– Ты ведь слыхал эту песню, правда?.. Нет на свете бизнеса, кроме шоу-бизнеса… – говорит Гарри, копируя Этель Мирмен, и начинает разогревать кочергу в пламени газовой горелки.

– Кроме-шоу-бизнеса!..

Он медленно поворачивает кочергу, погружая ее в голубой язычок огня.

– Так ты знаешь эту вещь?..

Я киваю с возможно большим рвением, стараясь, чтобы стул, к которому я привязан, немного сдвинулся с места. Но мои рывки только приближают меня к Гарри. Шипит газ. Его голубое пламя выглядит холодным. А кочерга – горячей. Она уже светится собственным светом, который кажется ярче, чем сам огонь. Раскаленное железо краснеет, потом становится ослепительно-белым.

– Ну а если б был бизнес, похожий на шоу-бизнес? А?..

Я киваю, киваю – еду, еду по полу…

– Так вот, Терри, такой бизнес есть!

Он указывает кочергой на меня, и я чувствую ее жар кожей щек. Меня начинает мутить.

– И ты знаешь, что это за бизнес, правда? Знаешь?!.. – спрашивает Гарри хриплым шепотом. – Это то, чем занимаюсь я!

– Гарри… – с трудом произношу я пересохшим горлом. – Я…

– Т-с-с! – требовательно говорит он. – У тебя еще будет возможность высказаться. Не беспокойся. Ты сам все выложишь. Сам, понимаешь? Но сначала – представление. Я хочу кое-что тебе показать.

Моя голова буквально разламывается от ужаса. Я должен думать, думать, думать… Мне необходимо понять, как все это случилось. Я должен во всем разобраться и найти выход. Думать…

Вспоминать.

Джонни, помни меня!..

Кофейный бар «Касбах лаундж». Отделанные сосновыми панелями стены; небрежно задрапированные скамьи; аквариум, вмонтированный в центральную перегородку. Крепкий черный эспрессо без сахара. Группы молодых парней стоят и сидят тут и там, звенят чашками и блюдцами из прозрачного стекла. Оглядываются. Рассматривают посетителей. Косятся на соседей. Глазеют на тех, на кого смотрят соседи. Тусклые взгляды, дергающиеся веки, немного остекленевшие от кофе, сигарет и «колес» глаза…

«Джонни, помни меня!..» – траурно завывает музыкальный автомат в углу. Это прошлогодний хит, но здесь он еще популярен. Искаженный женский голос несется словно над пустошью и будит жуткое, звенящее эхо.

С тех пор как я приехал в Лондон, еще не прошло и года. Убогая квартирка в Уэстберн-гроув, работа рассыльного в рекламной фирме… Но надо же было с чего-то начинать! Главное, я сумел покинуть «мир пригородов», вырваться из этого самодовольного, мещанского болота и зацепиться в городе. Теперь у меня по крайней мере было где провести время. Я ходил в пабы, где временами устраивалось что-то вроде театрализованных представлений, или в дешевые бары. «Касбах лаундж» был одним из них.

Делами здесь заправляли «королевы» – женоподобные гомики с Эрлз-корт с их убогой философией представителей секс-меньшинства. Делай то, не делай это и так далее. Ссоры. Злоязычные сплетни о чужих увлечениях и партнерах.

А потом появился он. Крепко сбитый, одетый в темный костюм с туго повязанным галстуком, он выглядел каким-то инородным телом среди кричаще-яркого тряпья, в которое обожали рядиться молодые гомосексуалисты. Серьезный, массивный, немного мрачный, он резко выделялся в толпе, одетой в цветастые рубашки и стильные джинсы «Винс» и «Лорд-Джон». Оглядев зал, он устало нахмурил лоб, словно собственная бросающаяся в глаза неординарность была для него тяжким бременем. Чувствовалось, что смутить его нелегко, однако сейчас он явно испытывал неловкость – слишком много людей рассматривало его украдкой или с вызовом. В тех местах, к которым он привык, – в игорных домах, клубах и винных барах – подобное беззастенчивое рассматривание выглядело оскорбительным и обычно служило прелюдией к драке. Другое дело – здесь… Здесь ему необходимо было смириться, приучить себя к пристальным взглядам и в свою очередь научиться смотреть на окружающих по-другому. Иными словами, чтобы завязать знакомство, ему необходимо было сбросить напряжение и расслабиться хотя бы немного.

У него были темные, густо напомаженные и зачесанные назад волосы и изнуренное, усталое лицо, из-за которого он выглядел намного старше, чем в действительности. Густые брови так плотно срослись на переносице, что образовали сплошную линию. Его нельзя было назвать смазливым. Он был красив, но красив особенной, суровой, почти жестокой красотой и, разумеется, производил сильное впечатление. Что-то в нем сразу показалось мне привлекательным. Быть может, это была едва заметная аура опасности, которую он излучал. Или все дело было в том, как он держался, усилием воли преодолевая собственное смущение и неловкость. А может, то, как он смотрел – серьезно, решительно. Именно этот его взгляд заставил «королев» Эрлз-корта игриво переглянуться.

– Ай да гейзер!.. – пробормотал кто-то вполголоса.

Пока я таращился на него, он перехватил мой взгляд. Его черты на мгновение окаменели, сделавшись чуть более замкнутыми, суровыми. Я улыбнулся, и хмурое выражение медленно сползло с его лица. Он криво, словно через силу ухмыльнулся, и на правой его щеке появился длинный шрам, который исчез, как только ухмылка уступила место грустной улыбке.

Он снова оглядел зал – на сей раз более пристально и целенаправленно, и его взгляд вызвал целую серию многозначительных гримас и ухмылок, которые словно рябь пробежали по лицам.

– Дело будет, – холодно пробормотал другой голос.

«Джонни, помни меня!..» – надрывался музыкальный автомат. Кто-то многозначительно откашлялся и двинулся навстречу незнакомцу. Пока продавцы привычно предлагали товар, его взгляд остановился на мне. Машинально я отвел глаза, думая не столько о том, что таращиться на человека невежливо, сколько о том, насколько это вредно для бизнеса. Мне не хотелось проявлять инициативу и лезть вперед, поэтому я стал смотреть на аквариум. Крупный карп подплыл к самому стеклу и замер, задумчиво шевеля толстыми губами. К поверхности тянулась струйка серебристых пузырьков.

Кто-то толкнул меня сзади. Обернувшись, я увидел, что одна из «королев» вернулась и глядит на меня. Пренебрежительно улыбнувшись, гей коротко кивнул.

– Он хочет тебя, красавчик.

Раскаленная кочерга пульсирует светом и жаром. Гарри слегка дует на нее; от кочерги летят яркие искры, но быстро гаснут в холодном воздухе комнаты. Потом он снова кладет кочергу на решетку горелки.

– Безмозглый ублюдок, – говорит он. – Неужели ты думал, что сможешь обвести меня вокруг пальца?

Я хочу что-то ответить, но Гарри сильно бьет меня по лицу.

– Тс-с-с!.. – снова шипит он. – Я знаю, знаю, ты хочешь все объяснить. Но дело в том, дружок, что меня не интересуют истории, которые ты только что выдумал. Я хочу знать правду. Всю правду. И клянусь Богом – когда я с тобой закончу, я буду ее знать!

Гарри подходит ко мне. После его удара моя голова свесилась на бок, щека ноет и горит. Он берет меня за подбородок и заставляет поднять голову, так что теперь я гляжу ему прямо в глаза.

– Ты был непослушным мальчиком, Терри, – шепчет он мне в лицо. – Придется тебя немного наказать.

Сломать человека, растоптать его волю – вот что ему нужно. Однажды Гарри сам мне это объяснил. Если воспользоваться его собственными словами, он не любил иметь дело с людьми, которых не мог привязать к стулу. Ему нравилось подавлять. Порой хватало простого предупреждения или угрозы, но он никогда не останавливался и перед более решительными действиями. И всегда Гарри преследовал только одну цель: раз и навсегда дать кому-то понять, что он здесь главный. Хозяин. Он прибегал к насилию исключительно ради этого. Ради этого одного, а не потому, что был от природы испорчен или психически ненормален. Следствие, однако, так и не смогло этого уяснить, поэтому и на процессе это никак не прозвучало. «Главарь банды садистов» – такой ярлык приклеили ему газеты, наперебой смаковавшие подробности расправ. Избиения, вырванные плоскогубцами зубы, полевые телефоны для пыток электрическим током – все это щекотало нервы обывателям и поднимало тиражи. Никто так и не понял, для чего это было нужно, а между тем ларчик открывался довольно просто: Гарри нравилось «ломать» людей. «Откуда ты знаешь, – спросил я его тогда, – что человек действительно сломался? Разве нельзя это как-то… симулировать?»