– Парис, госпожа. Он был рабом сенатора Пилата Долабелла, но получил свободу согласно завещанию после смерти сенатора.
– Да-да, именно. Помню, что он лечил моего отца, когда тот сломал руку.
– Очень опытный врач, госпожа. Как только рассветет, пошлю за ним. Какие буду еще распоряжения?
– Мне нужно помочь добраться до спальни. Я не смогу дойти без посторонней помощи.
– Вызвать Верига? – спросил Нестор.
– Нет! – резко ответила Ларвия, а затем добавила более мягким тоном. – Я не тяжелая. Думаю, ты справишься.
– Не оскорбил ли вас Вериг каким-то образом, госпожа? – задал вопрос Нестор. – Поговорить с ним?
– Нет никакой необходимости говорить, Нестор, все равно не поможет, – сухо ответила Ларвия, с трудом поднимаясь с дивана. Она оперлась на старые плечи старика. – Вериг любит всеми распоряжаться, а я не хочу, чтобы он командовал мною сегодня.
Она похромала к двери, слуга помогал ей. Так вдвоем они добрались до ее комнаты.
* * *
Вериг закончил порученную работу, вернулся к себе, лег на постель, такую же, как в комнатах для рабов, и стал смотреть через маленькое окно па звезды, сверкающие на темном небе.
Ему плохо спалось в этом доме. Часто снилось, что он снова в Галлии со своим племенем, купается в ледяных реках, устраивается лагерем на ночлег в открытом поле, переезжает с племенем с места на место, подчиняясь свободному духу и времени сбора урожая. Когда же просыпается в своей каморке, то все становится на свои места: он – раб, совершенно одинок в своей горькой судьбе.
Он ненавидел свое подчиненное положение, когда каждый мог им распоряжаться. Но Вериг начал испытывать сочувствие к Ларвии, вдове Сеяна: рано лишилась матери, скупой отец девочкой выдал замуж, старый муж мало уделял ей внимания и часто отсутствовал, и в результате Ларвия чувствовала себя такой потерянной и несчастной. Он многое узнал о ней, прислушиваясь к разговорам слуг; еще больше понял благодаря собственным наблюдениям: она не проходила мимо нищего, не бросив ему монеты, покровительствовала старому суетливому Нестору, как будто тот ее отец, а тем вечером, когда они направлялись в атрий храма Весты, уступила свой паланкин больному ребенку, которого нужно было доставить домой. Конечно, это не делало ее богиней, но и не такой капризной матроной, как ему представлялось на первый взгляд.
Вериг перевернулся, прижался щекой к грубому шерстяному одеялу и закрыл глаза – не ожидал, что у него возникнет чувство симпатии к Ларвии. Несмотря ни на что, она – одинока, а ему прекрасно известно, что такое одиночество. Красивая молодая женщина и такая одинокая в этом мире, которым управляют мужчины. Но он не мог позволить себе проявлять нежные чувства к хозяйке этого дома – это может обернуться бедой.
Как постоянно напоминала Ларвия, в этом доме он – раб. Ему было известно, что в патриархальном римском обществе мужчины могли спать с кем угодно и когда угодно и оставаться безнаказанными, но женщины Рима с самого рождения воспитывались строго и должны были всегда оставаться чистыми и верными, храня свое положение в обществе. Типичная римская матрона скорее заберется в ванную и вскроет себе вены, чем перенесет позор, если станет известно о ее связи с рабом.
Но, конечно, Ларвию нельзя назвать типичной римской матроной, не так ли?
Вериг сел и скрестил руки на коленях. О чем он только думает? Какой она оказалась нежной и покорной в его руках, от нее пахло гвоздиками и ветками вербены; прильнула к нему, словно к спасительному плоту в бушующем море. Но это совсем не значило, что у нее пробудились к нему чувства, как к мужчине, разве испытывают что-то к средствам передвижения?
Об этом следует постоянно помнить.
Вериг лег снова, заставляя себя уснуть.
ГЛАВА 4
Рассветало. Марк томился в ожидании, наблюдая за тропой, по которой должна пройти Юлия. Легкий туман клубился над источником; Капуанские ворота неясно вырисовывались позади. С первыми лучами солнца туман поднялся и начал редеть.
Он хорошо подготовился к этой встрече: подробно расспросив, узнал, что весталки совершают этот обряд в одиночестве, сопровождаемые лишь охранником. Носилки полагались только при передвижении по городу, перед ними всегда шел ликтор, но их запрещалось использовать при совершении самого священного и наиболее древнего ритуала – доставки воды для алтаря храма богини Весты. Церемония восходила ко временам основания древнего города Альба Лонга, находившегося к юго-востоку от Рима. Считалось, что ее нужно совершать таким же древним способом: жрица шла к источнику пешком и воду несла в руках. Марку предоставлялась редкая возможность увидеть Юлию вне храма и вдали от городской толпы, и он намеревался использовать представившуюся возможность в полной мере.
Услышав на тропе шаги, он сразу спрятался в тень: мимо легкой походкой прошла Юлия, а за ней сопровождающий ее охранник. Наклонив его назад, Марк сдавил ему дыхательное горло – раб бился, как пойманная рыба, а затем потерял сознание и, обессилев, упал на траву.
Юлия оглянулась, услышав какой-то неясный шум позади, и в ужасе вскрикнула, уронив сосуд на землю: ее охранник лежал на земле.
– Не волнуйся, – быстро произнес Марк. – Он скоро придет в себя, и с ним ничего не случилось. Может быть, легкая головная боль – вот и все.
Юлия изумленно смотрела на него, не в силах ничего сказать.
– Ты меня помнишь? – спросил он. Выражение ее лица говорило о том, что она помнила его. – Пожалуйста, не бойся меня. Я не сделаю тебе ничего плохого, но хочу поговорить с тобой, а этот ритуал кажется мне единственной возможностью.
– Почему ты вздумал поговорить со мной? – низким нежным голосом произнесла она.
– Потому что не могу ни о чем больше думать, с тех пор как увидел тебя, – ответил он просто.
По ее лицу Марк заметил, как подействовали па нее его слова. Он сделал шаг ближе – она сразу напряглась.
– Не бойся, – тихо произнес он. Юлия замерла.
– Неужели ты боишься меня? – спросил он.
– Нет, – но когда центурион сделал шаг еще ближе, девушка быстро проговорила. – Да, боюсь.
– Я не причиню тебе никакого вреда.
Она подняла руку.
– Это запрещено.
– Запрещено разговаривать?
Она отвела взгляд, полная тревоги.
– Ты знаешь очень хорошо, что я имею в виду. Марк нежно коснулся ее плеча, повернул к себе и приподнял вуаль.
– Ты такая красивая, – произнес он, коснувшись рукой ее щеки.
Юлия закрыла глаза.
– Пожалуйста, – умоляюще прошептала она. Его взору открылись безупречная кожа лица, мягкий изгиб бровей, нежные очертания губ.
– Хочешь, чтобы я ушел и никогда больше тебя не увидел?
Она не отвечала.
– Скажи же! – настаивал Марк.
– Нет, – тихим шепотом произнесла она, и сердце его радостно забилось.
Охранник зашевелился, застонав.
– Когда мы снова сможем увидеться? – быстро спросил он. – Когда ты снова пойдешь к источнику за водой?
– Меня всегда сопровождают, – ответила Юлия, не сводя с него глаз. Вблизи центурион казался еще красивее: широкий рот, волевой подбородок, густые и загнутые ресницы.
– Так когда же?
Она задумалась на мгновение.
– У моей сестры, вдовы консула Сеяны, дом на Палатинском холме. Знаешь, где это?
– Рядом с домом сенатора Гракха?
– Да, правильно. Через семь дней она устраивает прием в честь Ливии Версалии. Представители всех знатных семей будут отмечать первого марта наступление нового года и юбилей вступления в сан Верховной Жрицы. Ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы пригласить тебя туда в качестве гостя?
– Я там буду, – уверенно заявил центурион. Охранник что-то пробормотал, Марк быстро отступил в тень деревьев.
– Тебе известно, что нас обоих приговорят к смерти, если будем продолжать встречаться? – тихо промолвила Юлия, задержав его руку и заглядывая в лицо.
– Мне все равно. А тебе?