— Агент Атта поразила меня своей твердолобостью.

Саманта пожала плечами.

— Быть американкой арабского происхождения в ФБР нелегко. — Она сделала большущий глоток пива и добавила с виноватой усмешкой: — У каждой сучки свои причины.

Томас рассмеялся. Либо Саманта Логан действительно была честнягой, либо старалась показаться таковой. А может, это своего рода тактика?

— Вы всегда так открыто высказываете свои взгляды, агент Логан?

Она улыбнулась в ответ.

— Думаю, бакалавру нет смысла тягаться с доктором философии.

— Я не философ, — поправил ее Томас — Я психолог.

Томас заметил, что смеется вместе с Самантой, и поразился, как быстро ей удалось изменить его настроение. Было что-то в ее улыбке, какая-то открытость, говорившая о любящих родителях, с которыми она была накоротке, и детстве за обеденным столом, вокруг которого не смолкали шутки. Он не мог не задуматься над тем, как много у них общего.

«Начальница решила, что я ваш тип».

— Вот почему, — агент Логан пригнула голову, подбирая нужные слова (до странности милое, привлекательное движение), — мы могли воспользоваться вашей помощью в данном случае.

— На самом деле вашим ребятам нужен невролог, — скептически заметил Томас.

— А разве психолог не то же самое?

Томас поморщился.

— Сложный вопрос.

— Как так?

— Неврология — наука о мозге. Психология — наука о сознании. Достаточно просто, я полагаю, но все очень быстро усложняется, когда пытаешься понять отношения между ними.

— Отношения между мозгом и сознанием?

Томас кивнул.

— Некоторые считают, что мозг и сознание это одно и то же, но на разных уровнях описания. Другие считают, что это совершенно разные вещи. А третьи считают, что реален только мозг, а сознание, следовательно, и психология — чепуха на постном масле.

— А вы как считаете?

— Если честно — не знаю. Меня пугает, что с течением времени, по мере того как неврологическая наука обретает зрелость, отношения между двумя дисциплинами начинают все больше напоминать отношения между астрономией и астрологией, химией и алхимией...

— Почему же так происходит?

Томас умолк, пораженный ее искренней любознательностью. В своих непрестанных усилиях увлечь студентов он запомнил бесчисленные маленькие «фактоиды», касавшиеся озабоченности того или иного новичка. В результате он знал слишком много мифов и мелочей о привлекательности. Так, он знал, что Сэм обладает всеми чертами, притягательными для западного типа мужчины: большими глазами, тонким носом, высокими скулами и нежно очерченным подбородком. Знал, что при любых обстоятельствах просто взгляд, брошенный на Саманту, пробудил бы определенные центры мужского мозга.

И его в том числе.

— Потому что неврология — естественная наука, — ответил Томас, откашлявшись. — Она рассматривает человеческое поведение и сознание как естественные процессы, подобные любым другим процессам в мире природы. Она даже объясняет причины того, почему мы именно такие.

— А психология — нет?

— Нет, не совсем. Психология учитывает также нечто, называемое «интенциональными объяснениями», слишком заумными и ненадежными с научной точки зрения... — Томас обратил внимание, что слишком глубоко дышит, словно настраивая себя на какое-то трудоемкое задание. — Вот, например, почему вы решили отхлебнуть пиво именно сейчас?

Саманта наморщила лоб, пожала плечами и ответила, запинаясь:

— Потому что захотелось.

— Прямо в точку. Это и есть интенциональное объяснение. Психологическое объяснение. По большей части люди так и понимают и объясняют свои поступки: с точки зрения интенций, намерений, желаний, целей, надежд и так далее. Мы пользуемся интенциональными объяснениями.

— А это ненаучно?

Ее нога слегка коснулась его ноги, и Томаса словно током ударило.

«Просто сбрасывает туфли», — догадался он.

— Науке они кажутся неудобными. Но еще до возникновения науки мы объясняли мир преимущественно в ин-тенциональных понятиях. Еще на заре истории большинство наших объяснений мира носили психологический характер. Затем появляется наука и — бац! Если бури некогда объяснялись гневом богов и тому подобным, то теперь мы определяем их как следствие повышенного атмосферного давления и так далее. Наука здорово постаралась выхолостить психологию, оторвать ее от мира природы.

Мир перестал быть зачарованным. На своих занятиях Томас всегда изо всех сил старался довести до сознания студентов, каким чрезвычайным было это преображение... было и есть. Гомеровская Греция, ведическая Индия, библейский Израиль; если говорить о структуре, эти миры были из того же теста, что и Средиземье Толкина. Да, освященные традицией, отвечающие желаниям масс — безусловно, однако в то же время — проекции человеческого воображения, возвеличивающие человека. Что может быть более замечательным? Человечество потратило немало сил и времени, живя в различных мирах, созданных его фантазией, умоляя, коленопреклоняясь, убивая, воздавая врагам, — и все это во имя какой-то выдумки? То есть попросту выходит, что оно заблуждалось?

И если Нейл был прав, практически ничего не изменилось.

— До появления науки, — продолжал Томас, — мы, люди, в действительности не могли отличить добро от зла вне традиции и своекорыстных интересов. Так почему бы по-дружески не побеседовать? Не пофантазировать? Почему бы не разработать систему убеждений, которая потакала бы нашему тщеславию, нашей потребности найти общую для всех меру? И не случайно мы настряпали тысячи различных религий, каждая из которых свойственна определенной культуре.

Сэм молча отхлебнула пива, чтобы, как предположил Томас, сориентироваться.

— Почему же тогда я всегда считала психологию наукой?

— Она и есть наука... в некотором смысле. Она использует многие научные инструменты и стандарты. Она развивается, выдвигая гипотезы. Проблема заключается прежде всего в объекте исследования.

— То есть в сознании.

— Точно. В первом приближении можно сказать, что сознание это нечто, ну, допустим, призрачное. Древнегреческие корни слова «психология» — psyche и logos , переводя буквально, — «слово души». С другой стороны, корни слова «неврология» — neuron и logos , или «слово жил, нервов». Очень многие сводят основное различие к тому, что неврология имеет дело с механизмами плоти, тогда как психология имеет дело с синтаксисом несказанного. Вот и скажите теперь: что больше похоже на науку?

— Ошибаетесь, профессор, — рассмеялась Саманта.

— В чем?

— Вы-то как раз — философ.

Томас почувствовал, что смеется слишком натужно — болезненная реакция на болезненные обстоятельства. На некоем уровне было просто слишком нелепо воспринимать все всерьез: Нейл безумец. Нора трахается с ним, агент ФБР накачивает Томаса пивом, чтобы выследить его. Ха-ха, Нейл трахает Нору. Ха-ха, Нейл убивает невинных. Ха-ха-ха...

По взгляду агента Логан он догадался, что она поняла это, если не во всех подробностях, то на смутно физиологическом уровне. Внезапно он почувствовал близость к этой незнакомке, даже при том, что почти ничего не знал о ней.

«Опасайся слишком тесных отношений, — предупредил себя Томас — Никакой спешки, Паинька... Ну и денек выдался».

Что-то в Саманте пробудило в нем этот тревожный и сладкий подростковый зуд — отчаянное желание быть любимым. Казалось, он слышит доносящийся издалека смех Нейла...

«Дана ли тебе власть десницы Божьей?»

Глаза Саманты вспыхнули, когда она открыла еще бутылку пива.

— Вы действительно должны помочь мне, профессор.

Томас отрицательно покачал головой, его мысли блуждали в тумане состязающихся между собой требований, потребностей и... замешательства. Слишком многое происходило слишком быстро.

— Как я уже сказал, я не невролог. Я расскажу вам все, что вы захотите узнать, но в прочих отношениях я академический зануда.