— Вы, падре, веру свою утверждали сколько веков? И жгли живых людей, а веру строили. Мы ж только начинаем, отец, и неизбежны отклонения, просчеты, но не изуверства. А то, о чем вы говорите, вскроет себя, устранится. Подумайте за нас, и вы увидите, как нам трудно. Те же, кто прежде правил страной, обладал опытом и знаниями, ныне бежали, подло покинули родные очаги, родную землю. Я был там, среди них. Жил с ними. «Гусанос» — я бы их и так не назвал. Черви, как вы, падре, скажете, и те божьи создания, какие ни на есть. Люди, кого вы оплакиваете, исчадие ада. А чем занимаются сейчас местные воротилы? Совращают кубинцев, натравливают друг на друга, соблазняют за деньги продать душу дьяволу, а родину американскому боссу. Как только бог терпит таких? Как не карает их? И почему они решили, что им пристойно мешать нам здесь строить жизнь так, как мы того хотим?

— Остановись, Рамиро! Сын мой, не будь побежден злом, но побеждай зло добром.

— Вот я и прибыл сюда за этим, падре! Я приду к вам завтра под вечер и послезавтра. Мне дорога память детства, связанная с вами, и мне жаль вас. И я знаю: мог бы часами быть рядом с вами и говорить. И сколько раз я один, и мы вместе с «Эль Альфилем» вспоминали вас добрым словом. Все эти годы «Эль Альфиль» знал, где вы и что с вами.

— Педро в больших чинах.

— И все же не только помнит вас, но искренне сожалеет, что вы не с нами, что вам непонятны наши дела.

— Не творите зла, и да не претерпите зла!

— Помню с детства, отец, вы поучали из евангелия от Луки: «Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен…» Мне озираться незачем. Хочу только, чтобы вы меня поняли и помогли вместе со мной тому, кто нуждается в помощи. — Рамиро поднялся со стула.

— Иди с богом, сын мой! Дай остынуть душе, пока не воспламенилась. Любил тебя и люблю. Господь с тобой! Жду завтра к заходу солнца, — И падре Селестино осенил крестным знамением Рамиро.

Первая встреча «Эль Гуахиро» с падре Селестино произошла в предпоследнее воскресенье октября. Со стороны казалось, что священник с доброй душой встретил и проводил бывшего своего любимца. Однако Рамиро ходил и ходил к падре, а тот, явно догадываясь, чего от него ждут, упорствовал, всякий раз бросался в наступление, пытался обвинять. Тем не менее Рамиро замечал, что падре с каждой новой встречей изливал боль своей души, пыл его слабел и он смягчался.

В Пилоне к «Эль Гуахиро» прикомандировали в качестве помощника и связного верного и преданного революционера Рамона Дельгадо Миранду. Родом он был из Эскамбрая, но вот уже пятнадцать лет жил в Пилоне и занимался лесоводством. Рамон сразу понравился Рамиро Фернандесу своей простотой, бесхитростностью, проницательным умом, глубокой скорбью в серых глазах. Рамиро помнил рассказ Рамона.

— Тогда, в Эскамбрае, было просто. Лейтенант, который привел с собой сто человек, выстроил их сразу за последним боио[89] на тропе, идущей в горы, взобрался на камень и произнес: «Мы пришли сюда потому, что в этих горах действуют подлые бандиты, агенты империализма, которые без разбора убивают на месте любого, кто не желает оказывать им помощь». Все в деревне взяли оружие в руки и пошли. На каждом шагу они находили их следы. И бандитов уничтожили. А сейчас? Сейчас их нет… И они есть. Скажите, как надо их искать, и я не пожалею ни сна, ни жизни и найду их.

Рамиро уже знал еще до встречи с Рамоном, что в шестидесятые годы, когда контрреволюционные банды, снабжавшиеся оружием, одеждой и провиантом из США, действовали в горах Эскамбрая, безоружного Рамона схватили двое бандитов, привязали к столбу и у него на глазах изнасиловали его жену. А потом его избили. Рамон, превозмогая боль, двинулся следом за бандитами. Десять часов он, как тень, шел за ними, ни шорохом, ни звуком не выдавая себя, и, когда на очередном привале бандиты легли отдыхать, своим мачете зарубил обоих.

Поселился Рамиро Фернандес в чистеньком домике, принадлежавшем местному ветврачу, который уехал в Гавану. Домик стоял на окраине Пилона, но всего в десяти минутах ходьбы от жилья Рамона Дельгадо и на таком же расстоянии от обители падре Селестино.

Оперативные поиски диверсантов — следы их были найдены местным отделением госбезопасности в заливе Охо-дель-Торо — оказались безуспешны.

Между тем их присутствие ощущалось. Начальник отделения госбезопасности муниципии утверждал — и имел на то основания, — что служители церкви в Пилоне, скорее всего сам падре Селестино, поддерживают связь с недовольными элементами, а через них с диверсантами. Он требовал оснастить слушающей техникой помещение церкви, но на это Гавана не шла. Майор Павон, прилетавший в Пилон из Ольгина, где он вел поиск, рассказал, что в провинциях Гуантанамо, Сантьяго-де-Куба, Гранма, Санкти-Спиритус, Вилья-Клара начала хозяйничать гусеница огневки на плантациях сахарного тростника.

В последнее воскресенье октября Рамиро вновь был у падре Селестино. Тот заметно подобрел, но чем-то был расстроен.

Рамиро с ходу пошел в атаку.

— Падре, помогите мне встретиться с Гуинче. Вы знаете, кто это и как это сделать. Помогите!

— Ты лучше скажи, отчего твоя правда такая несправедливая? Женщину с детьми только за то, что муж ее уплыл на лодке в США, выгонять из дому… И власти гонят! У них есть решение и ордер. Она обратилась ко мне за помощью, так какой-то там начальник заявил, что он и все— они не верят в бога.

— Это — недоразумение, падре. Можно исправить.

— Да! Вот вы не верите в бога! Но кто, я спрашиваю тебя, сделал так, что люди перестали верить в природу? Издеваются над ней, переиначивают ее, и доигрались до того, что человек перестал верить человеку, самому себе и в самого себя. Вот Он и ведет отбившуюся паству к концу. Я понимаю, когда кто-то выступает против старого, физически устаревшего. Однако есть суть, дух, опыт, знания — как можно против них вести род людской?

— Это ошибка, заблуждение… Я же добиваюсь от вас, падре Селестино, помощи, пекусь, чтобы помочь ближнему. Душа его страдает, мечется, он на перепутье, устал от грязи, от крови, от лжи, от служения неправому делу. Призовите его к себе, облегчите его душу, примите покаяние! Если Гуинче придет к нам, он сохранит себе жизнь. Там же ему грозит смерть. Клянусь вам святым Николаем, избавлявшим мужей от несправедливой смерти! И вы, падре, смилуйтесь, помогите Гуинче избежать угрожающей ему опасности.

Рамиро произнес эти слова с такой неподдельной искренностью, что падре Селестино воздел руки к небу. Губы его зашевелились, он что-то шептал, вначале тихо, потом все громче. Наконец Рамиро расслышал: «Вот сердце наше томится, и скорби его множатся, и некому избавить нас от этого испытания. Вот голос покидает нас еще до смерти, и язык пересох от пламени сердца, и мы уже не можем обратиться к тебе с мольбой: «Да предварят нас щедроты твои, господи, не допусти несправедливости свершиться, не потерпи неправой казни. Избавь его от руки тех, кто ищет его смерти, и поспеши на помощь страждущему».

— Да, Рамиро, мой мальчик, Гуинче был сегодня у меня. Ты прав, он страдает, но побеждай зло добром, ради всевышнего! Сегодня в сумерки, как каждое воскресенье, он будет на кладбище у могилы отца своего. Сейчас он там.

Рамиро сорвался с места, но тут же взял себя в руки.

— Постой, постои! В спешке не натвори зла. Рамиро вернулся и горячо обнял падре Селестино, который произнес вслед: «Пусть велики будут дела твои, господи, и устрой все премудро».

На улице, в сквере напротив, Рамиро терпеливо ждал Рамон. Он мгновенно уловил состояние своего нового друга.

— Есть время обдумать? Остановись! Всегда лучше потерять одну минуту, чем жизнь за одну минуту, Рамиро!

— Идем! Дорогой сообразим. Веди кратчайшим путем на кладбище.

— Оно на отшибе. С западной стороны сразу холмы и горы. Я быстро сообщу кому надо. Возьмем подмогу.

— Не тот случай, Рамон. Сейчас надо мне одному. Как в шахматах: ты и противник. Все, что знаешь, на что способен, — с тобой. И нет другого хода! — На память пришли слова Педро Родригеса: «Помни, Рамиро, каждый из нас должен жить, чтобы хоть раз сыграть свою «бессмертную партию».[90]