Однако Тревору ее грудь нравилась, и это вызвало у нее улыбку. Он называл ее своей молочной матерью и считал ее грудь бесконечным источником наслаждения; особенно ему нравилось, когда она садилась сверху, а ее груди начинали елозить по его лицу. Когда он припадал к ее соскам, она думала о том, насколько он похож на ребенка, и это пробуждало в ней фрейдистский интерес к тому, как выглядела его мать. Впрочем, эти размышления не доставляли ей удовольствия.

— Ты встаешь?

Он был обнажен, и она была вынуждена признать, что отсутствие одежды не делает его красивее. И тем не менее ее привлекло именно его уродство. Каким-то парадоксальным образом она хотела его именно потому, что он отличался такой очевидной непривлекательностью. Она не могла объяснить этот феномен и убеждала себя в том, что отсутствие красоты Аполлона компенсировалось в нем своеобразием внешности.

Он опустился на край кровати и начал натягивать носки. Эрекция уже закончилась.

— В семь я должен встретить Молли.

Она лежала не шевелясь.

— С тобой все в порядке? — осведомился он, вставая и натягивая на себя свои модные красные трусы.

Понимая, что это надо сказать сейчас, иначе это не будет сказано никогда, она повернула голову и произ несла:

— Похоже, у нас проблема, Тревор.

Тот нахмурился и вздохнул, перестав бороться со своим левым носком.

— Да? Серьезная?

Она приподнялась и оперлась на левый локоть, отчего кровать и сидевший на ней Тревор Людвиг заколыхались.

— Честно говоря, не знаю. Адам Пиринджер очень встревожен, но…

— Пиринджер? — Его изумление граничило с возмущением. — А что ему о нас известно?

Она не сразу поняла, о чем он. Они явно говорили о разных вещах.

— Дело не в нас. — Она махнула рукой, указывая на безвкусное оформление комнаты. — Дело в работе.

— В работе? А что такое? — продолжая хмуриться, осведомился он.

Она прикоснулась к нему правой рукой.

— Поступила жалоба.

На его лице отразилась старческая мука. Не то чтобы для нее это было внове, но сейчас она ощущала, как постарели они оба и как устарел их роман. Уже много лет они приходили в эту грязную квартирку, расположенную в грязном и сомнительном райончике, чтобы заниматься здесь сексом. И каким-то образом ни его жена Молли, ни ее муж Ричард даже не подозревали об этом, а если и подозревали, то не обращали никакого внимания. И Алисон даже не знала, что ее огорчает больше — их слепота или их безразличие.

— Жалоба? — повторил он, словно не понимая, о чем идет речь, хотя Алисон знала, что он все прекрасно понял.

— Да, Джеффри Бенс-Джонсу, — кивнула она.

— И что в ней говорится?

— Что качество твоей работы оставляет желать лучшего. — По мере того как из ее рта вылетали слова, ей все больше начинало казаться, что она участвует в каком-то ритуале унижения. — В письме приведены конкретные примеры.

Он старел прямо на глазах. Казалось, время понеслось во весь опор, словно мироздание вознамерилось ему страшно отомстить.

— И что, его потрясло то. что я допускаю ошибки? — с ухмылкой поинтересовался он, но его циничное безразличие было слишком нарочитым. — Он, наверное, считает, что Пиринджер никогда не ошибается. Да, видимо, в присутствии такого божества человеческие слабости выглядят недопустимыми.

Она согласилась, похлопав его по руке и, видимо, ненадолго успокоившись; он продолжил одеваться. Когда он был почти уже готов, она вылезла из постели и прошлепала в ванную. Когда она вернулась, его уже не было, и она смогла одеться в одиночестве.

Он стоял в гостиной перед большим зеркалом, висевшим над газовым очагом, и завязывал себе галстук. Раньше он сдавал квартиру студентам-медикам, пока у него не начался роман с Алисон. И в течение всего этого времени в ней ни разу не было ремонта, вследствие чего она выглядела жалкой, грязной и неуютной, являясь идеальным местом для адюльтера. Алисон никогда не осматривала квартиру, опасаясь наткнуться на грязную посуду, оставленную последними студентами и покрытую плесенью, из которой можно было бы получить пенициллин.

— Я правильно понимаю, что мне не дозволено будет знать, кто из моих коллег исполнил роль Брута? — осведомился он, глядя в зеркало.

«Неужто ты видишь себя в роли Цезаря?» — подумала Алисон.

— Пиринджер сказал, что не знает, но подозревает Айзенменгера.

На его лице появилось изумленное выражение.

— Временный заместитель? — отвернувшись от зеркала, спросил он. — Ну что ж, возможно, возможно, — подумав, заметил он. — Однако у меня есть и другие кандидаты.

— Например?

— По-моему, это очевидно. Эта мелкая тварь Шахин. Он знает, что я его недолюбливаю.

Она уже тысячу раз слышала от него подобные заявления, но так и не смогла к ним привыкнуть.

— Совершенно не обязательно, — не слишком уверенно откликнулась она. — Как ты можешь это утверждать, не имея никаких доказательств?

— Возможно, возможно, — с задумчивым видом согласился он. Он протянул к ней руку, она подошла, и они поцеловались.

— Но если не Шахин, то кто же? — спросил он. Она слабо улыбнулась, так что ее лицо приняло вид чуть ли не посмертной маски.

— Ну, по-моему, ни один из наших коллег не отличается особой привлекательностью.

— Ну не знаю, — тут же откликнулся он. — По мне, так Милрой вполне симпатичен… — Однако он тут же себя оборвал, и на его лице появилось смущенное выражение. — Ой, прости, Алисон. — Выражение ее лица не изменилось, но его напряженность свидетельствовала о том, что он причинил ей боль. — Я совсем забыл.

— Это было давно, — отмахнулась она, погружаясь в его объятия.

Она изо всех сил старалась не заплакать, потому что это выглядело бы очень глупо. Ей уже было за шестьдесят, и она давно не могла произвести кого-либо на свет. Так какое теперь могло иметь значение то, что она бесплодна?

— Самое ужасное в том, что его даже никогда не мучила совесть, — прошептала она.

— Знаю, знаю.

— Он просто сказал: «Не повезло», как будто это не имело к нему никакого отношения.

Он принялся успокаивать ее и вытирать ей слезы, которых было уже не скрыть. Они стояли обнявшись, и она в который раз думала о том, что все могло бы сложиться совсем иначе.

Воспоминания о последнем случае, когда она пила у него вино, и о том, чем все это закончилось, наполняли Айзенменгера стыдом и восторгом, который был окрашен чувством вины. Когда они устроились за столом у окна, выходившего на кирпичную дорогу, он попытался прочитать в ее глазах какие-либо воспоминания о той ночи и заново ощутил, как глубоки и прекрасны эти глаза.

— Всегда приятно тебя видеть, Беверли, хотя я догадываюсь, что ты, как всегда, по делу.

Он рассчитывал на то, что она рассмеется или хоть как-то отреагирует на его комплимент, но она лишь устало улыбнулась.

— «Потрошитель снова наносит удар»? — предположил он, не отрывая от нее взгляда.

— Я всегда испытывала отвращение к этому имени, — скорчив гримасу, откликнулась она.

— Так какое это имеет отношение ко мне?

Ее интонация ни на йоту не изменилась, но ответ словно опалил его:

— Если выяснится, что Мелькиор Пендред был невиновен, меня уволят.

У него было несколько предположений относительно причин ее визита, но это ему даже не приходило в голову, и сейчас он был искренне изумлен.

— Почему?

Она облизнула губы, словно они внезапно пересохли.

— Якобы потому, что я допускаю слишком много ошибок. Загляни в газеты. «Очередная судебная ошибка. Когда полиция научится работать?» Ну и тому подобное.

— И?

— А я раздражаю власть предержащую. К тому же меня не любит человек, который ведет это дело. Все это вместе означает, что я у них в первых рядах на вылет.

— Но ведь ты тогда даже не была старшим следова телем, насколько я помню. Этим делом занимался Кокс.

— Который ушел на пенсию. Как бы то ни было, у него хороший послужной список, и его репутация не запятнана такой персоной, как Никки Экснер.