Окончательно выведенный из себя Ормонд склонился над Мартином, который стоял на четвереньках и дышал несколько чаще обычного. Таким образом они с Эскином теперь перекрывали для него оба пути отступления.

— Так, — удовлетворенно произнес Ормонд. — Думаю, пора поговорить о Правилах.

Тут Мартин попытался встать. В этой попытке было что-то бунтарское, свидетельствовавшее о нежелании подчиняться. Однако Ормонд сделал из нее лишь один вывод — что он ударил недостаточно сильно. И он вместе с Эскином, по-собачьи исполнявшим уготованную ему роль, принялся исправлять эту оплошность. Их методика предполагала использование сапог с коваными носками, а также удары головой Мартина о стену, что добавляло ей новые кровавые пятна.

Именно в этот момент в коридоре появился Мелькиор, также направлявшийся на перерыв. Он остановился в открытых дверях с таким же выражением лица, как у брата. Ормонд стоял спиной к Мелькиору; он слышал, как открылась дверь, но не сомневался, что, кто бы это ни был, он послушно ее закроет и уйдет, позабыв о том, что видел. А Эскин был настолько увлечен происходящим, что ему было не до того, чтобы смотреть, кому там вздумалось войти.

Мелькиору потребовалось несколько секунд, чтобы идентифицировать объект их внимания. Когда же ему удалось это сделать, он с прежним выражением лица попятился и закрыл дверь.

Ормонд, чувствуя, что достиг своей цели, остановился и приказал сделать то же самое Эскину, который, войдя в раж, готов был лупить Мартина до тех пор, пока тот не превратится в клубничный джем с хрустящей начинкой.

— Ну… — прошептал Ормонд, склоняясь к окровавленному уху Мартина. — Надеюсь, ты понял. У нас здесь есть Правила. Правила, которым тебе придется подчиняться.

Сзади снова открылась дверь, но Ормонд не сомневался в том, что она так же снова закроется.

Однако его уверенность не оправдалась. Дверь действительно закрылась, но звука поспешно удалявшихся шагов не послышалось. Вместо этого посторонний быстро преодолел несколько метров, отделявших его от Ормонда. К тому моменту, когда Ормонд начал поворачивать голову, трио уже превратилось в квартет.

Кто-то схватил его за длинные жесткие волосы и рванул вверх с такой силой, что он невольно был вынужден приподняться. Прежде чем он успел сориентироваться, голову его оттянули назад, к горлу приставили нож, а справа до него донесся тихий, как выдох, голос. Он произносил слова медленно и неуверенно, словно говорил на иностранном языке: «Отпусти моего брата».

Ормонд поводил глазами направо и налево, пытаясь выяснить, нельзя ли как-нибудь исправить положение, однако острие ножа впивалось в его горло все глубже. На скотобойне не держали тупых ножей, равно как и работников с острым умом.

— Отойди, — приказал он Эскину.

Он произнес это слово сквозь зубы, не шевеля губами и языком, чтобы лезвие ножа не врезалось в горло. Эскин с жадностью смотрел на Мелькиора, словно у него был план, как развернуть ситуацию в свою пользу и освободить Ормонда, однако он покорно выполнил приказ.

Мартин неуверенно поднялся с залитого кровью пола. Его лицо уже начало опухать и синеть под кровавой маской. Может, кто-нибудь и воспользовался бы случаем, чтобы отомстить, но только не Мартин. Он неотрывно смотрел на Мелькиора, хотя ни тот ни другой не проронили ни слова. Затем он повернулся и, миновав Эскина, двинулся к выходу, вероятно, все за той же чашкой чая, за которой он шел изначально.

Мелькиор снова что-то зашептал Ормонду в ухо, и опять его слова прозвучали как неведомый миру сиротский щебет: «Эскин — уйти».

Ормонд заколебался, но острие ножа еще глубже врезалось в его кожу.

— Сгинь, — прошипел он, обращаясь к своему подпевале.

И Эскин неохотно удалился.

Теперь они остались одни, но Мелькиор не спешил. Совершенно не думая о том, что их могут прервать, Мелькиор с бесстрастным видом выждал три минуты; и если Мартину это время показалось долгим, то для Ормонда оно было бесконечным. Темный мрачный коридор с измазанными кровью стенами и тусклым освещением напоминал ему какую-то усыпальницу, но он молчал и, застыв, ожидал решения Мелькиора.

Мелькиор разрешил ситуацию, не говоря ни слова: с мясницкой точностью он провел ножом по горлу Ормонда, разрезав кожу, но не повредив горла. Это было больно, но не смертельно.

И лишь в самом конце Мелькиор чуть нажал на лезвие, так что оно задело яремную вену. Кровь хлынула фонтаном, но умереть от этой раны Ормонд не мог.

Обмочившись от страха и хватая ртом воздух, Ормонд повалился на пол.

А Мелькиор отправился на перерыв.

Эта вечность, проведенная в полной тишине с неведомой и неукротимой силой, возымела свое действие — Ормонд никогда никому не рассказывал о том, как легко он стал жертвой чужого скорого суда, и уж тем паче он не пытался больше учить Пендредов Правилам.

Мартин Пендред был арестован в половине девятого вечера. Этот арест не сопровождался демонстрацией высот дедуктивного метода и не являлся результатом мастерски проведенной полицейской операции. Он всего лишь стал следствием длительного бодрствования четырех офицеров, наблюдавших за передней и задней дверью дома Пендреда, ибо, когда они подошли к нему, он не только не попытался от них убежать, но даже не выказал удивления. Когда его окликнули, он просто обернулся с таким же невозмутимым выражением лица, как всегда. А когда его повели к машине, он шел с таким видом, словно отправлялся на прогулку с друзьями.

— В чем дело?

Питеру принадлежал большой обособленный участок на краю оленьего заповедника. Его дом источал комфорт и был покрыт позолотой изящества. В конце большого сада высилась дубовая роща, спускавшаяся к ручью, который был границей владений. Окна трех из шести спален под разными углами выходили на луг, а остальные на сад, сквозь который шла гравиевая дорожка. Отдаленный звук машин, долетавший до слуха Беверли, был различим ровно настолько, чтобы напоминать ей о высокомерии исполнительных органов.

Они сидели в столовой. Французские окна были распахнуты, и в комнату вместе с сумеречным светом втекал аромат свежескошенной травы.

— Телефон.

Питер улыбнулся. У него был большой добродушный рот, и, когда он улыбался, улыбка охватывала все его лицо, придавая и без того лучившимся юмором глазам непреодолимую притягательность.

— Я догадался, Беверли. — Он никогда не пользовался ее сокращенным именем — казалось бы, это должно было создавать между ними холодную отчужденность, однако вызывало в душе Беверли только теплые чувства. — Плохие новости?

Она вздохнула. Они пили вино, сидя за большим стеклянным столом, отражавшим свет, который лился из-под хрустальных подвесок люстры.

— Ты помнишь дело Пендреда?

Он кивнул:

— Конечно. Дело Потрошителя?

— Это было мое первое крупное дело, — рассмеялась Беверли. — Да что там крупное — крупнейшее! Ничего даже рядом не стояло.

— Да. У него еще было какое-то смешное имя.

— Мелькиор. Мелькиор Пендред.

— Какой-то псих.

— Пограничный аутизм. Ярко выраженный синдром Аспергера, — проговорила Беверли, дословно цитируя стенографический отчет. — На самом деле у него были нарушения восприятия. Они оба страдали этим — и Мелькиор, и его брат-близнец Мартин. Они воспринимали мир не так, как все остальные.

Питер подлил ей вина.

— Так в чем дело?

— Ну, как ты сам заметил, Мелькиор благодаря газетчикам получил прозвище Потрошитель, и вполне заслуженно. Он работал техником в морге, а у всех жертв было перерезано горло, после чего из них вынимались все внутренние органы. Это должен был делать человек, обладающий профессиональными навыками, поскольку потом он зашивал тела. Кроме этого, он извлекал мозг, причем делал это настолько профессионально, что догадаться об этом было невозможно. Затем он прятал внутренности и мозг где-нибудь поблизости, словно играя в какую-то чудовищную игру под названием «Найди органы». Иногда на то, чтобы их обнаружить, у нас уходило по несколько часов.