Потом впереди, низко над поверхностью почвы блеснул сиреневый разряд молнии. И как на застывшем киноэкране я увидел: на нас шла стена воды. Холодный сиреневый свет вспыхнул на мгновение. Огромная волна казалась неподвижной — наклонившаяся, вспененная, страшная.

— Назад! — хрипло выкрикнул Шатов.

Он побежал к “Стреле”, подпрыгивая и часто оборачиваясь. Порыв ветра отбросил меня в сторону. Я упал на колени. Луч света впереди замер, метнулся, уперся в глаза. Шатов помог мне подняться. В радиотелефон я отчетливо слышал его хриплое дыхание.

— Быстрее, штурман, быстрее…

Он втолкнул меня в люк. Взвизгнув, хлопнула крышка.

И тогда я услышал гул приближающейся волны. Ровный, слитный, он неуклонно надвигался, поглощая все остальные звуки: шорох кустарника, стук дождевых капель, свист ветра. Он нарастал, превращаясь в яростный, вибрирующий вой.

— Держитесь! — крикнул Шатов, и голос его потонул в обрушившемся грохоте.

Я протянул руки — они схватили пустоту. Пол выбило из-под ног. Я упал на Шатова. И тотчас же наступила тишина.

— Осторожнее, коллега… — поднимаясь, сказал Шатов. — Вот так. Я догадался, что случилось с Марсом. Марс превращен в заповедник для любителей острых ощущений. Полагаю, сейчас начнется небольшое, хорошо организованное землетрясение…

Снаружи по-прежнему доносился свист ветра. Унылый, бесконечно повторяющийся, он вызывал тягостное чувство. Кажется, я сказал об этом вслух, потому что в радиотелефоне послышался голос Шатова:

— Ничего не поделаешь… Нам придется выйти. Через полчаса Фобос уйдет за горизонт, и тогда мы ничего не услышим.

Медленно открылась крышка люка. Шатов, пригнувшись, нырнул в темноту. Я последовал за ним и сразу почувствовал, насколько сильнее стал ветер. Он уже не был порывистым, а давил плотной, почти осязаемой массой. Я ощущал Это давление сквозь толстую оболочку скафандра.

Шатов, прижимаясь к потрескавшейся, кочковатой почве, полз в заросли ареситы. Вода ушла, оставив изломанные кустарники. Я отпустил поручни.

И тогда ветер — он словно поджидал это мгновение — набросился с удесятеренной силой. Нет, не с удесятеренной. С сокрушающей, неимоверной, невероятной силой. Я плохо представляю, что произошло. Это случилось с какой-то сверхъестественной быстротой. Падение в пустоту, жестокий удар (меня спас скафандр), яркая вспышка света — луч рефлектора осветил коричневую, всю в трещинах, очень близкую почву — и темнота. Рефлектор был разбит вдребезги, антенна рации сломана. Голос Шатова (я не помню, что он кричал) оборвался на полуслове.

Ветер сталкивал меня куда-то в пустоту, Я пытался ухватиться за кусты ареситы — они были вырваны с корнями, я цеплялся за почву — она ускользала. А ветер, нет, не ветер — ураган, бешеный ураган с неистовой яростью уносил меня все дальше от планетолета. Дважды при вспышках молний я видел “Стрелу”. И почти сразу наступала густая темень. Над поверхностью планеты клубились тучи. Как гигантские холмы, они, казалось, ползли по самой земле, отсвечивая все усиливающимися электрическими разрядами. Теперь молнии сверкали непрерывно. Ураган был до отказа насыщен электричеством, со скафандра слетали снопы голубых искр.

Отчаянно напрягаясь, я старался задержаться, уцепиться за что-нибудь — и не мог. Ураган нес меня, подбрасывал вверх, швырял наземь, переворачивал и гнал, гнал, гнал…

Это продолжалось долго, нестерпимо долго и кончилось так же внезапно, как и началось. Я почувствовал удары упругих ветвей ареситы, провалился в какую-то яму — и все стихло.

Не сразу я осознал происшедшее. Болело ушибленное плечо, не хватало воздуха, перед глазами мелькали красные круги… Откуда-то из глубины сознания пришла страшная мысль. Сначала она была смутной. Потом, оттеснив хаотические клочки других мыслей, прозвучала вдруг с беспощадной ясностью: “Случилось то, чего ты давно ожидал. То самое. Неотвратимое”.

Над Морем Времени бушевал ураган. Где-то (я даже не знал, в каком направлении) был планетолет. Где-то очень далеко. Расстояние между нами не поддавалось измерению. Оно было бесконечным. А стрелка кислородного индикатора прошла половину шкалы. Кислорода оставалось на час, может быть, на полтора.

Скосив глаза, я долго, до боли в висках, смотрел на маленький светящийся индикатор, вделанный в шлем скафандра. Стрелка передвигалась! Мне казалось, что я ясно вижу, как она движется к короткой красной черте, за которой- смерть. Леденящий ужас затоплял сознание. Он поднимался, как вода, откуда-то снизу, постепенно сковывая тело. А предательская мысль звучала с яростной настойчивостью: “Случилось то, чего ты давно ожидал. То самое. Неотвратимое”.

Цепляясь за узловатые корни ареситы, я поднялся на ноги, раздвинул ветви. С прежней силой ревел ветер. Но небо было безоблачным. И над самым горизонтом я увидел двойную, очень яркую голубую звезду.

Это была наша Земля. Земля и Луна. Здесь, в этом чужом мире, где все было враждебно — и хлещущий ветер, и жесткая каменистая почва, и непроглядная тьма — вдруг возникло что-то свое, родное. Земля! Родная Земля! Я твердил это слово, я повторял его вновь и вновь.

В спокойном, дружеском сиянии двойной звезды было что-то необыкновенное. Что именно- я не мог понять. Всматривался — и не мог. Но чем дольше я всматривался, чем настойчивее старался понять это необыкновенное, тем важнее это было для меня. Я забыл об урагане, я не слышал рева ветра, я не видел диска кислородного индикатора…

И внезапно я понял. Двойная голубоватая звезда, повисшая над черным изломом горизонта, мерцала! Едва заметно, очень слабо, но мерцала. А в разреженной атмосфере Марса мерцание не могло быть заметно. Земля, далекая родная Земля, заставила меня осознать, что сегодня, сейчас, у Марса появилась плотная атмосфера. Я не знал, откуда она взялась. Я не думал об этом. Сквозь бездну Космоса Родина указала мне путь к спасению. И я принял этот путь сразу, без раздумий и сомнений.

Я открыл вентиль шлема.

В лицо ударил теплый ветер. Глубоко, полной грудью вдыхал я воздух. Он был очень теплый, влажный, насыщенный мускусным запахом ареситы. У меня кружилась голова от этого воздуха, от этого запаха, от счастья…

Не помню, сколько прошло времени. Земля поднималась над горизонтом, и там, где она поднималась, небо светлело. Для Марса наша Земля была утренней звездой. Ее восход предвещал утро, рассвет.

Он казался хмурым, этот рассвет. Серые тени тянулись по кочковатой равнине, над горизонтом клубились черные дымки туч. Но ветер стихал. Я это чувствовал.

И тогда мною овладела веселая злость. Я ухватился за низкий стелющийся кустарник, вылез из ямы и пошел. Я шел и кричал. Я ругал ветер, выкрикивая какие-то слова, какие-то обидные слова. Ветер фыркал, налетал, пытался оттолкнуть меня, но он уже ничего не мог сделать.

Я шел.

Куда идти — я не знал. И поэтому шел наугад, туда, где светилась двойная утренняя звезда. Я не смог бы повернуться к ней спиной.

Я прошел метров сто. Из-за бугра (впереди и правее меня), роняя красные искры, поползла в небо ракета. Потом — еще одна. И еще, еще… Кто-то стрелял из ракетницы.

Тогда я побежал. Ветер как бы расступился, исчез. Я бежал, перепрыгивая через кусты ареситы, — на Марсе почти не чувствуется тяжести скафандра.

С вершины бугра я увидел “Стрелу”. Она была совсем близко, метрах в пятидесяти. Ее темный, вытянутый силуэт четко вырисовывался на фоне светлеющего неба. Она показалась мне необыкновенно красивой, наша “Стрела”: плавные, благородные и строгие очертания, гордо приподнятые короткие крылья, устремленный вперед корпус…

Шатов выпускал одну ракету за другой. Он был без скафандра, в расстегнутом комбинезоне. Рядом со “Стрелой” стоял собранный вертолет — маленький, приземистый. Только Шатов мог так собрать вертолет — один, в темноте, в бурю…

Он издалека увидел меня, отбросил ракетницу, сорвал кожаный шлем и, высоко подняв его над головой, что-то закричал.