Но они остановились одновременно.
Арсений обернулся и страшно побледнел. Он понимал, что рано или поздно это случится, но всё ещё не был готов. Перед ним стояла женщина, чьё лицо он с детства помнил наизусть и каждый день видел на фамильном портрете, та, что являлась к его отцу незадолго до смерти.
Потом он признается, что ни разу в жизни его не настигал такой ужас, как в тот момент.
Смотрела она прямо на него и не собиралась уходить.
Глава четырнадцатая БЕГСТВО В ЕГИПЕТ
Самое примечательное в этом бегстве то, что мир, куда она устремилась, был ещё совершенно безлюдным. Но она и вправду ни в ком не нуждалась! Разъярённые ангелы кинулись в погоню и гдето у Красного моря беглянку догнали. Догнали, чтобы уже отпустить навсегда – на все четыре беспризорные стороны. Но сначала они вырвали из неё клятву: никогда, никогда, даже во сне и в бреду, с её языка не сорвутся звуки трёх сокровенных имён (мы-то знаем теперь, что это за имена).
Я не верил в происходящее. Не верил, что такая встреча в принципе возможна, и поначалу не собирался о ней писать: мистика не мой жанр. Живое обстоятельство проникает на страницу текста, лишь продравшись через мнимость и безбожную тиранию авторского вкуса. Вымысел уступает хронике в степенях блестящей банальности. Исходный факт перешибает выдумку – он прямее, примитивней и в то же время фантастичнее.
Неверие отпало в один момент, когда, вернувшись в Москву, я прямо из аэропорта Домодедово, как обещал, приехал к Арсению домой на Чистые пруды и увидел своими глазами гостью по имени Дина. Она сидела в чём-то вроде длиннющей кружевной ночнушки, подобрав под себя худые смуглые ступни и не придавая ни малейшего значения тому, что слева от неё, в простенке, в антикварной раме светилось ещё одноженское лицо.
Я поздоровался, она сдержанно-застенчиво кивнула.
Если бы я сказал, что она похожа на женщину, изображённую на старинном холсте, это была бы неправда. Только слепой мог не заметить: там висел еёпортрет. Та же «египетская» косина в заострённых кончиках век, длинноватый, чувственно вздёрнутый нос, те же впалые щёки под высокими скулами и крупные тёмные губы. Наконец – будто для полноты потрясения! – точно такая же, как на портрете, родинка между глазом и левым виском.
Не помню, когда я видел своего друга настолько счастливым и спокойным. Его пёс-холостяк тоже улыбался и не отходил от Дины ни на шаг. Арсений пожаловался, что Тим отныне приносит хозяйские тапочки ей, а не ему.
О том, что Дина – приёмная дочь Веры Борисовны, у которой мы когда-то вместе гостили, Арсений узнает довольно скоро. Но вся цепь разительных совпадений затмевалась полнейшей родовой анонимностью: Дина ничего не ведала о своём происхождении, и сам этот пробел потрясал его больше всего. Он даже спросил её в шутку: «А может, понастоящему тебя зовут Мария?» – «Может быть, если тебе так хочется».
Ему удалось договориться с одним приветливым семейством, которое готово было оставить у себя собаку на время его отпуска. В отпуск он собирался ехать, разумеется, с Диной вдвоём.
То, что там произошло, мне станет известно позднее – со слов Арсения. Задним числом ему казалось, что жуткий необъяснимый исход поездки был предопределён, в частности, выбором страны. Я не придавал географии особого рокового смысла, но допускал, что в поведении Дины действительно сквозила некая заданность.
Куда поехать, они решали несколько дней. Поначалу речь шла о его любимой провинциальной Португалии. Дина соглашалась легко, но как-то безлично – лишь постольку, поскольку нравится ему. Римские и флорентийские улицы, Венеция? Греческие острова? Марокко? Хорошо, пусть так, почему бы и нет. Он надеялся расслышать в её ответах если не радость, то хотя бы личную надобу, призвук сердечного интереса. Потому и допытывался: а ей-то что хотелось бы видеть? Она обещала подумать и вечером того же дня вдруг заговорила об Аравийской пустыне: это возможно? Трудно добраться туда? Он переспросил: «Ты не путаешь? На самом деле хочешь?» – «Да, очень». Ну, значит, Египет, решено.
В самолёте она уснула сразу после набора высоты и дышала ему в занемевшее от нежности плечо, как младенец, до той минуты, пока при посадочном крене окно не закрасил унылый североафриканский ландшафт.
По словам Арсения, она прямо на глазах расцвела и порозовела, когда, сойдя с трапа, вдохнула жаркий сладковатый ветер, налетевший поверх керосинного перегара.
В аэропорту она успела его напугать. В то время как он оплачивал въездные визы, Дина исчезла из зала прилёта, и Арсений с ног сбился, пока не догадался выглянуть наружу, в сторону лётного поля – она просто вышла подышать, постоять с блаженным лицом под бешеным арабским солнцем. Туда запрещено было выходить, но двое полицейских в грязноватых белых мундирах с жадностью глазели на неё со стороны, явно не решаясь прогнать.
Двор отеля устилали сиренево-красные лепестки – они падали с нарядно вьющихся, но усталых кустов. Было заметно, что и цветы, и тёмная зелень газонов, и сам этот двор тяжким трудом отвоёваны у пустыни, которая господствовала надо всем. За живой изгородью золотилась полоса пляжа и сверкал солёный ультрамарин.
В первый же день он купил у гидов, опекавших не загорелых пока новичков, экскурсию в Каир и к пирамидам Гизы. Большой, как дом, кондиционированный автобус отправлялся ночью, поспевая к проверке на полицейском кордоне, где им предстояло вписаться в караван таких же домов на колёсах, микроавтобусов, легковушек, чтобы затем под конвоем автоматчиков в джипах совершить семичасовой бросок по Аравийской пустыне – по сути, сквозь мёртвую зону.
В неровной темноте за стеклом, в мерном гудении скорости проносились дорожные знаки, встречные фары, бедняцкие тележки, запряжённые ослами, а когда египетская тьма брала своё, караван превращался в одинокую цепочку светляков, тихо ползущих между чернотой и чернотой.
Изредка на коротких остановках неспящие, самые бодрые выпрыгивали из автобуса в густую, медленно стынущую теплынь и дымили сигаретами в неестественно ярких лучах фар. Дина каждый раз выходила быстрее, чем он, и сразу нарушала границу ночи и света: её тянуло куда-то за обочину шоссе.
Он находил её благодаря платью, которое мерцало в темноте белым узким пятном.
Последний привал в пустыне устроили перед рассветом. Безвидная серая плоскость угрюмо возлежала в собственной тени, готовая к очередному приступу дневного жара. Справа из-за горизонта уже выпирала громадная раскалённая макушка.
И вот на этой десятиминутной стоянке, сжав ему ладонь обеими руками, с необъяснимой горячностью Дина вдруг попросила:
– Давай не пойдём назад в автобус!
– А куда пойдём?
Она качнула головой в сторону блёклой безводной пустоши.
– Туда. Мы ведь уже приехали.
– Ты шутишь?
– Я не шучу.
– Ты сумасшедшая, вот что. Мы там не продержимся и дня.
– Ну пожалуйста!..
Он чуть ли не насильно увёл её назад; Дина села с подавленным видом и прильнула к окну.
Когда они ехали по улицам столицы, грандиозной и мусорной, наваждение отодвинулось, ночь и пустыня казались теперь далековатым прошлым. На центральную площадь к Каирскому музею, невзирая на раннюю духоту, с утра подкатывали толпы иностранцев. Едва оказавшись в музее, Дина сказала: «Сходи, если можешь, без меня. Я тебя здесь подожду».
Он обошёл обломки и сокровища ранних династий, Древнего и Среднего царств почти бегом, только немного задержался в Новом царстве, на втором этаже, у покрытого золотом деревянного трона, где спереди на спинке с трогательной тщательностью выписана сцена, которая длится уже больше тридцати веков. Царица умащивает маслом своего юного мужа Тутанхамона, и у них одна пара сандалий на двоих. У фараона правая нога босая, у царицы – левая.
Дина терпеливо ожидала внизу, возле копии Розеттского камня. Когда после обеда их привезли к подножию трёх великих пирамид в Гизу, она даже не вышла из автобуса. Легендарные египетские древности привлекали её меньше всего. Арсений хотел понять: почему? Ответ позволял разгадывать себя, как надпись на Розеттском камне. «Так много мёртвых…» – сказала Дина.
