Русское течение сионизма приобрело в процессе своего развития достаточно характеристических черт, чтобы считаться еврейским учением, для которого необходим субъект-носитель, вписывающийся в круг еврейского достояния, а это последнее неизбежно должно вылиться в пророческую стать икак знак еврейской природы, и как признак духовного созревания. Поскольку культурно-синтетическое вызревание русского еврейства проходило под идейной сенью русской философемы культа личности, то символическое излучение всего учения должно исходить, согласно русским канонам, только от отдельной личности, а никак не от коллективистского течения либо идеологической нормы. Подобная фигура концептуально необходима для русского сионистского учения, как элемент системной организации к как завершающий штрих мышления, ведущего свою родословную от славных еврейских пророков и живущего в еврейской традиции. Русский сионизм избрал Теодора Герцля пророком сионистской идеи и в качестве такового — лидером сионистского движения.

Это вовсе не означает, что Герцль получил из рук русских сионистов должность или звание, приобретя таким способом некий демократический статус, — просто русские сионисты, дыша в отличие от своих западных коллег более глубоко еврейским воздухом, узрели в персоне Герцля психологические свойства пророка — воителя за идею и веру, чем европейские евреи, успевшие забыть о пророчестве как еврейской черте характера, рационально пренебрегли, ибо оно (пророчество) совсем непотребно для политического сионизма. До знакомства с русскими сионистами Герцль записал в своем дневнике: «У меня есть только армия оборванцев. Я командую толпой подростков, нищих и дураков». Многословно и со всех сторон осмотрено великое значение 1-го сионистского конгресса 1897 года в Базеле, благодаря которому еврейский вопрос был введен в круг высшей мировой проблематики. Но вовсе не вызвало какого-либо аналитического интереса другое знаменательное событие, случившееся на этом конгрессе: встреча Теодора Герцля с русским сионизмом, а правильнее сказать, открытие для себя русскими сионистами личности Герцля. Если известен превосходный отзыв Герцля о русских сионистах, то еще более превосходное, однозначно восторженное впечатление от Герцля в среде русского еврейства было воспринято как должное. Почти во всех откликах русских сионистов о Герцле сплошным рефреном проходит какое-то удовлетворение от цельности человека, пришедшего в нужное время и в нужном месте. Вот отрывок из панегирического эссе еврейского поэта Льва Яффе: «Мы увидали его — и тотчас были покорены обаянием его личности. Герцль стал первой любовью нашей юности и большой любовью всей жизни, олицетворением всего высокого и прекрасного, что есть в мире. Его образ и личность наполняли каждый час и миг нашего существования. Еще не видав Герцля, мы его полюбили и уверовали в него всем сердцем. А когда увидели, он пленил нас своей сияющей, гармоничной красотой. Поколению, знакомому с ним только по портретам, не понять этой красоты. Для нас он был не только избранником народа, не только вождем дела всей нашей жизни, не только творцом возрождения народных надежд — он победил нас цельностью своей личности, ибо нам посчастливилось видеть его в полном расцвете отпущенных ему сил. Природа, желая показать, до каких высот может подняться смертный, подарила нам Герцля. Сионизм был для него не печальной необходимостью, а возвышенным идеалом».

Существенно, что в основе подобной патетики лежат чисто психологические качества личности Герцля, а вовсе не политические, ноуменальные или идеологические характеристики его воззрения; сообщается, что Нахум Соколов и Менахем Усышкин — крупнейшие русские идеологи сионизма, — первоначально выступали с резкой неприязнью к сионизму Герцля, но после личной встречи с ним оба враз влились в русскую свиту почитателей личности Герцля, а Соколов написал: «Он родился вождем и властителем. Он знал, чего хочет, и умел настоять на своем. Была в нем наивно-целеустремленная простота, первозданная цельность. Герцль времен Первого конгресса и есть подлинный Герцль — человек эпохи, пропитанный свободолюбивыми идеями, исполненный благородства и уверенности в себе. Герцль предвосхитил нас. И это было — как мистическая загадка. Он совершил все, о чем мы мечтали. Он создал из конгресса еврейскую трибуну. Он объединил всех евреев, сохранивших верность национальному чувству» (Сноска. Цитируется по И. Маору, 1977, с. с. 61-62, 66. ) В «русском отношении» к Герцлю нет экзальтации либо сентиментальной восторженности, как нет и рационально-рассудочного подхода, а есть откровение, в буквальном смысле, «любовь с первого взгляда», вызванной озарением чего-то далекого и родного; и лидерство Герцля, предпосланное в русском сионистском обществе, было снабжено таким кредитом доверия, какой был невозможен в рациональном западном сообществе, а уровень доверия есть критерий, отличающий Герцля как лидера в русском сионизме от аналогичного положения в своей генетической среде. (Известный еврейский философ Мартин Бубер доказал, что до-верие как таковое есть еврейский образ веры, то есть такое отношение к внешнему субъекту, какое навеяно отношением еврея к своему Богу). Для «русского отношения» типична библейская тематика и чисто еврейским способом, посредством ассоциаций с персонажами древнееврейской историй, аргументируется доверительное расположение к своему лидеру в русском Сионизме. Характеристика Т. Герцля, отмеченная острым взглядом еврейского писателя Бен-Ами (Мордехая Рабиновича), отнюдь не исключение: "Это больше не элегантный д-р Гецль из Вены. Это — царственный потомок Давида, восставший из могилы и явившийся перед нами во всем великолепии и красоте, которыми легенда окружала его. Все были поражены: казалось, что свершилось историческое чудо, будто бы сам Мессия, сын Давида, стоял перед нами. Меня охватило мощное желание закричать через все это бушующее море радости: «Jechi Hamelech!» («Да здравствует Царь!»). (Сноска. Цитируется по В. Лакеу, 2000, с. 142). И тем не менее Герцль возносится официальной аналитикой не как пророк сионистской идеи, хотя восхваляемые его человеческие качества имеют очевидную пророческую природу, а как автор политического сионизма и вождь политического движения. В расширенном компендиуме деятельности Герцля профессор Ш. Авинери прошелся по всей пророческой клавиатуре Герцля, но все параметры творческой индивидуальности Герцля в итоге оказались привязанными к коллективозначимым явлениям и рычагам, а пророк превратился в первооткрывателя. Авинери утверждает: «Новизна и историческое значение деятельности Герцля заключается не в оригинальности его идей и даже не в его организационных и практических талантах, а прежде всего в следующем: Герцль первым пробил брешь в еврейском и мировом общественном мнении, превратив национальное решение еврейского вопроса из темы, обсуждаемой на страницах провинциальной периодической печати еврейских просветителей (не имевшей широкого отклика ни среди еврейской общественности, ни среди неевреев), в проблему, заинтересовавшую широкие круги во всем мире. Из побочного явления жизни евреев захолустной „черты оседлости“, каким оно было до Герцля, сионистское движение превратилось в нечто, занявшее свое место на карте мира… Так Герцль открыл то, что впоследствии стало наиболее эффективным и отточенным оружием слабых, лишенных политической власти и стоящих за нею легионов, — общественное мнение. Сионизм взял его на вооружение с начала пути: Декларация Бальфура, решение от 29 ноября 1947 года, — все это было достигнуто не благодаря экономической или политической мощи евреев, а благодаря способности сионизма вновь и вновь мобилизовать духовные ресурсы, заложенные в грамотном, остроумном, умеющем говорить и спорить народе, и с помощью этого оружия привлечь на сторону слабой нации поистине огромные силы. И Герцль был первым, кто выковал это оружие, находящееся на службе сионизма по сей день» (1983, с. с. 130, 133).