— Пошли ко мне в кабинет, — сказал он, вставая и поднимая Рипли в воздух. — Можешь там порисовать.

— А ты будешь работать? — спросила она.

— Да, — ответил Томас — Попробую выручить Фрэнки.

Сначала казалось, что он так и проснулся с этим откровением. Но потом Томас вспомнил, что оно снизошло на него накануне, во время разговора с Гайджем; вот только он был слишком обескуражен появлением последнего, чтобы сразу уловить смысл. И даже тогда он не был вполне уверен, что это вообще откровение.

Рипли рыбкой выскользнула у него из рук, и они отправились в кабинет. Девочка бросилась вперед, к своим карандашам и книжкам, и растянулась на полу, упав на живот. Томас помедлил в дверях, рассеянно изучая огромный постер с изображением земного шара на дальней стене.

Нейлу он страшно нравился. Он становился перед плакатом в профиль, так что Флорида непристойно свисала у него между ног, напоминая член какого-нибудь гоблина, и звал Нору: «Нора! Ты когда-нибудь была в Мире Диснея?»

«Слишком часто», — обычно отвечала она.

Ха-ха-ха. А сколько раз они перемигивались? Нейл и Нора... Томас задумался над тем, как долго он еще будет переписывать свою историю. Он знал, что будет делать это до седых волос.

— Попробуем, — произнес он, усаживаясь за компьютер. — Файлы групп... Начнем, ну, скажем, лет за пять.

По экрану побежали строчки. Томас вглядывался в них, высматривая нужные.

— Десять лет! — захихикала Рипли.

Строчки продолжали бежать по экрану монитора. Томас хмуро посмотрел на дочь. Рипли скорчила невинную рожицу, рассматривая рисунок, долженствующий изображать красный мак.

— Вот свинтус! — пробормотал Томас, улыбнувшись.

«Повторный запрос» — всплыло окошко на экране.

— Начнем с последних пяти лет, — сказал Томас.

Он одним взором окинул колонки имен. Должно быть, большая группа. Томас и его коллеги в шутку называли такие группы «инкубаторами», где преподаватель играл вторую скрипку в улюлюкающем хоре новичков, превращая их в будущих психологов.

«Открыть Интро 104а 2010», — дал он команду.

Появился список файлов, на каждом из которых значилось имя студента. Томас бегло просмотрел их.

Ничего.

«Открыть Интро 1046 2011».

Томас начал просматривать список. Он пробежал глазами две трети списка, и сердце его замерло.

ПОВСКИ СИНТИЯ 792-11-473

Она была его студенткой.

Из чего следовало, что он связан со всеми ними — всеми жертвами Нейла.

Томас однажды голосовал за Питера Халаша, однажды участвовал в демонстрации против Теодора Гайджа и несколько раз спорил с Норой насчет одной из книг Джеки Форреста. Но это были очень неосязаемые отношения, совершенно случайные.

И тут его осенило: возможно, в этом-то и заключалась основная цель. Цель Нейла.

Казалось, одна только Синтия Повски не согласна с этим...

— Показать лицо.

На экране монитора материализовалось юное, невинное лицо Синтии. Лицо было неподвижным — фотография, — но казалось, что она откидывается назад, веки трепещут, губы кривятся...

Томас вместе с креслом откатился от компьютера и обеими руками взъерошил волосы.

— Пап, а Сэм придет сегодня вечером? — спросила Рипли.

Сэм понравилась Рипли. Его дочка вообще обожала всех, кто обращался с ней как с маленькой взрослой.

— Не уверен, моя сладкая.

Память, призрачная, как дымка, возвращалась к нему: Синтия, только помоложе, свежая, как все уроженки Среднего Запада, склоняется над столом, признаваясь, что ее смущает термин «гештальт». Томас вспомнил, какую отпустил по этому поводу шуточку, — тогда она показалась ему безобидной и умной, хотя он почти сразу пожалел о своих словах. Какой напуганной выглядела Синтия! Ошеломленной и отчаявшейся. Так легко забылось, какой ранимой она была...

Рука с мышкой задрожала. Томас пролистал ее файл, боясь наткнуться на то, что, как ему казалось теперь, он помнил.

С учебой у нее не получилось. Судя по ее оценкам, она вылетела из университета. Еще одна трепетная, юная мордашка, еще одна отбраковка.

А засыпал ее Томас.

Он моргнул, представив, как она лижет кончиком языка красный лакированный ноготь.

Неудивительно, что ее образ оказался таким въедливым, преследовал его с такой неистовой регулярностью! Он знал ее. Знал, не зная.

Не считая Фрэнки, Нейл подбирал жертв на основе случайной, нечаянной связи с ним. Нейл перерыл жизнь своего лучшего друга в поисках тех немногих моментов, которые могли максимально приблизить его к славе. Деловой магнат, политик, телевизионный проповедник, порнозвезда. Не было никакого сомнения, что Нейл считал отношения между ними бессмысленными, случайными, как шарф или перчатка, «случайно забытые» у давно брошенной любовницы. Но почему? Неужели это было всего лишь частью его всеобъемлющего послания? Грубая иллюстрация бессмысленности всех и всяческих отношений?

Нет, подумал Томас. Было что-то чудовищно личное в безличной природе этих связей. Что-то предназначенное для него. Он не сомневался.

Но кто же тогда после этого Нейл?

Он явно стремился обзавестись собственной публикой; это с самого начала явствовало из похищений высокопоставленных фигур и драматических демонстраций с их участием. Кроме того, он хотел заставить Томаса страдать — Фрэнки и Нора были вполне убедительным доказательством того. Но другие люди: Халаш, Гайдж, Форрест и Повски — ничего не значили для Томаса. Стать свидетелем их мучений было, безусловно, страшно, но роль каждого была не больше той, которая вообще была им отведена в общем сценарии его жизни. В конце концов, они были ему чужими, не имея, как выразился бы Нейл, общего с ним генетического материала.

Томас посмотрел на Рипли, лежавшую на полу. Она болтала ногами, склонив голову набок и сосредоточившись на раскраске.

На какой-то неуловимый миг она тоже показалась ему чужой.

Ужас овладел им. Весь контроль куда-то улетучился, как краска, слегка потрескивающая в незримом пламени. По коже пробежали мурашки.

«Дана ли тебе власть десницы Божьей?» — спросил у него Нейл в ту ночь.

До Томаса наконец дошло, что все — все случившееся — было направлено непосредственно на него. И ФБР, и неуклюжие претензии на внимание публики, даже пророческая рутина семантического апокалипсиса — все это было не более чем ложь, которой Нейл заговаривал себя, компенсаторные механизмы, предназначенные придать рациональную стройность его подлинному мотиву и скрыть его.

Ненависть. Психопатическая ненависть. Нейл хотел заставить мучиться своего лучшего друга. Ни больше. Ни меньше.

Томас понял, что еще посмеется над этим, когда спор закончится, когда он проникнется зябким, недобрым предчувствием, что, может быть, Нейл и прав. Ответ без труда можно было найти в любом конспекте любого первокурсника или литературном произведении, посвященном этой теме. Нейл ненавидел его и, как любой ненавистник, желал уничтожить объект своей ненависти.

— Кто тебя ненавидит? — с любопытством спросила Рипли.

Томас был поражен. Неужели он говорил вслух?

— Никто, моя сладкая, — сказал он. — Так, бормочу себе под нос.

Никто, никто из них не может считать себя в безопасности. Ни Рипли, ни Нора, ни даже Миа или Сэм. Нейл явится за ними.

«Дана ли тебе власть десницы Божьей?»

«Мысли ясно. Мысли трезво».

Нейл не разыгрывал Куртца перед своим Марлоу, он разыгрывал Бога перед своим Иовом. Он был одержим. Непонятно почему причиной одержимости Нейла стал его лучший друг. Каким-то образом ему удалось развить в себе, взлелеять и скрыть свою психопатическую навязчивую идею.

Томас изо всех сил стиснул трясущиеся руки.

Контроль возвращался. Мир занял привычное место вне аквариума.

Один его старый преподаватель отстаивал мысль, что психологи это подлинные ловцы человеков. Великие сети ожидания, говорил он, сплачивали отдельных людей в общины. Когда же люди нарушали эти ожидания, требовался психолог, чтобы опутывать их все новыми и новыми сетями. Таким образом, утверждал он, все «Диагностическо-статистическое пособие по умственным расстройствам» было способом вовлекать непредвиденное в систему ожидаемого, дабы в корне уничтожить угрозу неожиданного. Нарушение рамок превращалось в симптомы. Предмет отвращения становился клиническим признаком.