— Все, кроме молодого мужа в постели. — Высокий мужчина не вполне понимал, почему сказал это, и тут же пожалел о своих словах. Кофе в глазах магната начал кипеть, а руки стиснули кинжал, но потом расслабились и снова по-дюреровски подперли подбородок.

— Неужели потеря столь велика, если она так много приобретает? — ледяным тоном осведомился Импортуна. — Избавьте меня от проявления отцовских чувств, amico. Я знаю, чего вы стоите.

«Может, да, а может, и нет», — подумал высокий мужчина.

— Значит, договорились? — спросил он вслух.

Импортуна покачал головой.

— Это еще не все?

— Si dawero, caro mio.[13] Вирджинии придется подписать добрачный договор.

— Какого рода?

— Она обязуется не предъявлять никаких прав на мое состояние — даже полагающихся вдове — до истечения пяти лет после свадьбы. Таким образом, она не сможет выйти за меня, а потом меня бросить. Но если Вирджиния будет придерживаться условий договора и проживет со мной до сентября 1967 года, то станет моей наследницей. Моей единственной наследницей, suocero. По-вашему, это не справедливо?

— Существует такая мелочь, как доверие между мужем и женой… — начал будущий тесть, но оборвал фразу и засмеялся. — Вы, безусловно, вправе защищать себя, учитывая… э-э… обстоятельства. — Протянув руку, он взял еще одну гаванскую сигару и зажег ее. — Но, Нино…

— Ora che cos'e?[14]

— 9 сентября 1967 года вам исполнится… дайте подумать… шестьдесят восемь. Поскольку мы говорим откровенно, — продолжал он сквозь струйку сигарного дыма, — я должен упомянуть о неприятной возможности, что к этой дате вас уже не будет с нами. Что произойдет с моей дочерью, если вы умрете до истечения срока договора? Она останется без гроша.

— Да, — кивнул Импортуна, — и вы тоже.

— Но, Нино, в таком случае она зря потратит пять лет ее молодой жизни. Это не кажется справедливым.

— Согласен, amico. Но ей придется пойти на этот риск. Игра не такая плохая, учитывая ставки. Кроме того, попытайтесь взглянуть на это с моей точки зрения.

— Пытаюсь, Нино. Но Вирджиния — все, что у меня есть. Как вам известно, ее мать умерла. Никаких родственников ни с какой стороны у нас не осталось — во всяком случае, мы о них не знаем.

— Я скорблю вместе с вами, мой бедный будущий suocero. Но вы не потеряете дочь, а приобретете зятя.

— Тоже верно, — пробормотал высокий мужчина. — Ну, Нино, могу только обещать, что приложу все силы… Да, насчет этих доказательств…

— Я буду придерживаться условий сделки, — сказал Импортуна. — Вы сомневаетесь в моем слове?

— Конечно нет…

— И вы сохраните за собой пост вице-президента по контролю. В случае успеха я, возможно, прибавлю вам жалованье и предоставлю пакет акций. Но предупреждаю…

— О чем, Нино?

— Больше никаких заимствований у «Суперба фудс», «Ултима майнинг» и других компаний. Capito?[15]

— Естественно.

— И больше никаких фокусов с книгами. Хартц будет вас проверять.

— Нино, даю вам слово…

— И не предлагайте Хартцу долю украденного за то, что он будет предоставлять мне фальшивые отчеты — кое-кто, кого вы не знаете, будет проверять его. Не то чтобы меня беспокоило, сгниете вы в тюрьме или нет, caro.[16] Но как это будет выглядеть для жены Нино Импортуны? Ее родной отец! Прошу прощения. — Он снял трубку одного из батареи телефонов на флорентийском столе. — Да, Питер?

— Мистер Э. только что прибыл из Австралии.

— Мистер Э.? Он здесь? В апартаментах?

— Ждет.

— Отлично, Питер! Я хочу видеть его немедленно.

Импортуна положил трубку и махнул правой рукой визитеру, отпуская его. Казалось, он нисколько не стесняется того, что на этой руке только четыре пальца — указательный и средний срослись, как сиамские близнецы, в один палец двойной толщины, но удивительно гибкий.

— Ciao, suocero,[17] — мягко произнес девятипалый миллионер.

В нормальных условиях яйцеклетка пребывает в матке в ожидании около двадцати четырех часов.

Если оплодотворение имеет место, тогда вместо того, чтобы пройти через матку в мир тщеты, организм — теперь зигота — прикрепляется к стенке матки и приступает к осуществлению заложенной в нем программы роста.

9 декабря 1966 г.

Интересно, почему я продолжаю записи? Это нагромождение чувств, надежд, разочарований, страхов, радостей и прочего. Из-за радостей — тех немногих, которые у меня есть, — и из-за почти наркоманской жажды выразить их? Тогда почему я останавливаюсь на скверных эпизодах? Иногда я думаю, что это не стоит риска. Если Н. когда-нибудь найдет дневник… Что он может сделать?

Многое. И не только папе.

Смотри в лицо фактам, Вирджиния. Ты полностью в его в руках.

Сегодня был тяжелый день. Утро было таким чудесным, полным надежд и еще более глубоких чувств, какие возникают, когда слушаешь Сазерленд в «Метрополитен-оперу», если она в ударе… О, перестань нести чепуху, словно влюбившаяся впервые глупая девчонка! Тебе двадцать пять лет, и ты замужем!

Но я так надеялась побыть наедине с П., хотя не смела даже взглянуть на него, ведь этот жуткий тип Крамп шатается поблизости, не спускает с меня рыбьих глаз и произносит «мадам» ханжеским тоном, как будто пробуя меня на вкус.

И еще старая Эдитта с ее красным, хлюпающим носом. Я готова поклясться, что ее ноздри затрепетали, когда мы с П. едва не столкнулись в коридоре у моей гардеробной. Или мне это показалось, потому что я чувствую себя виноватой? Бояться собственной служанки, которая едва может членораздельно изъясняться на собственном родном языке, не говоря уже о моем!

У меня развивается паранойя. Вероятно, у старухи грипп, и она мечтает, чтобы я хоть раз приняла ванну и разделась перед сном самостоятельно.

Cara[18] Эдитта, я бы с удовольствием! Не понимаю, почему Н. настаивает на этих рабских услугах, как будто я султанша. Хотя он-то султан, так что, очевидно, это вопрос его имиджа, его «я», а не моего. Я существую для приема его раболепных друзей, подчиненных и партнеров по бизнесу из Европы, Северной Африки, Ближнего Востока, наподобие шикарной пятизвездочной экономки, как называет меня П. (разумеется, не в присутствии Н.).

Как бы то ни было, на этот вечер я избавилась от бедняжки — заверила ее, что синьор ни о чем не узнает. Возможно, в будущем мы с Эдиттой подружимся? Напрасная надежда. Она так боится Нино, что от одного его сердитого взгляда у нее мокро в mutandine,[19] как выражается Джулио с присущим ему изяществом. И не от страсти — она давно миновала этот возраст. Бедная Эдитта.

Бедная я. Повторяю, день был жуткий. Моей «крышей», как говорят шпионы (если я не путаю термин — надо спросить у П.; он все знает), — короче, моей крышей, предлогом, алиби, или как там это называется, была необходимость сделать покупки к Рождеству («Сакс», «Бергдорф», «Бонвит», «Георг Йенсен», «Марк Кросс», «Сулка», «Брентано» — обычный маршрут), который увел бы меня от рыбьих глаз Крампа и кроличьего носа Эдитты в благословенную скверну Пятой авеню, к звону колокольчиков Санта-Клауса и тривиальным опасностям со стороны карманников, попрошаек и хулиганов. А так как Нино находится за многие тысячи миль в Западном Берлине, Белграде, Афинах или где-то еще, пытаясь заставить свои миллионы приносить еще большее количество миллионов (как вчера сказал Джулио или Марко, конгломерат теперь стоит почти полмиллиарда долларов — как человек способен переварить такую сумму?), — так как он находится по другую сторону океана, я могла провести большую часть дня с Питером! Могла быть безрассудной, как сейчас, когда пишу его имя полностью заглавными буквами.