И не важно, что там, в конце.

— Ты не понимаешь, Миа. Мы дошли до предела. Мы на грани. Да, да, именно так. Тебе знакомо чувство, которое у тебя возникает, когда ты ощущаешь свою причастность к происходящему, свою ответственность? Это всего лишь плод деятельности твоего мозга. Это просто сопровождает твои поступки, твои решения. Нейл вырубил этот механизм. Он не принимал решений и не желал, чтобы что-то произошло черт знает сколько лет. Он ощущает решения за вычетом чувства, что хочет их. Решения принимаются сами собой.

— Какого дьявола тогда удивляться, что у него крыша поехала?

— Разве? Крыша, говоришь, поехала? А может, он единственный нормальный в мире безумцев? Это не досужие размышления, Миа. Это факт. Воля, желания — это иллюзии. Факт. И он ничем не отличается от фактов, благодаря которым возможна эта машина, возможен Нью-Йорк, прививки, пластические операции или полиэстеровые брюки. Мы! Мы сами — иллюзия! Вот до чего докатился этот свихнувшийся мир. И Нейл первым увидел, как можно этого миновать, увидел, как...

— Послушай, Томми, — прервал его Миа, глаза его перебегали с Томаса на дорогу и обратно. — Тебе многое пришлось пережить, поэтому я постараюсь сказать это помягче, ладно? Три слова. Заткнись. Долбаный. Отморозок.

Томас оглянулся на город — груды черни и золота на горизонте.

— Слышал, Томми? Я ясно выразился?

— Тебе ведь известно, что искусственные новости оседают в MSNBS, — продолжал Томас — Питер Фармер — одно из их творений, которое они изваяли, используя в реальном времени обратную связь образов воображения, создаваемых мозгом, чтобы наделить его самым приятным голосом, самой приятной внешностью и так...

— Заткнись, к че-е-е-рто-о-воймате-е-е-ри-и, — нараспев произнес Миа. — Заткни варежку-у-у...

— Нет. Послушай, Миа, черт. Просто послушай. Наше общество в основе своей — гигантская разновидность того же Фармера: огромный механизм обратной связи, механизм, настроенный на то, чтобы потакать нашим прихотям — духовным, социальным, материальным. Нашим прихотям, не нашим потребностям. Вот мы и носимся по свету, пичкая всех баснями, а когда кто-то захочет поговорить, поговорить всерьез, мы тут как тут: «Извини, приятель, у меня посадку объявили». В какое сравнение со всем этим могут идти факты? Мы верим, что нам хочется того-то и того-то, что причины и доказательства просто различные отделы бакалейной лавки, что мы никому ничем не обязаны, а уж тем более — миру! И поскольку мы не можем видеть то, чего не знаем, мы все думаем, что так или иначе нам удалось обвести остальных вокруг пальца, и не важно, что через три тысячи лет каждый наш крохотный поступок будет казаться нашим потомкам таким же смехотворным, каким кажутся поступки наших предков...

Томас замолчал, не в состоянии перекричать рев мотора «тойоты» в потоке движения.

Миа дернулся обратно, встроился в центральный ряд.

— Дело не в том, что мне это не интересно, Томми. Черт возьми, я согласен буквально с каждым твоим словом. Просто сейчас я не врубаюсь. — Миа включил знак поворота, притормозил у съездного пандуса. — Нас ожидает рыба покрупнее, сосед. А этой иллюзии вовсе не хочется. — Он оглянулся через плечо. — Не хочется, чтобы моя накачанная, атлетическая жопа оказалась за решеткой. — Он быстро взглянул на Томаса. — Ясно?

Томас моргнул, удивленный тем, что горячие слезы струятся по его щекам.

— Ясно, — ответил он, посмотрев на дорогу.

Мусор, забившийся в выбоины. Бесконечные пятна протекшего масла, темные полосы выхлопов. Когда они свернули с шоссе, он почувствовал, что лишился чего-то существенного, словно с него счистили кожуру.

Этот крик. Он сделает все, чтобы этот крик прекратился. Даже если для этого придется ехать по грохочущей автостраде всю оставшуюся жизнь.

Ты больше не будешь кричать, Фрэнки...

Папа обещает.

Когда они остановились у больницы, Томас был уверен, что Миа высадит его, а сам умчится дальше. Когда же этого не случилось и Миа вместе с ним направился к похожему на круглый аквариум миру за стеклянными дверьми, Томасу показалось, что земля уходит у него из-под ног.

«Мы идем, сын... Оба».

Миа пробормотал что-то себе под нос, когда они остановились в готической тени больницы.

План их был прост, но они не знали, какие неожиданности подстерегают по пути.

— Готов? — спросил Томас, кусая губу.

— Как спагетти, — ответил Миа.

В вестибюле почти никого не было. У Томаса не возникло никакого дурного предчувствия, когда он подошел к ме-таллодетектору и его скучающему бессонному стражу. Миа прошел через искатель резкими широкими шагами, даже не бросив взгляд на мужчину с бычьей грудью, которого, казалось, гораздо больше заинтересовал рюкзачок, который нес Томас. Томас остановился перед самым детектором, опустив рюкзак в выжидательно протянутую руку охранника. Тот уже начал было рыться в содержимом рюкзачка, когда металлоискатель вежливо, но настойчиво зачирикал.

Сердце замерло в груди у Томаса.

— Пройдите снова, — сказал охранник, даже не взглянув на него.

Он рылся в одежде Фрэнки большой черной рукой.

Отойдя на два шага, Томас снова переступил через порог. На сей раз он ощутил чириканье скорее кожей, чем слухом.

По-прежнему не глядя ему в глаза, охранник пробормотал: «Руки покажите», — а затем стал водить своим волшебным жезлом по телу Томаса. Тот готов был поклясться, что его избили палками, хотя охранник даже ни разу не дотронулся до него. Жезл следовал контурам его фигуры с расставленными ногами и растопыренными руками, начав с правой руки, а затем понемногу опускаясь к правой лодыжке. Потом пополз вверх с внешней стороны левой ноги. И заверещал, достигнув левого кармана куртки.

Наконец охранник посмотрел ему в глаза, хотя вид у него был скорее скучающий, чем озабоченный.

— Ваш карман, сэр, — сказал он. — Что у вас в кармане?

— Насколько мне известно, ничего такого... — застыв и почти не дыша, ответил Томас.

«Господи боже, пожалуйста, нет-нет-нет...»

Контроль? Включить контроль.

Толстыми пальцами охранник залез в карман и вытащил то, что Томас по ошибке принял за носовой платок, но что оказалось белыми хлопчатобумажными трусиками Сэм.

Охранник ухмыльнулся, одновременно бросив на Томаса взгляд исподлобья.

— Ну, дает, — протяжно произнес Миа.

Затем выпавшая из трусиков пуля звонко цокнула, запрыгав по выложенному плиткой полу.

При виде пули охранник нахмурился, вскинул на Томаса жесткий взгляд...

Нога Миа попала ему точно в подбородок. Охранник покачнулся, едва устояв и ничего не понимая, абсолютно неподготовленный ко второму удару, который послал его в нокаут. Звякнули висевшие у него на поясе ключи, затем все стихло.

Томас с изумлением посмотрел на своего соседа-гея, который, осматриваясь, крутил головой.

— Один маленький совет, — сказал Миа, становясь на колени рядом с потерявшим сознание охранником. — Если ты мужик, то не суйся в ад, коли не прикрыл зад.

Он протянул руку, нетерпеливо шевеля пальцами.

— Что? — едва дыша, спросил Томас.

— Лента, — ответил Миа. — Помнишь?

Томас порылся в пустом правом кармане, беспомощно посмотрел на соседа. Он оставил ленту в доме, где скрывался Нейл. Чертыхаясь, Миа схватил трусики и угрожающе взмахнул ими, словно заявляя о своем праве на них.

— Боксеры слишком большие, чтобы влезть в карман, — сказал он. — Давай. Надо убрать эту тушу с глаз долой. Если бы кто-нибудь следил за нами вон по тем камерам, — он показал куда-то вверх, за голову Томаса, — мы бы уже облажались.

Они запихнули охранника в какой-то неприметный сортир.

— Это не как в кино, — сказал Томас, стоя над безвольно развалившимся на полу телом. — Ему как можно скорее нужна медицинская помощь. Он мог действитель...

— Не знаю, как ты, — ответил его сосед, — но я пришел за Фрэнки.

Томасу только и оставалось, что кивнуть. Контроль ускользал.