Особенно бережно опустили тяжелый длинный ящик с дырочками на боках и крышке.

— Что это? — спросила Нина у Борьки.

— Не знаю…

Как завороженный, следил Борька за разгрузкой. Фургон стал легче, но вытащить его лошади все равно оказалось не под силу. Великан выпряг её, отвел в сторону, поплевал на руки и, схватившись за оглобли, нараспев крикнул:

— Э-эй, ухнем!

— Погоди, дядя Проня! — И веселый человечек обратился к ребятам: — Давай сюда! Всё народу больше будет!

Ребята подбежали к фургону, но великан крикнул:

— Отойди, мелюзга! Я сам!

Он натужился, рванул за оглобли, и тяжеленный фургон со страшным скрипом выкатился из грязи.

— Ну и слонище же ты, дядя Проня! — восторженно ахнул веселый лилипут.

А другой, самый маленький из всех, совсем мальчик с пальчик, вдруг радостно запищал:

— Наши едут!

— Сиу-сиу… Сиу-сиу! — громко засвистел дядя Проня.

— Сиу-сиу… Сиу-сиу! — отозвались издали сразу несколько человек.

Счастливый Борька торжествующе поглядел на девочек:

— Что я говорил! Сейчас Никита и Андрон будут! Это они свистят!

Появилось несколько фургонов и повозок. На первой телеге стояли железные клетки, укрытые старым брезентом. Правил лошадью бородатый мужчина.

— А Шурка где? — спросил его великан.

— С чертями спит в последнем фургоне. Намаялся при погрузке.

— А зачем вы ему грузить разрешили, Глеб Андреевич? — нахмурился дядя Проня.

— Да он сам. Ты что, Шурку своего не знаешь? Дядя Проня недовольно глянул на бородатого и быстро побежал в конец обоза.

— Что случилось? — спросил Борька, нагнувшись к самому маленькому лилипуту.

— Рассердился, что Шурка грузил… — пояснил тот.

— Простите, — спросил Борька, — а Иван Абрамович там?

— Какой Иван Абрамович?

— Лекалов-Терри. Дрессировщик.

— Что ты, милый. Он же в ЦУГЦе работает. А у нас цирк частный. Иван Абрамович сейчас выступает в Ростове.

— И он не приедет?

— Конечно, нет.

— Не приедет… — упавшим голосом сказал Борька. — А вы его видели, да? А как Никита с Андроном?

— Все в порядке. А ты откуда их знаешь?

— Мы хорошо знакомы… Я их так ждал… Они обещали… — быстро бормотал Борька, боясь расплакаться.

— Разве это от них зависит! Куда пошлют, туда они и едут.

— А Никита все ещё девочкой работает?

— Все ещё девочкой…

— А Николай Александрович где?

— Что за Николай Александрович?

— Клоун. Толстый такой. Коко. Он ещё пищики делает…

— Ах, Коко и Мишель! Они на юге где-то. А ты, как я погляжу, всех знаешь…

— Он всех знает, — сказала Нина, — и свистеть умеет по-вашему. И я умею. И Римма. Вся пятая «Б». Нас Борька выучил.

— Молодцы! Значит, любите цирк?

— Конечно, любим…

Борька вздохнул.

Груженные цирковым скарбом подводы шли мимо.

— Как дела, Нонночка? — обратился мальчик с пальчик к девочке, за которой шла рыжая лошадь, укрытая сверху разноцветным тряпьем. — Чем расстроена?

— Буян простудился! — кивнула девочка в сторону лошади.

Буян подошел к своей хозяйке и потерся мордой о её плечо.

— Смотри, Нина, медвежат ведут! — немного оживился Борька.

— Гималайские! — пробасил веселый лилипут. — Раз с белой грудкой, значит, гималайские. Злые-презлые.

— Пора, Борька, опоздаем! — сказала Нина.

— Успеем. Подожди немножко. Ой, смотри, народу-то собралось! Как в цирке!

С ребятами и мальчиком с пальчиком (его звали Василием Тихоновичем) поравнялась ещё одна телега, которой управлял лысый тощий человек. Рядом с ним стояла клетка с очень грязным пеликаном. Сзади примостился пузатый барабан, на котором была нарисована смеющаяся клоунская рожа с красным носом. На барабане висели медные тарелки и связка бубенчиков, весело звенящих при каждом шаге лошади. Тут же лежали длинные ноги — ходули в широченных полосатых штанах и остроносых клоунских ботинках, размером с мальчика с пальчик.

— Кто это? — спросил у лилипута Борька, когда телега проехала мимо.

— Это дядя Донат. Клоун. Самый главный наш чёрт и шапитмейстер.

— Чёрт? — изумились друзья.

— Его воздушный полет называется «четыре черта». Дядя Донат выступает вместе с сыновьями и братом.

— Такой старый?

— А он не старый вовсе.

— А лысый совсем…

— А он вовсе и не лысый. Он специально бреет голову. А на макушке оставляет клок волос. Не заметили? Бантик завязывает для смеха. Выходит в шляпе, а как повиснет на трапеции, роняет шляпу в сетку. Тут все и видят у него на голой голове пышный бантик. А клоунаду работает в рыжем парике. Как Коко.

— А он и чёрт, и клоун, и ещё кто? — спросил Борька.

— Шапитмейстер. Человек, который устанавливает цирк, ставит столбы, натягивает крышу из брезента. Такая крыша называется «шапито». Как и сам цирк.

Мимо прошел великан.

— Ну, как Шурка? — спросил его лилипут.

— Умаялся, бедняга. Спит.

— Кто это? — шепотом вслед спросил Борька.

— Силач, атлет-богатырь Вонави. Знаменитый артист.

— А Шурка кто?

— Такой же мальчишка, как и ты. Воспитанник Вонави. Человек-феномен.

— Феномен? Что значит «феномен»?

— Феномен, пичуги, это значит…

— Тебе что, Васька, делать нечего? Чего язык чешешь? — сердито крикнул сухонький старичок с козел подъехавшего экипажа.

Заднее сиденье пролетки занимала женщина невероятной толщины.

На коленях её сидели две малюсенькие белые лохматые собачушки с синими бантами на шеях, смотревшие на всех злыми розовыми глазами.

— Вонави где? — спросил старичок у лилипута.

— У фургона. Недоволен очень, что Шурка грузил. — Ничего страшного. Все устали. И я устал.

— Сравнили себя с Шуркой!

— Ну ладно! Будет болтать!

— Это хозяева наши, Ануфриевы, — тихо пояснил ребятам Василий Тихонович, когда экипаж отъехал. — Ну, прощайте, пичуги!

— Давайте и я грузить подсоблю! — вызвался Борька.

— А школа как же?

— Поспею. Время есть.

— Что ж, хорошее дело…

Борька остался с Василием Тихоновичем, а Нина с Риммой пробрались через толпу и побежали в школу.

В коридоре около класса толпились девочки. На полу лежали портфели, книжки, стояли горшки с цветами, валялись бумага, ножницы. Напуганные школьницы ожесточенно стучались в запертую дверь.

— Что за шум, а драки нету? — издалека ещё крикнула Нина.

— Ой, Нина! В классе что-то случилось! Кто-то заперся и скрипит.

Нина подошла к двери и приложила ухо к замочной скважине. До неё донесся скрип, переходящий в писк.

— Кто там? — грозно спросила Нина. — Отзовись! Плохо будет!

Скрип прекратился.

— Ну я, я это! — ответили из-за двери. — Свои!

— Да кто свои-то?

— Это же Ромка Смыкунов! — сказала Нина. — Ромка!

— Я!

— Ну-ка открывай!

— Сейчас!

Было слышно, как Ромка спрыгнул на пол, отодвинул стол от доски и поставил его на место. Дверь распахнулась. В классе все было в полном порядке.

Нина строго спросила:

— Что ты здесь делал? Чем скрипел? Зачем на стол залезал?

— Стенгазету поправлял. Криво висела.

Девочки выпроводили Ромку в коридор и принялись за уборку.

Мальчики входили в класс и замирали. Нравилось все: и цветы, и портреты, и аккуратно вырезанные бумажные занавески на окнах.

Остался недоволен один Ромка. Его детище — стенгазету — перевесили с самого видного места в угол.

— Ребята, цирк приехал! — радостно завопил Борька с порога.

— Знаем, не ори! — ответил Влас. — Иди скорей сюда!

Он шептался в углу с Валькой, Павликом, Лешкой и Ромкой. Борьку посвятили в план «темной», которую решили провести сразу же после уроков в комнате для мальчиков. Первая часть её — умывальня — всегда служила клубом, курилкой, местом «дуэлей» и «темных».

— Чтобы не спугнуть Петьку, соберемся поодиночке, — объяснял Влас. — Кто возьмется завести его туда?

— Я попробую! — предложил Ромка Смыкунов.

— Один не справишься. Может, его придется силой туда заталкивать!