Дарья Ивановна говорит, что постелила нам, и потому нам стоит баиньки. Звоню Валентине. У нее работа в полном разгаре. Считает, что забирать ее можно будет часов в 11. Ага, приехали – забрали, пустяк делов… Андрей получает эту информацию и вроде как радуется: раньше 11 они готовы не будут, а так – милое дело. Спрашивает, пригодилось ли купленное. Напоминаю про собаку. Судя по всему, он мрачнеет – я-то не собашник, забыл совсем, что утром питомцы своих хозяев вытащат на улицу. А там их уже будут поджидать… Ну, хорошо, если левретка-зомби. А дог? Мастифф? Сейчас куча придурков напокупала самых страшных собакевичей – кто из соображений престижа, кто по скорбности главы. И каковы будут эти зомбАки, если живые-то они страшны как смертный грех?

Договариваемся с Сашей, что утречком он собаководов дополнительно предупредит. И валимся спать. Белье свежее, обалденно пахнет – чувствую, что я еще не раз вспомню, как спал в эту ночь по-царски. Ну, может и не по-царски, но по-человечески… И проваливаюсь. Снов нет, но будят словно тут же – а нет, уже светает. И хотя дрыхать охота – усталость как рукой сняло. Дарья Ивановна встревожена: под окнами зверски лупцуют нижнего соседа. Ну-ка. Что там? А там десяток черноголовых орлов лупят такого же черноголового. С толком, с расстановкой, не суетясь. Явно получая удовольствие.

– Это Поганов – снизу, – замечает Саша – Раньше с отцом приятельствовал. Потом смертельно обиделся – папантий его поддел изрядно. Оганов – Погановым его папантий стал позже звать, после ссоры – очень любил плакаться, как ему с семьей тут тяжело на чужбине и как он ностальгирует по своей родной деревне, которая в самом сердце гор, и как тут тяжело живется и какие тут холодные люди, и тыры, и пыры.

Вот, мол, денег накопит, тогда уж… Ну, папантий ему сочувствовал. Машины рядом стояли, присматривали вроде как вместе: мы его как-то предупредили, что к его «Фольксвагену» кто-то лезет – оказалось, действительно попытка угона была. Ну, в общем – приятели, добрые соседи. А потом он возьми и ляпни (когда в очередной раз рассказывал про ностальгию по Родине и своей засунутой в самую жопу гор деревне, про то, какие тут холодные люди и как тут тяжело жить и про то, как мало у него денег), что вот хотел перебраться с бизнесом в Москву, ведь Питер – такая дыра, тут не развернешься, нечего тут делать нормальным людям. Да дорого четырехкомнатную покупать, а трехкомнатную – ему с женой тесно будет, они так жить не привыкли. Ну, тут папантий аж подпрыгнул и залепил: а почем в твоей деревне квартиры? А что? Да ничего, прете сюда, в тюрьму народов, словно вам тут медом намазано, и только все хаете, как вам тут худо. Чего дома-то не сидится, если тут дыра не для нормальных людей? Ну, тот и обиделся смертельно, здороваться перестал.

– Ладно, с ним понятно. Нам-то что делать? У них вон и милиционер в толпе-то – как раз соседушке вашему в физиономию с ноги пробил. Что они делят-то?

– Так это-то понятно: Оганов – армянин. А эти – азеры из общежития. У них тут настоящая махалля: и магазинчик свой, и кафе, и клиника по всем хворям частная.

Пока все было тихо – и они тихо сидели, а тут, видать, поняли, что могут развернуться.

– И все-таки – нам что делать? Кидаемся его выручать или как?»

– А мы своими стволами с парой сотен джигитов справимся?

– Сильно сомневаюсь. Тем более что у них и самих что-нибудь вполне огнестрельное найдется. Вон у мента какой-то автоматик болтается – «Кедр» что ли, или «Кипарис»?»

– Мальчики, там ведь человека убивают. Какой-никакой, а ведь человек. Семья у него.

– Боюсь, Дарья Ивановна, что мы тут ничего не сможем. Нам бы самим ноги унести. Мы, конечно, можем сейчас из двух стволов по ним влепить, кого – то свалим. А дальше что? Это кавказцы, оружия у них у самих хватает. Запрут нас тут в подъезде – и будет веселье. А, кроме того, уж извините, напомню: сейчас уже погибли тысячи очень хороших людей, и еще больше погибнет. Потому я теперь спасаю токо тех, кто меня бы кинулся спасать. Как говорят на флоте: «Следую своим курсом». И, между прочим, это не единственная группа, вон подальше – такие же. С автоматом я бы, может, еще и рыпнулся, а с берданками – несерьезно.

– О, а вон и третья – тоже те же. Вон, в промежутке видны.

– К слову сказать, прохожих что-то мало для этого времени.

– По радио было объявление, рекомендовали оставаться дома. Причину не объясняли. Мол, кто слушает наше радио – побудьте дома, послушайте наше радио…

– Не все же слушают это радио, что-то еще, наверное…

Видим, что редкие прохожие активно избегают общения с группками гостей города, обходя их стороной. Оганова оставили в покое, слабо шевелится. А нам надо отсюда выбираться. Выходить втроем почему-то не хочется – мы с Сашей уже как-то сработались, а вот как его мама себя поведет – неясно. Опять же что-то подсказывает, что подобру-поздорову уже не выберемся – тут кавказеры уже кровь почувствовали, теперь их остановить трудно. Подумав и посоветовавшись, принимаем такой план: Дарья Ивановна с «Хаудой» остается на лоджии. Если я подниму обе руки – она стреляет в белый свет как в копейку, а через секунду – еще раз. Это на случай, если южане к нам прицепятся, и я им втолкую, что они на прицеле и по моему сигналу напарник бабахнет. Мол, в помпе еще шесть патронов, так что вам всем весело придется. Если южане не полезут – то подгоняем машину с улицы к подъезду, заходим, забираем вещи и Дарью Ивановну и едем к поликлинике. Вещей до смешного мало – чемодан и сумка на колесиках.

Звонит телефон – это та женщина с первого этажа. Она в ужасе от того, что под ее окнами стоит пришедший непонятно откуда человек. Он в крови, выглядит странно, и собака брешет как заведенная. Собаку никак не удается угомонить, ей пора на прогулку, а там этот человек. Прикидываю, что это – не Оганов, окна выходят у женщины во двор, а Оганов сидит с другой стороны. Значит, кадавр.

Хозяйка пуделя волнуется. Просит помочь. Переигрывая план, спускаемся все на первый этаж.

Идем смотреть – да, под окном стоит мужик, совершенно обычный, сильно окровавленный. И ему здорово досталось. Новое дело. Мало нам десятка возбужденных азеров рядом с машиной, так еще и у дверей кадавр. Собашница просит забрать ее с сыном и собакой отсюда. Куда угодно, только бы отсюда. Сын, наоборот, явно дрейфит бежать из дому.

А, семь бед – один ответ. В засаду на лоджию сажаем Сашу и его маму – если азеры меня пропустят к машине без зацепок, вызываю по мобиле Сашу с ключами. Если вижу, что они меня собираются щупать за влажное вымя – бегом назад. Вот тут по ним семейство Сан Саныча и влупит с близкой дистанции сбоку. На лоджию горцы вспрыгнуть не сумеют, а я постараюсь добавить. И либо они приссут и побегут за подмогой, а мы успеем смотаться, либо… Даже думать об этом неохота. Собашница совершенно растерялась – до нее с трудом доходит, что хоть документы и ценности она должна забрать. Долговязый сын ее сгребает в какой-то чемодан диски, коробочки, вроде отсоединяет шнуры от своего компа – комп хороший, навороченный – самая ценная вещь в бедноватой, в общем-то, квартире…

Так. На всякий случай – время у нас еще есть. Минут двадцать. За это время Саша и его мама тренируются перезаряжать свое оружие, а я навостряюсь выхватывать свой обрез из-под полы. Через 20 минут, хоть и не научились, как следует, но все-таки куда лучше, чем было. На улице ничего не поменялось – кадавр в кустах стоит. Кавказцев не видно, но оживленные переговоры слышны на лоджии. Вдох-выдох. Надо двигаться. Неохота. Но ничего хорошего не выждешь. Хероватый из меня герой – никакого восторга перед дракой. Ни малейшего азарта. Хоть бы жители гор повели себя спокойно – разошлись бы как в море корабли. Ну, никак не хочется устраивать выход бронепоезда с запасных путей – у нас, в конце концов, общая история, интернационалистами все были опять же… И музея оккупации в Баку вроде нет еще…