– Володя, признайтесь, а ведь Мария ходила к Камальбекову одна, – пристально вглядываясь в лицо доцента, проговорил дядя Веня. – Она вас просто не взяла с собой, потому что побоялась подвергать опасности.
– Можете думать что хотите, но негодяя убил я, – решительно ответил молодой человек. И, глядя на выруливающий на взлетную полосу самолет, взмолился: – Везите меня скорее в следственный изолятор! Я убийца, меня и судите. А Маша тут ни при чем, тем более что она уже в самолете. Пусть летит к отцу, папа ее очень ждет.
– А как же она улетела без шкуры? – изумился доктор Орлов, указывая на сумку в руках африканиста, из которой явственно виднелся кусок пятнистого меха.
– Да так вот, улетела, и все, – развел руками улыбающийся счастливой улыбкой Володя Куракин. И, играя ямочками на щеках, протянул следователю Козелку сумку со шкурой. – Вот возьмите, господин следователь, можете вместе с моими показаниями приобщить к делу. Ну так что, двинули в тюрьму?
Но дядя Веня не разделял оптимистичного настроя кандидата культурологических наук. Он сердито посопел, щупая голый подбородок, и сварливо проговорил:
– Ну уж нееет, позвольте! Никуда ваша сестра одна не полетит. Если вы надеетесь потянуть время, то совершенно напрасно. И не смотрите в окно, все равно, пока Федор Антонович не даст команду, рейс на Луанду будут задерживать. Да, кстати, что это за игитон и из чего готовят Крылья Райской Бабочки? Нельзя ли рассказать об этом поподробнее?
Но тут, опередив ученого-африканиста, вдруг выступил вперед следователь Козелок и торопливо выпалил:
– Игитон – это тот самый сосуд из тыквы, по поводу которого мы вот с товарищем, – кивнул он в сторону Владимира Куракина – консультировались.
И, как прилежный ученик перед экзаменаторами, бойко зачастил:
– У коренных жителей Африки в игитонах хранятся сушеные шкурки гусеницы мгуа, страшно ядовитого насекомого. Эти шкурки африканские народы называют Крылья Райской Бабочки. Эти крылья вождь – наместник богов – употребляет для общения с высшими силами. Стоит выпить настой из кусочка такой шкурки или проглотить крохотную крупинку, и к тебе тут же явятся духи белой долины и унесут в страну предков. В общем, это так, поверья и легенды. Но суровая правда в том, что вождь, лишившийся сосуда с Крыльями Райской Бабочки, теряет власть и силу. Из самого уважаемого человека племени он становится человеком ничтожным и презираемым до тех самых пор, пока не наполнит новый игитон доверху сушеными шкурками мгуа. Подвох состоит в том, что сами гусеницы обитают рядом с гнездами диких ос, поэтому пополнять запас Крыльев Райской Бабочки рискнет только самоубийца. И если можно успеть ухватить несколько мгуа до того, как весь рой кинется на смельчака в атаку, то наполнить тыквенный сосуд целиком, насколько мне известно, не под силу ни одному смертному. Как правило, после своей вылазки сборщик мгуа или сильно заболевает, или отправляется прямиком к праотцам. Вот.
Отрапортовав, следователь засмущался и, по своему обыкновению, покрылся нежным девичьим румянцем. Дядя Веня искоса взглянул на культуролога, пробормотал: «Так я и думал» – и, задохнувшись от возмущения, закричал, потрясая тростью:
– Ишь, чего придумал – брать на себя преступление, которого не совершал. Сгнить в тюрьме – ах, как благородно! А о близких своих вы подумали? О сестре, об отце, о бабушке? Ну, Федор, – повернулся Вениамин Палыч к юному следователю, – слово теперь за тобой. Как ты решишь, так и будет. Я видел, вы о чем-то разговаривали с майором Свиридовым. Слава ввел тебя в курс дела?
Люськин дядя замолчал, внимательно вглядываясь в лицо следователя Козелка. А тот вдруг с непонятной мне решительностью произнес:
– Я так думаю, что надо выпустить Володю к отцу в Анголу. Документы, я знаю, он уже оформил, да и билет, мне сказали, у него на руках.
– Вот это я понимаю, вот это правильное решение! – хлопая по плечу окончательно смутившегося следака, воскликнул участковый Свиридов.
Я сидела как оплеванная и ровным счетом ничего не понимала. С какой это стати, интересно было бы узнать, выпускать из рук преступника? Сидит, понимаешь, на скамейке, как будто ничего не произошло, и жалостливые истории нам тут рассказывает. И когда Люськин принц, торопливо обменявшись рукопожатиями с мужчинами и сверкнув мне белозубой улыбкой, вскинул сумку на плечо и собрался уже пройти к терминалу, я шагнула вперед.
– Одну минуточку! – протестующе крикнула я. – Это что же, он вот так вот и улетит? Ах, скажите, какой герой! Просто слезы на глаза наворачиваются. Дядя Венечка, – гневно повернулась я к франтоватому Вениамину Палычу, – если доцент Куракин не преступник, то зачем же вы в аэропорт прикатили? Что вам, скажите на милость, дома не сиделось?
Люськин родственник вдруг хлопнул себя по лбу, словно убил комара, воскликнул: «Я же совсем забыл!» – и вытащил из внутреннего кармана светлого пиджака плоскую коробочку компакт-диска.
– На вот, Володя, передай отцу, – протянул он диск в яркой обложке африканисту. – Здесь коллекционное издание новых песен Бориса Борисовича. Твой отец ведь уважает Гребенщикова?
– И что, вы притащились сюда, в аэропорт «Шереметьево», только для того, чтобы передать летчику Куракину диск с песнями Гребенщикова? – не поверила я.
– Да что ты понимаешь в мужских делах?! – напустился на меня дядя Веня. – Я, когда наводил справки о твоем, Володя, отце, с однополчанином его созванивался. И тот рассказал мне, что Иван больше всего любил песни Бориса Борисовича. Я сразу же решил, что в любом случае передам Герою Советского Союза новый диск. Если надо будет, даже через Красный Крест или миссию ООН. А ты, – передразнил меня Люськин родственник, – «зачем в «Шереметьево» притащились»!
Такой благой порыв со стороны дяди Вени, вне всякого сомнения, говорил о многом, но я все равно не хотела признать за Владимиром Куракиным право на реабилитацию в глазах окружающих. Не нравился мне доцент, и все тут. Подтянув повыше съехавшие ниже допустимого предела джинсы, я шмыгнула носом и презрительно протянула:
– Пусть еще скажет, он не в курсе, что Люська в этот самый момент машину ради него продает. Подбил дурочку на идиотский поступок, а сам в кусты.
Парень остановился у турникета и во все глаза уставился на меня.
– Что смотришь? – рявкнула я. – Скажи еще, что не знал!
– Честное слово, про машину я ничего не знаю, – забормотал он. – Часы «Ролекс», подарок Людмилы, я, правда, сдал обратно в магазин, чтобы купить билеты на самолет, а вот про машину я ни сном ни духом.
– Ну как же! – не унималась я. – Моть, скажи ведь, ты тоже слышал. Аркашка при тебе говорил, что главврач поликлиники ящик вакцины заготовил в обмен на Люськин «мазератти».
– Какой вакцины? – повернулся к Аркадию потрясенный доцент и уронил сумку с плеча на пол.
Мне показалось, он не играл. Так натурально сыграть удивление может только гениальный актер Джек Николсон, а африканисту-культурологу, хоть он и красавец, в плане артистизма до Николсона далеко. Под препарирующим взглядом доцента Куракина глазки доктора Орлова забегали, Аркашка заюлил, стал зачем-то копаться в своем портфеле, изображая крайнюю занятость и поглощенность неотложными делами, но участковый Свиридов припер его к стенке и стребовал ответ.
– Да у нас в поликлинике вакцина редкая имеется, против укуса мухи-цеце... – начал врать хирург-травматолог.
Володя подошел к нему поближе и, с любопытством глядя на зарвавшегося интригана, тихо произнес:
– Что-то я не пойму, откуда в районной поликлинике ветеринарный препарат? Насколько мне известно, муха-цеце представляет смертельную опасность исключительно для животных, да и то не для всех. Лошади от ее укуса мрут – это да, что есть, то есть, здесь я не спорю, а вот слоны и люди ничего, переносят эти укусы вполне нормально.
– Да это я Люське так сказал, чтобы она за тебя, Вов, посильнее испугалась и без разговоров отдала «мазератти» нашему главврачу, – доверительно сообщил доктор Орлов. – А он бы ей за это два ящика просроченной противогриппозной вакцины подогнал. Что вы так на меня все смотрите? Ну надо же мне было как-то выкручиваться! Сейчас уже поздно, сделать ничего нельзя. Люська, наверное, уже документы на Пономарева оформляет, – кинув взгляд на часы, с деланным огорчением добавил Аркадий.
