В беседах с внушительным числом меломанов, до потери голоса спорах с коллегами, а также с первых выступлений в прессе и по теле-, радиоэфиру, часто пыталась определиться в будто давно перемолотом, пересмакованном, мол: «что дает человеку любимый инструмент?» «где нерестится эта труднообъяснимая любовь и с чем ее лопать?» По мне, любимый инструмент дает необъятную силу святых мощей, которые в тяжелые минуты жизни не покинут, не обронят, не выбросят за обочину эдакой употребленной салфеткой, ибо если любовь обоюдная, то и бесконечная. По-второму, после прихода затаенных презентованных мыслей Оттуда, ощущаешь такую великую любовь и тягу к искусству, инструменту, творцам шедевров, что без оглядки, никак не жалеючи посвящаешь им всю свою сознательную жизнь, в чем, постепенно истинно и профессионально разбираешься, владеешь «выше крыши», имеешь нескончаемое желание знать его более, чем доселе кто знавал, ни представляющие нашу половину — т. н. «слабачки», ни они, — мнящие из себя, т. н. «сильный пол Мира сего», и заряжаешься большей поступательной энергией жить, работать с огромных прописных букв!

Спросите, причем здесь «Мы», «Они» и к чему все веду? Да к тому, что с детских годиков слышу и возмущаюсь: «…гитаристка финальную часть „Собора“ Августина Барриоса Мангоре не в состоянии играть в заданном темпе, да еще и с нужными репризами, потому и надо подсокращать»; «…ну, что тут поделаешь, Бах есть Бах, дивчина есть дивчина, конечно, трудно ей!»; «Гитаристка хоть и талантлива, однако никак не может осилить полифонию. Бог с ней, так тоже сойдет!»; «Классическая гитара, — это не женское дело: нужны сила, мощь, развитой торс, сильные руки, кисти, цепкие пальцы… а тут откуда им взяться?»; «Разве может нежное создание „расправляться“ с великой скрипичной „Фугой“ или „Чаконой“, тем более с ре-минорной органной „Токкатой и фугой“?» «Конечно, в баховском, она особенно будет стараться создать видимую легкость, показную изящность но, — это же халтура, мираж?!» Могу привести кучу подобной дурьей галиматьи.

Много ерундистики встречала и в ремарках у разномастных горе — критиканов, зачастую тугих на ухо и слеповатых на оба глаза, ехидной смотрящих на светлые женские имена, которые, в свое время, причем навечно, создали невообразимо — неповторимые грани искусству (алфавитно): Мария Луиза Анидо, Елене Ахвледиани, Анна Ахматова, Элисо Вирсаладезе, Галина Вишневская, Лиана Исакадзе, Мария Калласс, Мирьен Матье, Анна Павлова, Майя Плисецкая, Алла Пугачева, Галина Уланова, многие-многие другие гранд — дамы нашей абсолютно ни на что не похожей чудной Вселенной.

Часто себе, а в последнее время и подружкам, признаюсь, что мальчишки, приодевшись в шмотки более смахивающие на гардероб ветхого Адама, вооружившись современными мегафонами, встроенными в модные «папаньмаманьевские „тачки“, стали настырнее пускать в нас стрелы с колкостями, например, что наша с вами вина девчата, что мы — девчата!! Так нам и надо! Ведь сами даем им особые послабления, которые с величайшим хотением подхватывают представители мальчишечьей половины мира. А давайте спросим, если честно ответят, слышали ли они знаменитое изречение немецкого поэта — мыслителя Генриха Гейне, что „Женщины творят историю, хотя история сохраняет лишь имена мужчин?“ или несравненную мысль Жильбера Сосбрума: „… судите о мужчинах по тому, как они судят о женщинах!“ или — народное: „Муж — голова, а жена — шея, куда захочет, туда и повернет ее?!“ Хватит? То-то, дорогие наши мальчишки, лучше „Не будите лихо, пока оно тихо!“

Как выясняется, жизнь самого ИСБ состояла из постоянных сплетении темных и серых нитей. Что до службы, то по его словам все текло в обстановке „злобы, зависти и преследования“.[12]Приведу пару горестных штрихов, достаточно аранжирующих каково приходилось его далеко неординарной и тонкой личности, со своим гордыми „Я“, в „высшем“ обществе „непорочных“ Дульциней и „благородных“ рыцарей.

Как думаете, найдется ли на свете гражданин, который при тогдашних или нынешних правителях хоть раз в жизни, хоть по недоразумению, хоть по личной непокорности злому духу или прихоти самодура, не сиживал, в „ментухе“? Эта учесть не минула и нашего славного толстячка. За непослушание в вопросах творчества, сдобренное обидой на обычную несправедливость, вылившееся в решительный протест и простенькое желание кантора покинуть занимаемый пост у герцога N… (не будем бередить душу преставившегося — авт.), последний взбеленился и …за революционные действа им нанятого придворного музыканта, будущего великого маэстро, велел (вдумайтесь в формулировочку — авт.): „2 ноября арестовать строптивого придворного органиста и продержать его под арестом до 2 декабря“. Отсюда следует, что с объявлением ему немилостивого освобождения со службы, Бах был через месяц выпущен вновь на свободу. Спасибо герцогу N… который оказался „добреньким, славненьким христианином“ и не испортил кантору „Трудовую книжку“, а попрощался с резолюцией: „Уволить по собственному…“ И то дело, зато узурпатор попал в историю, да еще в какую, да еще с кем (А. Швейцер, С. 77, Ф. Шпитта, фрагм. пер., С. Морозов, ремарка — авт.).

Еще о пакостниках и пакостях, которые всегда — живчики в любом соизмерении и в любой плоскости. В начале января 1721 года, неожиданно, в кассу церкви св. Иакова, на имя высшей церковной коллегии поступила кругленькая сумма, равная 4000 марок. Оказались и церковные счета, из которых выясняется на чье имя и кем была внесена в кассу эта мзда. Их „пожертвовал“ сыночек купчишки, бездарный органист и „конкурент“ ИСБ, некий Иоганн Иоахим Хейтман, который, не взирая ни на что и ни на кого, горел единственным желанием занять конкурсное, весьма доходное место органиста в этом „богоугодном“ заведении, в котором участвовал и не имеющий равных в игре на органе кантор.

„По всей вероятности, — пишет А. Швейцер, подтверждает Ф, Вольфрум, — другие, — Хейтман так дорого заплатил за место потому, что из-за побочных доходов, оно было очень прибыльным. Он, должно быть, и не подозревал, что этими деньгами заплатил и за место в любой биографии Баха, то есть приобрел бессмертие“ (А. Швейцер, С. 80). Этот органист „…умелъ искуснее прелюдировать талерами, чемъ пальцами…“. На что, например, тогдашний творец новой формы церковной кантаты, проповедник Эрдман Ноймейстер, во время рождественской проповеди огласил о людской совести: „я не сомневаюсь, въ томъ, что если бъ на землю спустился одинъ изъ вифлеемскихъ ангеловъ, который божественно игралъ бы на органе, и захотелъ бы занять место въ церкви св. Якова, не располагая нужными деньгами, то ему не осталось бы ничего, больше, какъ возвратиться обратно къ Господу на небо“, (Ф. Вольфрум, С. 36, Б. Рихтер, фрагм. пер. ст. др.).

Вот так-то, служители „божьего храма“ прибрав к рукам ощутимую мзду, предоставили святое место у святого церковного органа над распятием Христа Спасителя обыкновенному бездарью, штрафирке, а гениального кантора, кстати, сугубо-верующего в Бога, во все его постулаты, виртуоза — органиста, заодно, владеющего многими струнными инструментами (в т. ч. и нашим — авт.), автора немалых технических усовершенствований сложнейшего органа, других ведущих инструментов, уникального сочинителя церковной музыки отставили в сторону. Зато, повторюсь, все скопом сиганули в историю, да еще во всемирную![13]

Жаль, что горькие судьбинушки неординарных и великих людей, на фоне слишком уж счастливых ординарных, очень схожи друг с другом, и почти всегда безрадостны, несчастны и полны подобных неприятных ситуации. Ведь несправедливо это! Кто из нас сможет ответит не колеблясь на вопрос: Почему всегда во все времена так происходит? Наверняка скорее всего никто.

Парадокс, однако слышала, что как часто бывало, бывает и ныне, действительно должны утечь многие воды, настать иные времена и лишь потом, родившимся новым временем спроектированные потомки осознают кто был кем, и жил зачем. После, чтобы выцедить из себя для них удивительную недоразвитость предков, их первых последышей, очертя головы ринутся к священному алтарю Христа Спасителя, с лицами сплошь залитыми „горькими“ слезами, начнут зажигать свечи памяти, и в истовом экстазе станут лбами крошить церковный мозаичный пол.