Что касается личной драмы, пережитой автором «Вертера», то в нее были посвящены по крайней мере двое. И эти двое имели полное право быть недовольными господином Гете.

Однажды в полдень 25 сентября 1774 года госпоже Кестнер, проживавшей теперь с мужем в Ганновере, был доставлен пакет из Франкфурта. Шарлотта развернула посылку. В ней оказалась книга. «Страдания юного Вертера» — прочла она на обложке. Видимо, это тот самый роман, обрадовалась она, над которым Гете, как он писал им, работал последнее время, создавая его назло богу и людям.

Молодая госпожа Кестнер сгорала от желания поскорее узнать его содержание. Вечером муж приступил к чтению вслух.

Прочитав несколько страниц, господин советник остановился. Взгляд его выразил сначала смущение, потом тревогу, наконец, негодование. Ему показалось, что Гете сошел с ума.

— Что ты скажешь по этому поводу, Лотта?

— Да, это ужасно, — едва вымолвила она.

Испуганные и подавленные сидели супруги один подле другого, а на коленях советника лежала маленькая книжка в сто с лишним страниц, повергшая их в недоумение. Нет, они не обманулись несмотря на то, что автор отнес описываемые события к 1771 году, то есть на год раньше того, как все они трое встретились в Вецларе. Это уловка для детей; разве не ясно, что героиня — это Шарлотта (ее имя сочинитель даже не удосужился изменить!), советник Кестнер превращен в Альберта, а Вертер — это, естественно, сам Гете. Все, все, вплоть до подробностей интимных отношений вецларских обрученных выставлялось в романе на всеобщее обозрение. Они могли бы воскликнуть, как и Р. Л. Стивенсон, что автор «настежь распахнул перед читателем двери в частную жизнь своих друзей и не пощадил их чувств, окончательно и непереносимо оскорбив их своим «Вертером». Даже самые незначительные детали были, как казалось супругам Кестнер, заимствованы у подлинной реальности. Так вот что имел в виду Гете, когда незадолго до этого, в июне, писал им: «вскоре я пришлю вам друга, который сильно на меня похож; надеюсь, что вы хорошо его примете; его зовут «Вертер». Выходит, он подразумевал эту отвратительную книжонку! Нет, положительно опасно иметь сочинителя своим другом…

Что касается Гете, то он и в самом деле беспокоился, как Кестнеры примут его роман, и не хотел их задеть, а тем паче нанести обиду. Он надеялся на понимание с их стороны. Какое там! Они продолжали гневаться, особенно господин советник. Подумать только, ведь именно он собственноручно сообщил подробности смерти секретаря из Брауншвейга. И это его свидетельство почти в неизменном виде вошло в книгу. А что стоит фраза о том, что в глазах Лотты накануне свадьбы с ним, Кестнером, Гете читал непритворное участие к себе и к своей судьбе. Это уж слишком!

— Но там речь идет о черных глазах, Ганс, — робко заметила Шарлотта мужу. — У меня же, как ты видишь, голубые.

— Разве дело в глазах! — вскричал Кестнер и с отчаянием отшвырнул книгу.

Однако Шарлотта не без досады отметила это несоответствие глаз ее и героини Гете. Безошибочный женский инстинкт не обманул ее, но она быстро справилась с возникшим было чувством ревности. А между тем госпожа советница оказалась недалека от истины. Свою Лотту автор создал из обличий и свойств многих прелестниц (отсюда и черные глаза), хотя главные черты и были им позаимствованы у любимейшей. И еще надо учесть свойство Гете, на которое указал в свое время Ш. Сент-Бёв: умение вовремя отстраниться от своих персонажей даже в тех случаях, когда прототипом их бывал он сам. К слову сказать, Гете вообще в своем творчестве часто отталкивался от прототипа. Так, скажем, его друг Мерк, имевший огромное влияние на жизнь поэта, человек язвительный, но умный и талантливый от природы, в известной, конечно, мере послужил прообразом Мефистофеля. Во всяком случае именно от него, Мерка, гетевский дьявол унаследовал поднимающиеся к вискам брови; так же как он наделил башмачника Агасфера некоторыми чертами характера, присущими его философствующему дрезденскому сапожнику; милую Гретхен — свою первую любовь, о которой в сущности мало что известно, увековечил под тем же именем в «Фаусте», да и у самого Фауста был реальный исторический прототип; а в пасторе Фрезениусе, который крестил будущего поэта и был духовником их семьи, видят общее с пастором из «Вильгельма Мейстера». Перечень прототипов без труда можно было бы продолжить.

Господину Кестнеру не было никакого дела до умения Гете создавать образы путем слияния многоразличных прототипов; он видел в Лотте лишь свою жену, а в Альберте — личный портрет, отнюдь не лестный, рисующий его слишком флегматичным, а проще говоря, жалкой посредственностью.

У такой книги, казалось ему, нет шансов на успех. А раз так, то стоит ли из-за какого-то нескромного романа ссориться с автором, рассуждал советник. И, взяв перо, Кестнер написал примирительное письмо.

Вскоре пришел ответ, где Гете просил у обиженных им друзей прощения. И они простили его, причем Шарлотта сделала это с радостью, ибо втайне чувствовала себя польщенной — стать вдохновительницей автора такого романа! И она оказалась права, ибо отныне ее имя навсегда будет связано с вертеровской Лоттой. «Судьба избрала ее из миллионов и даровала ей вечную юность в поэме», — скажет Т. Манн. Благодаря ему же мы в подробностях можем узнать о событии, которое произошло сорок с лишним лет спустя. Именно через столько лет свиделись Шарлотта Кестнер, к тому времени уже вдова надворного советника, и великий Гете, олимпиец, король поэтов.

Почтеннейшая Шарлотта Кестнер, урожденная Буфф, из Вецлара, мать девяти детей, предстала перед другом своей юности в том самом платье, в каком он впервые увидел ее, в «платье Лотты». По ее прихоти наряд оказался с дефектом — на нем отсутствовал один бант, который она когда-то подарила ему, Гете.

Гениально домыслив многие другие подробности этой необычной встречи, Т. Манн на страницах своего романа «Лотта в Веймаре» с непревзойденным мастерством продемонстрировал, насколько условна граница между подлинным происшествием и тем, что происходит в романе. И писатель вновь убеждает нас, что подлинная Лотта из Вецлара — очевидная и несомненная героиня бессмертной книжки Гете несмотря на маленькую путаницу с черными глазами.

Он появляется неожиданно — загадочный, странный, закутанный до подбородка в грубый коричневый камзол, прикрыв лицо широкими полями шляпы. Немногословный, спокойный и невозмутимый при самых, казалось бы, невероятных обстоятельствах — таким предстает перед нами главный герой романа Джеймса Фенимора Купера «Лоцман».

Никто толком не знает даже, как его зовут. Называют мистером Грэем, но это явно имя вымышленное. Грэй — значит серый, неприметный, каких много. Не это ли и хотел подчеркнуть незнакомец, назвав себя так? Он поднимается на борт фрегата, чтобы вывести судно из крайне опасного положения, в котором оно оказалось. Только он, исключительно опытный лоцман, мог провести корабль сквозь рифы и буруны пролива со зловещим названием Чертовы Клещи. И мистер Грэй, этот незаметный и на первый взгляд скромный моряк, на удивление всем совершает невозможное. Ему удается в темноте провести корабль при яростном норд-осте и штормовых волнах, счастливо избежав мелей и скал.

Даже опытные и видавшие виды моряки поражены искусством таинственного лоцмана. Их восторг и благодарность выражает молодой лейтенант Гриффит, воскликнув: «Нет во всем мире моряка, равного вам!»