Кэссиди моментально потерял сознание и упал грудью на руль. Одна его рука повисла, другая зацепилась за руль и повернула его. Нога сильно жала на акселератор. Автобус, визжа, полетел под гору.

Ближе к подножию холма автобус продолжал поворачивать, заскользил на двух колесах, налетев на обочину, стремительно понесся вниз. Он некоторое время держался на двух колесах, потом перевернулся и кубарем покатился по склону холма, переворачивался и переворачивался. Он переворачивался до тех пор, пока не разбился о крупные камни у канала Делавэр. В бензин попала искра, и он взорвался.

На залитых солнцем камнях обломки пылающего автобуса казались оранжево-черной кляксой.

Кэссиди казалось, будто ему оторвали голову, а вместо нее поставили на плечи новую, из бетона. Пришлось несколько раз повернуть ее, чтобы увидеть, где он находится. Последним запомнилось, как он был зажат меж камнями, как в рот совали что-то металлическое. Потом он увидел Хейни Кенрика, фляжку в руке Хейни, услышал дрожащий голос Хейни, который его уговаривал хлебнуть из фляжки. Помнил обжигающий вкус льющегося в горло спиртного, слишком большое количество попадало в рот, катилось ниже, так что в конце концов он захлебнулся. А прежде чем вновь отключиться, посмотрел прямо в лицо Хейни.

И теперь к нему приближалось лицо. Но оно принадлежало не Хейни. Это было худое стареющее лицо с тонкими губами и острым подбородком. За ним маячили другие лица. Кэссиди разглядел форму дорожной полиции штата. Сосредоточился на миг на этом, а потом вернулся к худому лицу семидесятилетнего врача, склонившегося над ним.

Чей-то голос спросил:

— Как он?

— Он в порядке, — ответил доктор.

— Кости сломаны?

— Нет, все цело. — И велел Кэссиди: — Давай, поднимайся.

— Похоже, он пострадал, — заметил один полисмен.

— Он вообще не пострадал. — Доктор крепко зажмурился, как бы пытаясь прояснить зрение. Веки были покрасневшими, словно он плакал. Он взглянул на Кэссиди с каким-то ненавидящим выражением. — Ты же знаешь, что не пострадал. Давай. Вставай.

Кэссиди оторвался от камней, чувствуя головокружение и что-то вроде похмелья. Он знал, что выпил много виски из фляжки Хейни. Гадал, зачем Хейни влил в него столько виски. Гадал, где Хейни и где автобус. Ощущал боль в затылке.

Солнце сильно ударило в глаза, и он несколько раз моргнул. Потом увидел остатки автобуса и снова захлопал глазами. Увидел полицейские мотоциклы, патрульные автомобили, машины “скорой”. Толпа фермеров и сельских жителей стояла у камней и смотрела на него во все глаза. Вокруг было теперь очень тихо, и все смотрели на него.

Потом он заметил Хейни. Хейни спокойно разговаривал с несколькими полисменами. Кэссиди шагнул вперед, но ему в грудь уперлась рука. Это была рука доктора, и доктор сказал:

— Стой на месте.

— Чего вы от меня хотите?

— Ты пес. Жалкий пьяный пес.

— Пьяный? — Кэссиди прикрыл глаза рукой. А отняв руку, увидел, что доктор достает из кожаного саквояжа большой шприц.

Полисмен с сержантскими нашивками шагнул к нему и пробормотал:

— Не стоит здесь это делать.

— Я сделаю это здесь, — сказал доктор. — Возьму пробу прямо сейчас.

Он взял Кэссиди за руку, закатал рукав, с силой вогнал иглу шприца в предплечье. Кэссиди смотрел на стеклянную тубу шприца и видел, как она наполняется его кровью. Видел удовлетворение на лице доктора. Толпа приближалась. В ней были женщины, которые тихо плакали. Были дети с широко открытыми глазами, словно впервые видевшие нечто подобное.

Кэссиди хотелось выпить. Сейчас ему хотелось выпить сильней, чем когда-либо прежде. Он увидел, как тронулись “скорые”. Они двигались медленно, точно у них не было особых причин для спешки. Он смотрел, как “скорые” едут вниз по дороге. “Скорых” было много, и ни одна не включила сирену. Кэссиди очень старался не плакать.

Доктор взглянул в напряженное лицо Кэссиди и сказал:

— Давай признавайся. Раньше или позже признаешься, так вполне можешь сделать это сейчас.

Высоко подняв шприц, как бы демонстрируя его толпе, он вынул из кожаного саквояжа маленькую стеклянную пробирку, перелил туда кровь Кэссиди, заткнул пробирку пробкой и передал полицейскому сержанту.

— Вот, — сказал он. — Вещественное доказательство.

Сержант полиции опустил пробирку в карман куртки, шагнул вперед и взял Кэссиди под руку:

— Пошли, парень.

Подошел другой полисмен, сержант кивнул, и они вдвоем повели Кэссиди к патрульной машине, стоявшей на дороге возле камней. Сержант сел за руль, сделав Кэссиди знак сесть позади него. Машина поехала вниз по дороге. Кэссиди открыл рот, чтобы что-то сказать, зная, что в действительности сказать нечего, зная, что говорить бессмысленно.

Его провезли двадцать миль по дороге к маленькому кирпичному строению с большой вывеской на фасаде, извещавшей, что это местное отделение дорожной полиции штата. Сержант прошел к столу и заговорил с лейтенантом. Другой полисмен завел Кэссиди в маленькую комнату, пододвинул стул.

Кэссиди сел, ероша пальцами волосы, глядя в пол, видя черные кожаные ботинки полисменов. Ботинки сильно блестели и, судя по виду, дорого стоили. Может быть, полисмены любят дорогие ботинки и предпочитают платить за них из своего кармана, вместо того чтобы брать дешевые, которые носят другие полисмены на мотоциклах. Кэссиди велел себе сосредоточиться на ботинках, думать о ботинках. Начал думать о разбитом автобусе и умолял себя вернуться к ботинкам.

Наконец он не смог выносить молчание, поднял голову, посмотрел на полисмена и спросил:

— Что случилось? Просто скажите мне, что случилось.

Полисмен закуривал сигарету. Он был молодой и высокий, снял кепку, прямые черные волосы были аккуратно причесаны. Он долго затягивался сигаретой, потом вынул ее изо рта, посмотрел на горящий кончик.

— Ты влип в чудовищные неприятности.

— Откуда вы знаете? — Кэссиди страстно хотел оправдаться.

— Ты был пьян. Мы взяли для проверки пробирку с твоей кровью. В пробирке больше виски, чем крови.

Полисмен прошел к стоявшему у окна стулу, сел и посмотрел в окно.

— Когда я вел автобус, я не был пьян, — сказал Кэссиди.

— В самом деле? — Полисмен по-прежнему смотрел в окно.

— Я пил виски после аварии.

— В самом деле?

— До аварии я не пил ни капли. — Кэссиди встал со стула, направился к полисмену. — У меня есть свидетель.

— Правда? — Полисмен медленно повернулся и посмотрел на Кэссиди. — Какой свидетель? Здоровый толстый тип в коричневом костюме?

Кэссиди кивнул:

— Он самый.

— Он не твой свидетель, — объявил полисмен. — Он наш. Он сказал, что ты пил всю дорогу от Филадельфии. Сказал, что ты даже его напоил.

— Ох. — Голос Кэссиди превратился почти в шепот. — А другие?

— Другие? — Полисмен приподнял брови. — Других нет.

Кэссиди медленно поднял руки и сильно прижал их к груди. Полисмен наблюдал за ним, изучал его. Кэссиди позабыл о необходимости защищаться и по-прежнему прижимал к груди руки.

— Ладно. Скажите, — попросил он.

— Все мертвы.

Кэссиди повернулся, пошел назад к стулу, упал на него.

— Все, — сказал полисмен. — До единого. Мужчины, женщины, дети. Двадцать шесть человек.

Кэссиди очень низко опустил голову. Закрыл глаза руками.

— Не смогли выбраться из автобуса, — сказал полисмен. — Сгорели насмерть.

Кэссиди крепко зажмурил глаза, но веки превратились в нечто вроде экрана, на котором он видел, как это происходило. Видел, как автобус катился по склону, переворачивался и переворачивался, летя вниз на камни. Видел, как распахнулась дверца, как его с Хейни Кенриком выбросило через дверцу в мягкую траву, отбросило от автобуса к камням. Он, должно быть, летел по воздуху, кувыркаясь в траве, и приземлился среди камней, а Хейни, наверно, упал поблизости. Автобус лежал на боку, заблокировав выходы, взорвался бензобак, вспыхнуло пламя, и никто не выбрался, ни один не сумел выбраться.