Ей приходится выехать на улицу, по которой шел патруль. В ее конце их пути разойдутся. Они пойдут направо, по последней улице городка, той, за которой начинаются пшеничные поля. А она — она свернет к главной площади и поедет вдоль фасада отеля. С балкона ей были хорошо видны очертания городка. Может быть, удастся. Две улицы пересекаются под прямым углом у дома, на крыше которого находится Родриго Паэстра.

Она трогается с места и очень медленно едет до угла — всего несколько метров. Теперь надо прибавить скорость. Десять минут осталось до следующего патруля. Если только ее расчет верен. Если нет, то, возможно, она, Мария, не желая того, сдаст Родриго Паэстру в руки полиции городка за два часа до рассвета.

Мотор «Ровера» урчит негромко, но этот шум, наверно, все-таки перекрывает звук заглушённых уличной грязью шагов полицейских. Все равно надо ехать. Вот и перекресток, с которого видны обе улицы во всю их длину. Они еще пусты. Через час, только через час поднимутся люди, чтобы идти в поля. А пока люди спят.

Никого не разбудил шум мотора в этот ночной час.

Мария не выходит из «Ровера». Услышал он? Она тихонько поет.

Отсюда, снизу, ей не видно его. Она видит только небо и на его фоне — безупречно четкий контур дымохода. Скат крыши со стороны улицы, где находится Мария, погружен в ночную тьму.

Она поет ту же самую песню, которую пела на балконе, совсем недавно, когда уже изверилась в том, что это он. Выходит из «Ровера», продолжая петь. Открывает заднюю дверцу, убирает разбросанные мелочи, всякую всячину, которую Жюдит подбирает повсюду во время их стоянок и потом забывает на заднем сиденье. Еще здесь валяются газеты. Куртка Пьера. И шарф Клер, и ее шарф здесь. Газеты, газеты.

Восемь минут остается до патруля, не больше.

Чья-то тень изламывает такую чистую линию конька крыши на фоне посветлевшего неба. Это он. Он выполз из-за дымохода. Мария поет. Голос застревает в горле. Кто угодно может тут петь. Она запела и уже не может остановиться. Он здесь.

И теплый ветер как будто опять овевает городок. Скрипят пальмы на площади. Только ветер, никого больше на пустынных улицах.

Он выполз из-за дымохода, по-прежнему закутанный в темный саван, в котором она увидела его впервые. Встал на четвереньки. Бесформенная масса, еще меньше, чем прежде, похожая на человеческую фигуру, чудовищно неуклюжая. И безобразная. Он ползет по черепице на песню Марии.

Всего шесть минут осталось до полицейского патруля.

На нем, наверное, нет ботинок. Он ползет почти без шума, этот тихий шорох можно принять за шелест ветра, когда он натыкается в своем полете на деревья, дома, углы улиц.

Как он медленно. Знает ли он, что осталось совсем мало времени? Знает ли? Его ноги затекли от долгого ожидания, стали неловкими. Лицо его открыто, тело кажется огромным на коньке крыши, распластанное, как туша на прилавке мясника. Мария, не переставая петь, двумя руками делает ему знак: катитесь вниз по скату. Потом показывает на «Ровер». Показывает, что он должен, скатившись, упасть прямо в «Ровер». Она поет быстрее, еще быстрее, и все тише. Стена с этой стороны глухая, двадцать метров глухой стены на окраине городка. Никто не слышит Марию.

И он делает это. Он изготовился, привстал на колени, потом снова распластался и делает то, что надо. Лицо опять скрылось под темным саваном, и комок потрепанного тряпья непонятного цвета, цвета копоти, устремляется вниз, к Марии.

На улицах по-прежнему ни души. Он катится теперь ловко, стараясь не скрипеть черепицей. Мария усиливает шум мотора. Она все еще поет, не сознавая, что это уже ни к чему. Он здесь, он понял, он спешит к ней. Она поет.

Он преодолел уже метр. Она поет, поет все ту же песню. Тихо-тихо. Еще метр позади. Он преодолел три метра. Ни души на улице, даже ночной сторож, наверно, опять уснул.

Патруль сейчас уже идет от главной площади к северной части городка, к отелю. Такой у него маршрут.

Голоса доносятся с той стороны, сперва громкие, потом приглушенные. Всего четыре минуты осталось, через четыре минуты эти голоса грянут громом в конце улицы, что тянется вдоль отеля. Всего один метр осталось преодолеть Родриго Паэстре.

И когда она уже думает, что ее расчет был неверен, потому что еще не истекли эти четыре минуты, а уже слышно эхо шагов, вот-вот выйдут они на эту улицу, что тянется вдоль балконов отеля, когда она думает, что ей это чудится, что этого не может быть, Родриго Паэстра, наверно, думает то же самое и преодолевает оставшийся метр крыши одним быстрым, ловким движением всего тела, одним броском. Он рванулся вниз. И упал в «Ровер» комок тряпья, мягкий, темный.

Наконец-то. Мария трогает машину с места, когда патруль уже выходит из-за угла. Он упал на сиденье. И по инерции скатился с сиденья на пол. Замер. Он здесь, рядом с ней, на коврике, закутанный в свое покрывало.

Засветилось одно окно. Кто-то крикнул.

Город оглашают свистки, один за другим, подряд, без передышки. Мария едет к главной площади. Когда он упал с крыши, водосточный желоб не выдержал его тяжести и обломился с кошмарным, адским грохотом. Одно окно засветилось? Да. Зажглось второе, третье. Что-то скрипит, скрипят двери в ночи.

Что это — теплый ветер подул сильнее? Или это Родриго Паэстра? Свистки не смолкают. Тревогу поднял патруль, проходивший мимо отеля. Но эти полицейские не видели «Ровера», который тронулся с места в пятидесяти метрах от них, на другой улице. Ветер унес в поля шум мотора. Квадраты света ложатся на землю — это окна. Электричества по-прежнему нет, и они зажглись не сразу. Мария сворачивает и оказывается в сотне метров от того места, где полиция, наверно, сейчас обшаривает крыши.

Навстречу ей почти бегом движется патруль. Она тормозит. Полицейские замедляют шаг, заглядывают в пустую машину, идут дальше. Останавливаются поодаль под окном, зовут. Им не отвечают. Патруль уходит, он уже в конце улицы.

Надо ехать помедленнее. Почему, интересно, «Ровер» стоял на том самом места, где еще дребезжит от ветра сломанный желоб? Черный «Ровер» принадлежит туристке из отеля, женщине свободной, одинокой, мало ли что взбрело ей в голову в эту ужасную ночь. Чего, собственно, испугалась Мария?

А ведь она больше не боится, правда? Страх почти совсем исчез. От него осталось лишь воспоминание, еще свежее, расцветшее, созревшее — воспоминание о том, чем был этот страх. Не прошло и минуты. Теперь вообразить его себе так же невозможно, как вспомнить давнюю смятенную юность сердца.

Марии надо проехать через площадь. И она едет. Теперь она знает, что за ее спиной никому не увидеть Родриго Паэстру. Сиденье пусто. Другим путем выехать из городка невозможно, только через площадь; оттуда идут две дороги, одна на Мадрид, другая — на Францию и Барселону.

Машина — одна-единственная, но должен же кто-то быть первым — едет на исходе ночи к Мадриду. Турист, ранняя пташка, скажут люди.

Два десятка полицейских стоят напротив кафе, где вчера Мария пила мансанилью. Они прислушиваются к свисткам, отвечают, Ждут распоряжений. Один из них останавливает Марию.

— Куда вы едете?

Заглядывает в пустую машину, успокаивается, улыбается ей.

— Я ночевала в отеле. Нам не досталось комнаты, и я не могу уснуть, — она медлит и добавляет: — а тут еще вы подняли такой шум. Я хочу прогуляться. А что случилось?

Верит он ей? Да, смотрит на нее сочувственно, потом его взгляд отрывается от нее и устремляется вдаль, в сторону отеля. Он объясняет ей:

— Вроде бы нашли Родриго Паэстру где-то на крыше, но точно не скажу.

Мария оглядывается. Лучи электрических фонарей шарят по крышам, — кажется, это крыши последних домов перед отелем. Полицейский ничего больше не говорит.

Она неторопливо трогается с места. Перед ней дорога на Мадрид. Надо только обогнуть клумбу с карликовыми пальмами. Она отчетливо помнит, что именно эта дорога ведет к Мадриду. Сомнений быть не может.