– У нас тут в приметы не верят.

– А во что верят?

– В дурной глаз. В имена. В автомат «калаш», хорошо, когда есть он, все сразу просто. – Шофер Небойша явно кокетничал с экспертом-криминалистом группы AF.

Молодость!

– А как это – в имена?

– Ну что не зря даются. Вот куда едем – Проклятые горы называются.

– Отчего же они Проклятые?

Голос Раи Чистяковой журчал как ручей. Ей хотелось поболтать. Олег Приходько подозревал, что ей хотелось поболтать именно с ним. Но он не ловился больше на эти наживки. Чесать языком – это все, что они умеют, эти самые боевые подруги, коллеги по службе. А как только заводишься сам, делают невинные глаза: что такое? Ты меня неправильно понял. Ведь сама же была не против того, чтобы он пришел к ней в номер. Сама же слушала, смеялась, глазами стреляла. А едва он проявил инициативу – сразу на попятный: завтра трудный день, нужна свежая голова, спасибо за приятный вечер, спокойной ночи.

Вот дрянь!

И не так уж она хороша. Блондинка… Подумаешь, крашеная. Или все-таки натуральная? Фигура аппетитная, говорила, что плаванием занимается, что у них с подругой в Москве абонемент в бассейн. Подруга якобы медик, на вечернем… А этот шоферюга-албанец так и пялится на нее, так и пяли…

– Данные абсолютно точные – в этих самых горах, в районе Крумского ущелья пропали сербские военнопленные и еще две женщины, этих привезли в Крум из Призрени, – сказал Митри Сокол Приходько. Данные, правда, были не первой свежести, еще времен военного конфликта, но предоставила их международной миссии хорватская разведка, у которой были свои надежные источники. – Одна из женщин была замужем за албанцем, казначеем в отряде Гезима Печа. И тем не менее она пропала – так же как и остальные. Странный факт.

– Ты говорил, они все были примерно одного возраста – около тридцати лет? – спросил Приходько. – Самый подходящий возраст для того, чтобы забрать у них органы, не находишь, Митри?

– В Крумском ущелье вроде как есть какая-то шахта. Там в первую очередь и надо искать останки. – Митри Сокол, закурив, опустил стекло джипа.

Навстречу мчались, грохоча по ухабам разбитого шоссе, машины, груженные помидорами. Справа и слева тянулись поля. На севере синели горы.

Осень – время урожая, время сбора плодов. Это весна – время любви.

– Олег Иванович… Олег…

Приходько обернулся к Рае Чистяковой. Когда-то в Косове у него было другое имя – Троянец: оперативный псевдоним, под которым он проходил в отчетах руководству, ставший его прозвищем. Считалось, что в нестабильной обстановке гражданского противостояния действовать под псевдонимом проще, чем под своей настоящей фамилией.

Троянец… Он уж и забыл…

Нет, как можно забыть? Эх, балканский драйв, балканский драйв! И вот он снова здесь под этим небом, только по другую сторону гор.

И все-таки глаза у НЕЕ, у этой девахи, красивые. И улыбка светлая… Там, в горах, если повезет, будет у нее, бедной, много работы. Поиски образцов – следы крови, пригодный для исследования генетический материал, видеосъемка, фиксирование данных. Только вот что это будет за место? Дом? Больница? Участок леса, где когда-то располагался полевой госпиталь? По данным, которыми располагает группа, у тех, кто туда попадал, не было шанса выжить. Их тела, их органы представляли уже чисто коммерческую ценность. Их потрошили, вырезая все, что можно было продать в качестве донорских органов. В том «желтом доме», про который писала швейцарская прокурорша дель Понте, было организовано что-то вроде «отделения полевой хирургии». А сколько таких мест было еще здесь во время войны?

– Олег, мы по пути где-нибудь остановимся? – спросила Рая Чистякова. – В каком-нибудь городке, где есть базар?

– В Требиште остановимся.

В этом горном селе следовало встретиться с агентом и получить информацию, если таковая у него имелась (в это Приходько-Троянец особо не верил).

– Хочу подружке Наташе купить какую-нибудь вещицу чисто албанскую, – делилась Рая уже с Соколом, – сувенир на память.

Грузовики, грузовики навстречу. Длиннющие фуры с ящиками слив, яблок, абрикосов. Ржавые ангары автомоек со странной вывеской «lavash» аршинными буквами. И вдруг справа на склоне – точно нарост, старый бетонный дзот с поросшими кустарником стенами – когда-то убежище, а теперь просто придорожная уборная.

Если бы могла душа отделиться от тела, воспарить ввысь и оттуда, сверху, взглянуть на эту картину – лента шкодерского шоссе, рассекающая поля, теряющаяся там впереди в лесу, снова выныривающая из чащи, вьющаяся серпантином все выше и выше в горы… И на этой серой растрескавшейся ленте – новенький белый джип с синим ооновским лейблом – такой быстрый, такой мощный, напичканный под завязку современным оборудованием, новейшими системами навигации и прочей электроникой и все равно неотвратимо и фатально мчащийся в никуда. Уже почти готовый пересечь невидимую границу.

Но они не знали ничего о том, что их ждет.

Осень – это время урожая. Пора фур, груженных помидорами.

В помидорном царстве как-то вообще не думается о смерти.

И о том, что еще страшнее.

Горы сначала стали просто ближе, а потом окружили, нависли, стиснули со всех сторон. И эта смена декораций опять-таки произошла практически мгновенно. Буковый лес, сосны. Ярко-желтые пятна среди зелени, палая листва. Все вверх и вверх, к горному перевалу. Бурые черепичные крыши какого-то городка и минарет мечети. Поворот – петля серпантина и…

– Черт, что за знак такой? – не удержался Приходько, ибо на синем дорожном треугольнике был намалеван… бегемот.

Бегемот в албанских горах?! Нарисованный, как лось на таком же вот синем треугольнике где-нибудь у нас под Тверью.

– А, это с войны, – отмахнулся шофер Небойша. – Граница рядом. КЕЙ ФОР карту дорог делали, поставили свои знаки.

– Для удобства обозначения: поселок «льва», поворот «бегемота», – пояснил Сокол. – Тут на границе батальон из Южной Африки стоял на демаркации. Там, на севере, сербская армия, тут, в горах, банда Печа.

– Отряд, – тихо, однако настойчиво поправил шофер Небойша.

– Отряд, – Сокол многозначительно глянул на Приходько: слыхал? – А посредине силы КЕЙ ФОР, которые даже не утруждали себя албанской топографией.

– Ой, смотрите, это же водопад, вон там – какая прелесть! – воскликнула Рая Чистякова.

Ручей, низвергающийся с утеса, бурлящий, пенящийся по гальке.

Синева.

Тени от деревьев.

– Нравится тут? – спросил Небойша Чистякову.

– Да, очень красиво. Я думала, будет как Крым. Но это не Крым.

– Шен Кол место называется.

– Здорово. Красиво.

– Святой Кол.

– То есть… как это понять?

Приходько, до этого пропускавший их треп, прислушался. Странный какой тон у шофера. А вообще, что мы, группа AF, знаем об этом парне? Работает на миссию, жаден до денег, лихой водила. И это практически все, что о нем известно.

– Ну делали такое. – Небойша бросил руль, показал руками сначала «длинное», потом, что строгает. – Брали в лесу ствол крепкий – бук и делали ему острый конец. Очень острый, чтобы насквозь проходил, как меч. У нас был шофер с этих мест – он рассказывал. Всегда здесь так делали, в старину – не сейчас, конечно. Делали кол. Там где-то дальше церковь была. Старая, от папы римского, еще при турках монахи приходили, строили. Так вот несли туда освящать. Получался святой кол, крепче железа. Себя так спасали.

– От кого спасали? – спросила Рая.

– Сказки, – усмехнулся Небойша. – Тут в этих горах… Боялись…

– Кого боялись-то? Гезима Печа вашего? – не выдержал Приходько.

– Сказки, – повторил шофер уже без улыбки. – Знаешь, русский… ты ведь за сербов тогда во время войны стоял, я знаю… Мое дело сторона, я работаю, деньги коплю, в Америку уеду отсюда, хочу уехать. Только знаешь, русский, люди здесь в этих местах и до войны пропадали. Не веришь мне – спроси там, в Требиште, они подтвердят.

– По какой же причине пропадали люди?