Но у истории есть конец. После возвращения на Землю Юрий Гагарин получил письмо из Заполярья – в нем была фотография, сделанная в самолете.

Надо ли говорить, сколь пристально все, кто встре­чался тогда с кандидатами в космонавты, вглядывались в них? И они прекрасно это понимали – потому и были столь безжалостны к себе во время трудных испытаний, выпавших на их долю.

Свое собственное состояние очень точно определил Герман Титов: «Космонавт должен быть готов к лю­бой неожиданности, он должен переносить внезапные изменения температуры, суметь точно сориентировать корабль, а в случае необходимости прибегнуть к ручно­му управлению. В космос собирались лететь не просто Гагарин, Титов, Николаев – мы были посланцами сво­его народа, и какими бы отчаянными смельчаками мы ни были, наши жизни принадлежали не только нам, вот почему мы без всяких возражений проходили одно испытание за другим. А врачи выдавали нам зачастую нагрузки, значительно большие, чем те, что ожидались в полете».

– Гагарин очень быстро обратил на себя внима­ние, – вспоминает Н. Туровский. – Поначалу он был обыкновенный в группе космонавтов человек, но затем многие увидели в нем подкупающие черты характера. Приведу такой пример. Космонавт, особенно первый, должен был, возвратившись из полета, описать, что он там видел. Есть люди, которые смотрят на окружающее как будто бы внимательно, но затем затрудняются в точном описании событий. А Гагарин как-то сразу очень образно и ярко умел все рассказать, и так естественно сложилось, что он вскоре оказался лидером группы.

– В январе 1960 года прибыла первая группа кос­монавтов, и вот где-то в первых числах марта я вместе с Михаилом Клавдиевичем Тихонравовым поехал к ним, – рассказывает В. Севастьянов. – Я увидел моло­дых летчиков… С острым взглядом, которые пришли изучать новую технику, не представляя, что это за тех­ника… Да и звучала она для того времени странно: «ле­тательная», «ракетная», «космическая»… Сейчас эти по­нятия стали привычными, а тогда они казались фанта­стикой… И я невольно спросил себя: ну а что же при­вело их сюда? Ведь в это время они были от пилоти­руемого полета гораздо дальше, чем в 34-м году те же

Тихонравов, Королев, Глушко, потому что они знали, какие системы, какую технику надо создавать, а эти молодые летчики только начинали познавать…

Я проникся сразу большой симпатией к этим, как мы тогда их называли, «мальчикам», – говорит М. Галлай. – Им же ведь не рассказывали о том ударе славы, которая их ожидает. Более того, вообще о ка­ких-то плюсах, почетных и радостных, им не говорили. Просто подчеркивали: «Вам предстоит осваивать лета­тельные аппараты принципиально нового типа». И на­до проникнуть в психологию военного человека, у кото­рого в отличие от гражданского в значительно большей степени предопределено будущее. Он занят любимым делом, он хорошо летает (летавших плохо в отряд не приглашали) – путь дальнейший ему ясен, и вдруг такой крутой поворот! Они на это шли, и уже одно это должно вызывать уважение… Я не согласен с той точ­кой зрения, что удалось собрать шестерку или двадцат­ку самых лучших, самых выдающихся… У меня другая точка зрения: я считаю, что в любой авиационной части среди молодых истребителей можно было набрать рав­ноценную шестерку. И «мальчики» это прекрасно знали, они старались работать не только за себя, но и за сво­их товарищей, которых они представляли в этом боль­шом и новом деле.

– Это были веселые, крепкие ребята, – говорит О. Макаров. – Те, кто отбирал первую группу космо­навтов – славную «востоковскую» группу, – ни в ком не ошиблись. Это были не просто крепкие люди, хоро­шие летчики, а прежде всего хорошие, человечные люди. В любой работе, мне кажется, это самое важное. Зна­чительно проще человека научить любой профессии, чем сделать из него хорошего человека…

Время – самый суровый и беспощадный судья. Оно подчас меняет оценку человека, представления о нем. Но и четверть века спустя о Гагарине и его друзьях лю­ди вспоминают по-доброму. Значит, они выдержали са­мое суровое испытание – испытание временем.

Но тогда для них главное – познание, учеба. Заня­тия шли без выходных и отпусков – поджимали сроки. Через несколько лет имена их будут известны всем. Каждый из них откроет новую страницу космонавтики, но в те годы они были просто лейтенантами, и еще не было известно, кто из них станет первым человеком, ко­торый поднимется в космос.

Круг несколько сузился, когда 31 мая из группы кан­дидатов была выделена «ударная шестерка».

Поочередно молодые офицеры представлялись Глав­ному конструктору. Сергей Павлович повторял фамилию каждого. «Гагарин… Очень рад. Будем знакомы. Ко­ролев».

Потом он пригласил всех к столу.

– Сегодня знаменательный день, – сказал ученый. – Вы приехали к нам, чтобы своими глазами увидеть пи­лотируемый космический корабль, а мы впервые прини­маем у себя главных испытателей нашей продукции. Но, прежде чем я покажу вам корабль, давайте помеч­таем вслух. Скоро вы сами почувствуете, как это помо­гает нашему делу…

Летом 60-го года Юрий Гагарин был принят в партию.

«В эти счастливые для меня дни у нас произошло долгожданное знакомство с Главным конструктором космического корабля. Мы увидели широкоплечего, ве­селого, остроумного человека, настоящего русака, с хо­рошей русской фамилией, именем и отчеством. Он сразу расположил к себе и обращался с нами как с равными, как со своими ближайшими помощниками. Главный конструктор начал знакомство вопросами, обращенны­ми к нам. Его интересовало наше самочувствие на каж­дом этапе тренировок.

– Тяжело! Но надо пройти сквозь все это, иначе не выдержишь там, – сказал он и показал рукой на небо».

Естественно, нас интересуют мельчайшие детали того дня, когда встретились Королев и Гагарин, – ведь те­перь им суждено было идти к апрелю 61-го вместе.

В разговоре с ведущим конструктором «Востока» мы несколько раз возвращались к первой встрече Королева и Гагарина, хотя беседовали мы о судьбе космонавтики и людей, причастных к ней.

– Недавно я получил письмо. Вот несколько строк из него: «В старой хронике видел Гагарина. Подумал: мы ведь последнее поколение, заставшее его полет, его триумф. А друзья моего младшего брата, школьника, знают его только по фильмам и книгам». Не правда ли, быстро бежит время, ведь такое ощущение, что 12 апре­ля того года было так недавно?..

– Да, вроде недавно, а ведь уже десятилетия про­шли. И мы постарели. Сердце уже дважды сдавало.

– А память?

– Человек помнит лучшее, что было в его жизни. Я иногда удивляюсь, насколько близки те дни. Потом было много других, но они слились, а те дни память хранит. Бережно хранит.

– Только их?

– Ну, нет, конечно. И военные тоже. Фронтовики всегда помнят своих командиров, товарищей по имени и отчеству, а вот порой иные люди уходят из памяти быст­ро и безвозвратно. Если люди делят радость и горе по­ровну, они становятся близкими, родными. Пожалуй, во многом война и космонавтика определили мою жизнь…

– …И традиционный вопрос: если бы пришлось на­чать вновь?

– Не отказался бы ни от единого часа, хотя много было трудных, жестоких минут. Причастность к велико­му подвигу нашего поколения – разве это не огромное счастье?

– Но ведь понимания величия событий не было в то время.

– Согласен. Ты любишь Валерия Брюсова?

– Мне он кажется слишком рассудительным, мало эмоций.

– А разве это плохо? Я люблю Брюсова, разве не верно он сказал: «Грандиозные события почти неощу­тимы для непосредственных участников: каждый видит лишь одну деталь, находящуюся перед глазами, объем целого ускользает от наблюдения. Поэтому, вероятно, очень многие как-то не замечают, что человечество во­шло в «эпоху чудес».

– Но ведь ведущему конструктору как бы по долж­ности положено видеть больше других.