– Что? – переспросил тот, не спеша приближаясь.

Юрик Солнцев в меру сил и способностей помогал Василию Онуфриевичу в самых разных делах еще в те времена, когда господин Гадюкин ограничивал свой интерес к телевидению просмотром «Криминального вестника» и знал только одно значение слова «камера». Сотрудничество возникло на почве, политой кровью и нетрудовым потом братков, и Юрик не забыл, каким суровым и неправедным бывал кадровый менеджмент в исполнении Василия Онуфриевича.

Директор энергично шарил в выдвижном ящике, содержимое которого скрывала от взгляда помощника широкая столешница. Нервное движение гадюкинской длани не позволяло с уверенностью догадаться, какую именно дрянь он собирается извлечь на свет божий. Юрик не сильно удивился бы, увидев, например, боевую гранату. Приличным бизнесом Василий Онуфриевич командовал не настолько давно, чтобы стопроцентно изжить бандитскую привычку всегда держать под рукой что-нибудь огнестрельное или взрывоопасное. Хотя дрянью он такие полезные вещи никогда прежде не называл.

– Вот это! – сказал директор, перебросив помощнику свой коммуникатор.

Юрик, успевший застращать себя мыслями о гранатах, замешкался и выхватил дорогую игрушку из воздуха за мгновение до ее столкновения со стеной.

– А что не так? – спросил он, непонятливо оглядев коммуникатор, с виду производящий вполне приятное впечатление.

– Последнее сообщение прочитай, – буркнул Василий Онуфриевич.

Он скрестил руки и откинулся на спинку кресла, буровя помощника недобрым взглядом.

– Эсэмэс? – уточнил Юрик, проворно тюкая по сенсорным кнопкам.

И без промедления прочитал с экрана:

– «Какой же ты все-таки гад! А я не могу. Плохо дело». Гм! – Помощник кашлянул, быстро взглянул на директора и застенчиво потупился.

Он лучше многих других знал, как не любит Василий Онуфриевич бесцеремонных вторжений в свою личную жизнь. А текст данного эсэмэс– сообщения производил впечатление весьма и весьма приватного.

– Чей это номер, ты знаешь? – хмуря брови, спросил директор.

– Ну… да, знакомый номер, – неохотно признался помощник, в душе остро сожалея о собственной памятливости. – Это мобильный Елены. Она у нас редактор новостей.

– А то я не знаю, кто она у нас! – рявкнул Гадюкин, выбрасывая себя из кресла.

Юрик посторонился, освобождая шефу побольше жизненного пространства. Директор резвой трусцой пробежался от стены до стены и на повороте высоко воздел руки:

– Неблагодарные!!!

– Бабы – они все такие, – сокрушенно вздохнул Солнцев, сочтя необходимым проявить умеренное сочувствие к личной драме руководителя.

Гадюкин коротко рыкнул, дернул узел галстука, закрыл глаза, сделал глубокий вдох и на полтона ниже пожаловался:

– Ну, положим, о том, что в нашем дружном телевизионном коллективе руководителя за глаза называют гадом, я и так знал.

Юрик тактично промолчал. Гадом Василия Онуфриевича называли во всех коллективах, которыми он руководил, зачастую добавляя к этому слову из трех букв еще более ругательные, производные от других коротких слов.

– Но почему же она не смогла справиться без меня?! – возмутился Гадюкин. – А Рябушкин ей что, не мужик? Или он вообще ни на что не годен?!

Он требовательно посмотрел на помощника, но тот предпочел выдержать паузу. Неожиданно вскрывшиеся сложные взаимоотношения шефа с редакторшей новостей не сильно удивили Юрика: Василий Онуфриевич частенько проявлял интерес к симпатичным сотрудницам, хотя в ответной реакции никто из представительниц трудового коллектива до сих пор замечен не был. А вот упоминание в том же контексте знатного студийного ловеласа Рябушкина, о котором ходили упорные слухи, что он очень даже мужик и годится на многое, интриговало и будило фантазию.

Воображение Юрика принялось рисовать очертания классического любовного треугольника, но Гадюкин испортил ему всю пространственную геометрию неожиданным заявлением:

– Юра, ты немедленно отправляешься к ним! Я сам не могу, а там конкретный мужик нужен, а то запорют, гнилые интеллигенты, все дело!

– Куда – к ним? – струхнул помощник, смущенное воображение которого торопливо переформатировало тругольник в квадрат, конфигуративно совпадающий с очертаниями огромной многоспальной кровати, способной вместить и бесследно поглотить как интеллигентов, так и конкретных мужиков. – Василий Онуфриевич, я же это… Я женат!

– Жене скажешь, что отпуск я тебе не дал, так что в Париж свой полетите не на Новый год, а на майские праздники! – рявкнул директор. – Живо бери билет и ближайшим рейсом в Берлин! И никаких возражений! Ты сейчас один у нас с открытой шенгенской визой!

Безудержный гнев Василия Онуфриевича сулил помощнику в дополнение к открытой визе пару закрытых переломов, поэтому дальнейших возражений со стороны подчиненного не последовало.

Супругу Солнцева это обстоятельство очень расстроило, но в срочную командировку в столицу Германии Юрику предстояло лететь в одиночку.

– Пропустите, граждане! Пропустите! – шумел Вадик, проталкиваясь к купе проводницы.

Шумел он эффектно (пол-литра виски мы распили не зря!), но результативную шутку про султанского слона больше не использовал – настроение было совсем не то, чтобы веселиться. Утеря священного контракта грозила нам с напарником крупными неприятностями со стороны шефа и его партнеров по бизнесу.

Лисьей манерой Василия Онуфриевича Гадюкина именовать своих сотрудников «братцами» обманываться не стоило. «Видал я такого родственничка в гробу, в белых тапках!» – емко высказывался по этому поводу Вадик. К сожалению, гораздо более вероятным представлялось, что в сосновый ящик сыграем мы с ним. Денежный немецкий контракт призван был спасти нашу телекомпанию от крайне нежелательного слияния с медиахолдингом, у хозяина которого имелись давние контры с Гадюкиным: в не столь далеком прошлом они оба являлись топ-менеджерами соперничающих бандформирований и в новые времена не затруднились перенести кровавую драку на поприще легального бизнеса. Не нужно было быть большим специалистом по жизни и быту отечественных мафиозных группировок, чтобы понять: без спасительного контракта Гадюкин и его бизнес-банда встретят нас с Вадиком отнюдь не хлебом-солью. «Не с калачами, а с «калашами»! – мрачно сострил мой напарник.

Умирать в расцвете лет решительно не хотелось, хотелось как-то спасти ситуацию и себя с ней заодно.

В узком коридорчике у служебного купе толпились люди.

– Граждане! – проникновенно сказал им Вадик, пробившись в первый ряд. – Разойдитесь! Сейчас не время думать о суетном и вымогать у проводников чай и белье. Родина в опасности!

– Вах, дарагой, нэ мешай! – с досадой отмахнулся от оратора горбоносый дядечка, по лицу и акценту которого можно было предположить, что его родина в опасности со времен Шамиля. – Дэвушка!

– Девушка! – поправил произношение кавказца Вадик и продолжил свою линию: – У вас в поезде воры! Нас только что ограбили!

– О, еще один раззява! – поразительно хладнокровно резюмировала «девушка» – массивная тетка возрастом хорошо за сорок.

Она подняла на Вадика лазоревые глазки и неожиданно бешено рявкнула:

– А кто за вашими кошельками смотреть должен?! Пушкин?! Поездная бригада за вещи пассажиров ответственности не несет!

– И меня! Меня тоже ограбили! – почти без акцента возопил кавказец. – Дэньги взяли, тэлефон взяли, записной книжка и паспорт тоже зачем-то взяли!

Граждане, сгруппировавшиеся в коридоре, заволновались, зашумели – всяк спешил сообщить о своих утратах, общий список которых обещал стать протяженным, как Байкало-Амурская магистраль.

– Все претензии – к линейной милиции на транспорте! Идите в отделение, пишите заявления! – гаркнула проводница и с грохотом задвинула дверь своего купе перед самым носом Вадика.

Я оценила совет как филолог – рифма «отделение-заявление» была безупречна, но с точки зрения пользы дела ценность данной рекомендации казалась мне сомнительной. Ну, пойдем мы с Вадиком в милицию, напишем заявление – и что? Линейщики со всех ног бросятся ловить вора?