Она отвесила ему сильную пощечину.

Коннор не ответил тем же. Он пригвоздил ее к месту пристальным взглядом и заговорил только после того, как след и жжение от удара исчезли с его щеки.

— Полагаю, ты отвела душу, — спокойно произнес он. — В следующий раз не успеешь ты даже подумать о том, чтобы ударить меня, как я тебя собью с ног.

Берил не дрогнула. Но, услышав его ледяной, полный самообладания голос, отступила на шаг.

— Это равносильно тому, что ты назвал меня шлюхой.

— И что?

Красивое лицо Берил исказилось от гнева.

— Ты ублюдок!

Понимая, что его спокойствие только больше распаляет ее, Коннор приподнял черные брови.

— Ублюдок? Не думаю. Однако видит Бог, если бы я им был, у меня, возможно, не было бы таких проблей. Эта земля после смерти матери стала бы моей без помех и препятствий, а не оказалась бы в руках моего отца.

— Если бы она хотела, чтобы ты ее получил, она оставила бы завещание, — резко отпарировала Берил. — Вероятно, она хотела, чтобы ее получил Раштон. Это заставило тебя вернуться в Нью-Йорк, не так ли? Заставило признать, что у тебя есть отец. Возможно, Эди с самого начала точно знала, чего добивается.

То, что Берил, вероятно, права, никак не повлияло на настроение Коннора. Ему и самому приходила в голову такая же мысль, но совершенно неприемлемым было услышать это от нее. Он никогда не считал себя безрассудным, но сейчас был вынужден пересмотреть мнение о себе.

— Оставь меня в покое, Берил. Желания моей матери тебя никоим образом не касаются.

Гнев исчез с лица Берил. Краска сошла с ее щек, и они стали молочно-белыми и гладкими. Ее полные губы сложились в безмятежную улыбку. И лишь бледно-голубые глаза поблескивали капельками непролитых слез.

— Ты и правда меня так ненавидишь, Коннор, что не можешь даже мысли допустить о моей правоте? Тебе настолько невыносима отдать мне должное?

Да, подумал он, это действительно невыносимо. Но ничего не ответил и отвернулся. Испытывает ли он к ней ненависть? — подумал он. Или к самому себе? Нелегко признаться, но вопреки разуму его все еще тянет к ней. Ее власть над ним была так велика, что он не мог заставить себя относиться к ней так равнодушно, как притворялся. Не чувствовать совсем ничего означало бы освобождение; ненависть его связывала. Пусть это несправедливо — он еще больше ненавидел ее за это. Немного утешало его то, что он ее не любит и, вероятно, никогда не любил. Это было бы невыносимо.

— Нам надо идти, — сказал он. — Если ты все еще собираешься сопровождать нас с отцом, хотя в этом нет необходимости.

— Я хорошо это понимаю, но приглашение послано и мне тоже. — Она снова подошла к зеркалу и пригладила корону своих темно-каштановых волос. Указательным пальцем отвела прядку за ухо. — А я чрезвычайно любопытна, — сказала она. — Мне хочется познакомиться с человеком, который полагает, что может купить тебя для своей дочери. — Ее улыбка была прекрасна и коварна. — И мне очень хочется познакомиться с его дочерью.

Желваки заиграли на скулах Коннора. Он сделал усилие над собой и расслабился.

— Не вздумай все испортить, Берилл.

— А что, если она окажется страшной, как грех? Или, еще хуже, строптивой? Что ты знаешь об этой семье, кроме того, что скандалом заканчиваются почти все их дела? Я слышала разные истории об этой семье с тех пор, как приехала в Нью-Йорк. Деньги Джона Маккензи Уорта лишь заглушают слухи, но не могут окончательно их подавить. Ты подумал об этом, Коннор?

— Замолчи, Берил, — с угрозой произнес он.

— Разве девять тысяч акров земли в Колорадо на столько важны, чтобы жениться на незаконнорожденной?

Секунда прошла в напряженном ожидании ответа. Потом он спокойно произнес:

— Я бы женился даже на тебе, если бы это помогло мне сохранить землю, принадлежавшую матери. Видит Бог, как я тебя презираю. Поэтому, Берил, не имеет значения, кто она или что она, Я принял решение. — И он направился к двери.

— Ты, должно быть, очень сожалеешь о потере тех двенадцати тысяч долларов, — сказала она, когда он уже открыл дверь.

Он оглянулся через плечо:

— Ты даже не можешь себе представить, как сожалею.

У Коннора не было времени размышлять об украденных деньгах или об упущенных возможностях. В коридоре он встретил отца.

— Ты не видел Берил? — спросил Раштон Холидей.

Люди часто отмечали поразительное сходство между отцом и сыном. При разнице в двадцать лет они наконец достигли того возраста, когда нечего было и удивляться, если посторонние принимали их за братьев. Это могло бы польстить им обоим, но ни Коннор, ни Раштон так не думали. Конечно, они признавали, что у них есть нечто общее во внешности: густые, черные как смоль волосы, лишь слегка тронутые сединой на висках Раштона; одинаково широкие плечи, высокий рост — Коннор перегнал отца всего на полдюйма; и агрессивная квадратная челюсть. Но на этом сходство заканчивалось. Коннор считал, что манеры отца полны холодной нетерпимости. Раштон видел на лице сына печать цинизма. Аристократические черты отца были чужды сыну, а те же красиво вылепленные черты лица сына выглядели вызывающими в глазах отца. Их черные блестящие глаза были подобны зеркалам, но не выдавали почти никаких мыслей или чувств, в которых им не хотелось признаваться.

Они были так похожи, что им с трудом удавалось не выходить за рамки приличий.

— Она в моей спальне, — ответил Коннор. — Я только что говорил с ней.

Раштон пристально посмотрел на сына тяжелым пронизывающим взглядом:

— Ей нечего делать в твоей спальне.

— Скажи это Берил, отец. Я ее туда не приглашал. Моя совесть чиста.

— Черт бы тебя побрал, Коннор, — тихо произнес отец. — Я хочу, чтобы ты держался от нее подальше.

— Это вызовет неловкость, тебе не кажется? Мы оба живем под крышей твоего дома. Даже при том, что это огромная крыша, мои возможности ограниченны. — Он выжидательно смотрел на отца, на его губах играла легкая улыбка, а брови слегка приподнялись.

У Раштона перехватило дыхание. Это Эди смотрела на него глазами сына. Впечатление нахлынуло и пропало. Оно было мгновенным, но поразительно четким. Теперь Раштон снова смотрел на лицо сына, как на свое собственное, каким оно было в молодости. Несмотря на сходство, Раштон считал Коннора сыном Эди, а не своим.

— Пойду позову Берил, — напряженным голосом произнес он. — И можем отправляться. Хикс ждет нас перед домом в карете.

Интересно, подумал Коннор, что заставило так измениться лицо отца, словно он увидел призрак.

— Отлично, — ответил он. — Я жду.

Атмосфера в карете была напряженной. Коннор занял одно из кожаных сидений, а Раштон и Берил сидели напротив. Газовый свет с улицы просачивался в окно через равномерные промежутки по мере того, как карета огибала Центральный парк. Раштон был задумчив, Коннор смотрел отрешенно, а Берил волновалась.

Она поплотнее закуталась в пелерину, потому что холод проникал из-под дверцы прямо ей под одежду.

— Раштон, ты не можешь уговорить его быть более здравым и послушаться?

Но ответил Коннор:

— Будь серьезнее, Берил. Это же его идея. Ты думаешь, я оказался бы в таком положении, если бы он не нуждался в деньгах? Ты должна радоваться, что я готов пойти на это. Деньги в его сундуках — это и твои деньги, или ты так далеко вперед не загадывала?

— Но твой отец может получить деньги, продав землю.

— Побереги силы, Берил, — сказал Раштон. — Коннору это известно. Только потому, что он упрямо настаивает на покупке этой земли, и возникает проблема.

Коннор не мог сдержаться.

— Это мой дом! — крикнул он. Его слова, казалось, забарабанили о стенки кареты. Берил отпрянула. Губы Раштона сжались в тонкую линию. Выругавшись про себя, Коннор отодвинул заслонку окошка и постучал, отдавая приказ Хиксу. Карета почти тотчас же остановилась, и Коннор распахнул дверцу:

— Я пройду остаток пути пешком.

Берил наклонилась вперед, пытаясь остановить его, но Раштон протянул руку и помешал ей: