И тем не менее он снова различил в ее взгляде тревогу. «Да что же с ней такое творится?» — подумал он.

В процессе относительно короткого, но довольно интенсивного общения он успел узнать бурный темперамент Елены и ее стремление к независимости. Он знал, что она никого не пускает в свой внутренний мир, слабо мерцавший под защитой внешнего ледяного панциря. Знал он и то, что только ему дозволено проникать за его пределы, но лишь на тех условиях, которые предлагала сама Елена.

Он никогда не пытался изменить ее, ему даже не приходила в голову подобная мысль, но та холодность, с которой он регулярно сталкивался, постепенно начинала ему надоедать.

— Как Париж?

Она занималась поисками своей сумочки или шарфика.

— Очень французский, — ответила она, обращаясь к какой-то фарфоровой фигурке, на которую ее лаконичность вряд ли могла произвести впечатление.

«Впрочем, возможно, это свидетельство того, что она пребывает в хорошем настроении», — подумал Айзенменгер.

— Не сомневаюсь… но Париж весной?..

— Париж, как все большие города, полон людей, считающих себя лучше всех из-за того, где они живут. — Она нашла пейджер и положила его в сумку. — К тому же завален собачьим дерьмом, — добавила она, поворачиваясь к Айзенменгеру.

— Ты сегодня не дежуришь? — спросил он, направляясь за ней в переднюю.

Елена была дежурным адвокатом; и хотя возможность ее вызова была маловероятна, это не украсило бы их сегодняшний вечер.

— Дежурю. А что? — с вызывающим видом осведомилась она.

— Да так, — пробормотал он, не рискуя говорить что-либо еще.

Однако Елена смягчилась:

— Дэн заболел. Я обещала его подменить.

Они молча спустились вниз, а когда садились в его машину, он осмелился поинтересоваться:

— Так что, поездка была неудачной?

Она застегивала ремень безопасности и ответила не сразу:

— Это была конференция по правам человека, Джон. Точно такая же, как любая другая.

Ему показалось, что она говорит усталым и даже подавленным голосом. Впрочем, он тоже всегда плохо себя чувствовал после конференций, — наверное, это было связано с отвратительной пищей в буфетах, фальшиво жизнерадостными вечеринками и бесконечными докладами. Поэтому он поклялся сделать все возможное, чтобы хоть немного взбодрить ее.

Заворачивая за угол, он заметил заголовок вечерней газеты, вывешенной на стенде перед входом в торговый комплекс, и его клятву затмили новые мысли.

Потрошитель? Мелькиор Пендред? Но ведь он был мертв.

Елена тоже обратила внимание на этот заголовок, а взгляд, который она бросила на лицо Айзенменгера, заставил ее вернуться к прежним размышлениям.

— Ты ведь участвовал в этом деле?

— Пять убийств и все под копирку, — погружаясь мыслями в прошлое, ответил он. — Мелькиор Пендред был приговорен за них к пожизненному заключению. Семь месяцев назад он умер в тюрьме. Так что вряд ли он мог бы совершить это.

— Но ведь полиция не могла ошибиться. Конечно нет. — Сарказм Елены был не столько испепеляющим, сколько иссушающим.

— Да, — ответил Айзенменгер, все еще блуждая в прошлом.

Он думал об офицерах, занимавшихся этим делом, особенно о Беверли Уортон.

Айзенменгер был терпеливым человеком — как все патологоанатомы, — но этот вечер оказался для него настоящим испытанием. Им обоим нравился этот ресторан — он был дорогим, и в нем не было ничего нарочитого. В прежние посещения Елена явно получала удовольствие от царившей здесь атмосферы, которая сглаживала острые углы ее личности, однако на этот раз все выглядело иначе. Сегодня она была настроена исключительно колюче. Его блестящим пассажам за редким исключением удавалось преодолеть барьер из четырех предложений, Елена же отделывалась односложными репликами, которые просачивались в мир или на ходу умирая, или содержа такой уровень рН, что могли бы растворить драгоценные металлы. Он подумал было, что ей, возможно, интересно узнать о его новой работе, его впечатления от новых коллег, однако все его попытки затронуть эту тему не вызвали никакого образа на радаре внимания. Похоже, она была полностью поглощена своими язвительными замечаниями. Ее последняя колкость — «Что ты говоришь!» — в ответ на его замечание, что десерт (взбитые сливки с меренгами и персиками) слишком приторен, окончательно вывела его из себя.

— Что с тобой, Елена? Ты общительна, как мурена. — Он попытался сгладить остроту вопроса легкостью тона, однако его прямолинейность скрыть было невозможно. А начав, он решил идти до конца. — С тобой уже несколько месяцев что-то происходит.

Он сразу понял по выражению ее лица, что сейчас она начнет возражать и все отрицать, поэтому, как мудрый полководец, решил закрепить успех:

— Тебя постоянно что-то грызет с тех пор, как ты вернулась из больницы в Шотландии. Ты отрицаешь это, но на самом деле тебя что-то мучит и не дает тебе покоя.

Она открыла рот, да так и застыла, пока он не закончил. Повисла пауза, и вселенские часы словно остановились. Наверное, не одна тысяча фей скончалась за то время, что она смотрела на него, оскорбленная его дерзостью, но потом Елена опустила глаза и прошептала:

— Прости.

Он замер, ожидая продолжения, и довольно долго казалось, что он ждет напрасно, но затем она снова подняла глаза.

— Я не умею прощать, Джон, и, наверное, слишком строго сужу людей.

— Ну, тогда мне грозит оказаться на скамье подсудимых.

— Да, — грустно улыбнувшись, подтвердила она. — После Роуны я поехала повидаться с Беверли.

Он так и знал, что все дело в Беверли.

— И?

Но похоже, она потеряла нить разговора, так как следующая ее реплика прозвучала для него совершенно неожиданно:

— Она ведь стерва.

Он не успел открыть рта, как у нее задребезжал пейджер. Она прочитала сообщение и встала, чтобы направиться к телефону. Айзенменгер закатил глаза — то, что все это полностью соответствовало общей удручающей атмосфере вечера, вряд ли могло его утешить.

По крайней мере, когда она вернулась, вид у нее был виноватый.

— Прости, Джон. Мне надо идти.

Он вздохнул:

— Что на этот раз? Пьяный водитель или очередной психопат? — Чаще всего дежурного адвоката вызывали именно к таким клиентам.

— Нет. Арестован Мартин Пендред.

Елена была уверена, что к людям пристает запах, а вернее, вонь камер. Ее переход в область уголовного права привел к тому, что она довольно много времени стала проводить в подобной атмосфере, но это не означало, что она успела к ней привыкнуть. Ей постоянно приходилось преодолевать в себе как физическую, так и нравственную брезгливость. Она понимала, что это чувство является надуманным и необоснованным и мешает ее работе. Как можно помочь человеку, если ненавидишь место, где он находится и где происходит твое общение с ним?

Но ужаснее всего были даже не запах, не жесткие стулья и не поцарапанный щербатый стол, не унылые зеленые стены и не грязные окна с тонированными стеклами, забранные решетками.

Нет, ужаснее всего было отношение полицейских. Елена выросла среди представителей среднего класса, в том мифическом мире, в котором преступления практически не совершаются и который полиция всегда защищает, проявляя по отношению к нему почтительность, благодушие и осторожность. Даже потрясение, вызванное смертью родителей, не смогло разрушить эти представления, и лишь за последние полгода Елена познакомилась совсем с другой стороной работы полиции.

Да, они продолжали демонстрировать почтительность, но эта почтительность была пропитана ядом презрения и враждебности. Каждая фраза завершалась упоминанием ее социального статуса, и слово «мисс» в их устах звучало настолько надменно и пренебрежительно, что казалось почти оскорбительным, словно сам факт того, что она не была замужем, свидетельствовал о ее глупости или неопытности или о том и другом вместе.