— Несомненно, она умело скрывала их, Род, щадя твои чувства.

— Что ты хочешь этим сказать? — нахмурился Род.

— Она знает о твоей неприязни к внешней стороне религии, Род, к ритуалам и таинствам, и потому скрывает свою тягу ко всему этому.

Род недоуменно уставился в гриву коня.

— Род?

— Я тут, Фесс. Нет у меня никакой неприязни к церковной службе — религия мне просто не нравится!

— Ты был воспитан, как католик, Род. Если вера входит в человека еще в детстве, она никогда не покидает его.

— Угу, раннее промывание мозгов, — передернул плечами Род. — Да, должен признаться, что когда речь идет о загробной жизни, я предпочитаю не рисковать.

— Больше, Род, больше — под твоей показной маской агностика кроется глубоко верующий человек.

— Ты что? Я толком даже не знаю, кто такой был Христос!

— Что не колеблет твою веру в Него.

— Знаешь, я ведь могу и обидеться, — насупился Род.

— Верно, но ты знаешь, что у меня не было таких намерений — такое выходит за рамки моей программы. А вот твоя программа — дело рук Церкви.

— Вот почему я всю жизнь терпеть ее не мог?

— Возможно, но это только подтверждает мои слова. Ты можешь отвергать религию, Род, ты можешь относиться к ней с неприязнью — но ты никогда не был к этому безразличен.

К счастью, в этот момент они услыхали неподалеку мерный звон колоколов.

— Звонят в Мольтрейне, — приостановился Род. — Что случилось? Пожар? Наводнение?

Фесс вскинул голову.

— Мои сенсоры не регистрируют никаких побочных продуктов сгорания, Род. Это не пожар. А дождей не было уже две недели.

— Значит, это враги. Поскакали, Фесс! Им может понадобиться наша помощь!

Но открывшийся им вид площади в Мольтрейне оказался довольно мирным. Крестьяне столпились у ступеней церкви, несколько запоздавших спешили присоединиться. Поравнявшись с домами, Род натянул поводья, нахмурился.

— И все? Что это за монах, который поднял тревогу?

— Он что-то читает, Род. Должно быть, послание особой важности.

— Что-то мне не нравятся в последнее время эти церковные послания.

Род повернул камень в кольце и направил его на священника. В камне был спрятан узконаправленный микрофон, а оправа скрывала усилитель и миниатюрный передатчик, посылавший сигнал в наушник, вживленный у Рода за ухом.

— Можешь сделать погромче, Фесс. Я хочу, чтобы и ты послушал.

— …изменник Святой Матери Церкви, язычник и безбожник, занимается своим нечестивым ремеслом вопреки воле Господней и велениям Греймарийской Церкви. А посему мы объявляем еретика Рода Гэллоугласа, именующего себя Лордом Верховным Чародеем, и его жену Гвендолен изгнанными из лона Греймарийской Церкви, отлученными ото всех церковных служб и святых таинств, и не пребывающими более под защитой Церкви от дьявольских ухищрений. Ваш во Христе, Джон Уиддекомб, архиепископ Греймарийский.

Дочитав, священник дрожащими руками свернул послание. Крестьяне взволнованно загалдели.

— Мне придется сказать об этом Гвен, а? — только и сумел выдавить Род.

— Придется, Род. И именно тебе. Надеюсь, ты успеешь прежде, чем эту новость сообщит кто-то другой.

— Угу, — Род мрачно покосился на толпу. — Ужасно не хочется подводить ее в такую минуту, но кажется, за колбасой я уже не успею.

— Проклята! Обречена на вечные муки! В аду!

— Да нет же, милая, — взмолился Род, опустившись на колени рядом с женой. — Это просто слова, не больше.

— Слова архиепископа! Нет! Не прикасайся ко мне! — Гвен отвернулась, спрятав лицо в ладонях. — Отлучена! Лишена причастия! Милости Господней! О, сколько горестей приносил мне ты, Род Гэллоуглас, но такого!..

— Это не я принес, это…

— Но отлучили-то тебя! И меня вместе с тобой, потому что я — твоя жена! Каюсь, и я тоже согрешила против Церкви, помогая Их Величествам против архиепископа! О! Я грешница, мерзкая грешница!

— Да ты героиня! — взорвался Род. — Сколько раз ты была единственной защитницей несчастных бедняков, спасала их от хищных себялюбцев, не давала втоптать их в грязь!

— Если духовники так покарали меня, значит, я грешна!

— Но ты же не выступала против Церкви — ты просто шла вслед за мной!

— И стыжусь этого! Это моя душа, моя, и я сама должна была решить, на чьей я стороне — Божьей или твоей! Как я могла ослепнуть настолько, что не видела, как ты идешь прямиком в силки Сатаны!

— Это твой архиепископ идет прямиком к дьяволу! — взвыл Род. — Ты сама это знаешь! Ты видела, как он шаг за шагом уходил от Папы и прямо в объятия греха, против которого сам же и проповедует!

Побледнев, как простыня, Гвен замерла, пронзая мужа взглядом, не в силах вымолвить ни слова.

Род не знал, к чему идет дело — к слезам или к новому приступу ярости, но надо было что-то делать.

— Ты — самая праведная женщина, что я знаю! Ты добрая, терпеливая, заботливая, любящая! Ты ни разу, ни на мгновение не усомнилась ни в милости Божьей, ни во мне, своем муже! Никогда, ни разу, сколько я тебя знаю, ты не сделала ничего против воли Церкви!

— Я брала в руки оружие, — прошептала Гвен. — Я сражалась во гневе, я убивала!

— Защищая других людей, чтобы не убили их! Только когда из двух зол приходилось выбирать меньшее! Да, конечно, ты порой срываешься — но только святой не вышел бы из себя с нашими малютками! Да что там, ни один святой к ним и близко подойти не отважится!

Гвен молча смотрела на него, и это молчание тянулось так долго, что Род даже испугался. Но большего он сказать не отважился. Все, что он хотел сказать, было сказано, и одно лишнее слово могло навсегда оттолкнуть ее.

Плечи Гвендолен затряслись.

«Слезы? — панически подумал он. — Или смех?»

Уголки губ изогнулись, и она захихикала.

Род чуть не осел на пол.

Смешок перешел в смех, и Гвен свалилась в кресло, беспомощно корчась от хохота, зазвеневшего по всему дому. Род обнаружил, что он тоже смеется, вот только непонятно было, откуда у него на щеках слезы. Он доковылял до кресла и упал на колени рядом, протянув к ней руки. Она упала в его объятия, содрогаясь от хохота.

Наконец они успокоились, и Гвен, вытирая слезы, прошептала:

— Я дурочка, правда? Сама ведь видела, как этот самый архиепископ погряз во грехах, и все-таки вняла его словам!

— Он отлучил самого себя, — заметил Род, — когда отделился от Рима. Вся эта ересь началась с него.

— Это правда, — кивнула Гвен. — Рим объявит его еретиком, да?

— И Папа, и вся коллегия кардиналов, — успокоил жену Род. — Если ты еретичка по отношению к ереси, как это называется?

— Конечно, правоверная.

Веселье несколько погасло.

— Так мы все еще принадлежим к Римской Церкви, мой господин?

— Ну конечно, — не задумываясь, ответил Род. — Мы-то от нее не отрекались.

— А это была просто коварная уловка Сатаны, чтобы соблазнить меня и отпугнуть от истинной Церкви, — тут голос Гвен стал жестче. — И если бы не ты, мой господин, я бы попалась в его сеть.

— Ну-ну, я вовсе не заслуживаю…

— Ты всегда так говоришь, — перебила его Гвен. — Скромность — не последнее среди твоих достоинств. Как я могла посчитать тебя грешником?

— Эээ…

— Помолчи, — приказала она. — Раз уж ты стесняешься говорить о своих достоинствах, я перечту их. И все-таки, господин мой… — жена озадаченно посмотрела на него, — как же нам разобраться кто прав, кто виноват, когда две Церкви утверждают, что каждая из них — единственно истинная? И откуда нам знать, кто говорит правду — та, что объявила нас проклятыми или та, что нет?

— На самом-то деле решать Господу, а? — нежно ответил Род.

— Так-то так, но как узнать нам?

— Точно так же, как узнают духовники. Попробуй прислушаться к Нему. А на тот случай, если ничего не услышишь, прислушайся к своей совести. Положа руку на сердце, ты и в самом деле думаешь, что сделала что-то грешное?

Гвен задумалась. Род затаил дыхание.