-Хаджа.

— Такие у него шуточки, Чири, — безнадежно сказал я. — Папочка просто хочет нам показать, что он всегда рядом, постоянно наблюдает за нами и может достать нас своей карающей дланью тогда, когда мы меньше всего этого ожидаем.

На другом конце провода последовало долгое молчание.

— И все равно ты — трус.

Я было открыл рот, чтобы возразить ей, но так ничего и не придумал.

— Что ты имеешь в виду?

— Я говорю, что ты трусливая панья.

Она вечно цепляла меня обидными словечками на суахили.

— Что такое панья, Чири? — спросил я.

— Это большая крыса, до ужаса глупая и безобразная. У тебя не хватает храбрости посмотреть мне в глаза, сукин ты сын! Ты предпочитаешь плакаться по телефону. Я хочу поглядеть на тебя. Больше мне ничего не надо.

Я зажмурился.

— Хорошо, Чири, как скажешь. Ты можешь зайти в клуб?

— Ты сказал: «в клуб»? Ты имеешь в виду мой бывший клуб?

— Да, — ответил я. — Твой клуб. Она хмыкнула:

— Да никогда в жизни, паршивый осел! Ноги моей в нем не будет, пока все не изменится. Но я могу увидеться с тобой в другом месте. Через полчаса я появлюсь у Курана. Это не в Будайене, дорогуша, но я уверена, что ты не заблудишься. Приходи, если не боишься. — Последовал резкий щелчок, а за ним гудки.

— Задала тебе жару, да? — спросил Шакнахай, которого забавляло мое замешательство. Мне нравился этот парень, но временами он был просто несносен.

Я повесил телефон на пояс.

— Ты слыхал когда-нибудь о баре Курана? Он фыркнул.

— Этот сумасброд-христианин появился в городе несколько лет назад. — Шакнахай вел автомобиль через Размийю, местность восточнее Будайена, где я никогда не бывал. — Его имя Куран: Он называет себя поэтом, но никто не видел его стихов. Однако он пользуется бешеной популярностью у европейской публики. И вот в один прекрасный день этот тип открывает так называемый салон. Обычный бар с интимной обстановкой, где все сделано из ивовых прутьев, стекла и стали. Множество пластиковых растений в кадках. Теперь этот салон вышел из моды, но до сих пор Куран там заправляет в качестве печального экспатрианта.

— Как Вейнтрауб у Гарготье, — заметил я.

— Точно, — сказал Шакнахай, — только у Курана свое собственное дело, и он никому не мешает. И на том спасибо. Значит, там у тебя свидание с Чири?

Я пожал плечами:

— Это она выбрала место. Он усмехнулся:

— Хочешь нарисоваться перед местной публикой?

— Нет уж, — пробормотал я. Шутник он, этот Иржи.

Через двадцать минут мы уже проезжали через район двух-трехэтажных домиков, принадлежащих среднему классу. Улицы были шире, чем в Будайене, и перед белыми домами располагались газоны с зелеными насаждениями и цветущим кустарником. По обеим сторонам дороги клонились, словно в подпитии, высокие финиковые пальмы. Окрестности казались пустынными: здесь дети не бегали по тротуарам, гоняясь друг за дружкой вокруг домиков. Это была очень чинная, очень степенная часть города. Она производила впечатление настолько безмятежной, что мне стало не по себе.

— Бар Курана рядом, — сказал Шакнахай.

Он повернул на улицу поскромнее, более похожую на переулок. С одной стороны улицы теснились задние фасады зданий с плоскими крышами. На уровне второго этажа выступали балкончики; электрический свет едва пробивался сквозь узкие деревянные жалюзи. По другую сторону выстроились дощатые домики, среди которых расположилось несколько магазинчиков: изделия из кожи, булочная, ресторан, специализирующийся на блюдах из бобов, книжная лавка.

На этой же тесной улочке, совсем не к месту, обосновался бар Курана. Хозяин выставил на улицу несколько столиков, но никто не прельстился плетеными белыми стульями под зонтиками с рекламой «Чинзано». Шакнахай заглушил мотор, и мы вышли из машины. Я решил, что Чири еще не приехала или уже ждала меня внутри. Сердце у меня упало.

— Офицер Шакнахай! — К нам подошел человек средних лет, приветливо улыбаясь. Ростом он был с меня, но на пятнадцать — двадцать фунтов тяжелее, с редеющими, зачесанными назад темными волосами. Он обменялся рукопожатиями с Шакнахаем, после чего повернулся ко мне.

— Шандор, — произнес Шакнахай, — это мой напарник Марид Одран.

— Рад познакомиться, — отозвался Куран.

— Да будет с вами благословение Аллаха, — сказал я.

Во взгляде Курана промелькнуло любопытство:

— Спасибо. Принести вам чего-нибудь выпить? Я посмотрел на Шакнахая. — Мы сейчас как, на службе или нет? — спросил я.

— Нет, — решил Шакнахай.

Я заказал то, что обычно заказывал, а Шакнахай попросил что-нибудь не очень крепкое. Мы прошли за Кураном в его заведение. Все было так, как я себе, и представлял, и полностью соответствовало описанию Иржи: сверкающие хромированные со стеклом столики, белые плетеные стулья, великолепный бар в старинном стиле из полированного черного дерева, хромированные вентиляторы на потолке и, конечно же, множество пыльных искусственных растений по углам и в корзинках, свисающих с потолка.

Чирига сидела за столиком в глубине зала.

— Сюда, Иржи, Марид! — окликнула нас она.

— Вот и мы, — сказал я. — Могу я угостить тебя чем-нибудь?

— Не откажусь. — Она протянула свой стакан. — Сэнди! — Куран кивнул и пошел наполнять наши стаканы.