Нур Ахмат открыл глаза и увидел длинную сильную шею верблюда. Животное плавно несло его под отвесной каменной стеной, нависшей над горной тропой. Нур Ахмат невольно пригнул голову.

«Где я? Где Джуманияз? Где все?»

Он хотел коснуться рукой причудливого выступа, но не смог даже пошевелиться. Грубая верёвка туго стягивала тело.

Когда тропа выпрямилась, впереди синим пятном замаячил тюрбан погонщика, Он шёл рядом с другим навьюченным верблюдом. Погонщик был опоясан пулемётной лентой. К плечу прилипла короткая винтовка. Синий тюрбан… Не его ли видел Нур Ахмат на площади в толпе?

Неожиданно потянуло холодным, остуженным в ледниках ветром, словно засвистели, заиграли миллионы каменных флейт. Облако стало редеть и подниматься мохнатыми хлопьями к ногам верблюдов.

Нур Ахмату стало холодно. Он был в своём порванном в драке халате, старых шароварах, Синему Тюрбану в толстом чапане, конечно, было теплее.

— Товарищ! — окликнул его Нур Ахмат. Голос глухо ударился о стену и вернулся мгновенным эхом.

В два прыжка Синий Тюрбан оказался рядом. Злым огнём сверкнули глаза, крючковатый нос дёрнулся. Сильная боль обожгла спину Нур Ахмата.

— Заткни глотку, сын шакала! Не то я вырву твой язык! — гаркнул Синий Тюрбан.

Как он оказался пленником душманов, Нур Ахмат не помнил. Последнее, что он видел на пустыре, — это флажок Афганской республики, трепетавший на весеннем ветру, видел, как качнулась толпа к машине с хлебом. Потом тупая боль в затылке и пустота.

— Душма-а-аны! Здесь душма-а-а-ны! Сюда-а! Сарбазы![8] — закричал он что было сил.

Верёвка Синего Тюрбана захлестнула шею. Нур Ахмат стал задыхаться…

— Что? Расхотелось кричать? — оскалился душман.

Как хотелось пить!.. И вода где-то рядом. Журчал, весело играя, горный ручей, и Нур Ахмат чувствовал на пересохших губах живительные капли прохладной влаги.

Он лежал на холодной коричневой земле и смотрел на густую крону вечнозелёного дуба. Руки и ноги были словно чужими. Рядом шумела река. Он хотел ползком добраться до воды, но на пути оказались чьи-то сапоги из сыромятной кожи. Нур Ахмат поднял голову — Синий Тюрбан.

— Сайфуддин-хан просил передать, что приглашает тебя в гости. Такой чести немногие удостаиваются. — Синий Тюрбан криво усмехнулся.

— Я хочу пить, — сказал Нур Ахмат, пытаясь подняться.

— А баранины не хочешь? Сайфуддин-хан, да продлятся его дни, велел притащить тебя с арканом на шее, а не с пузом, набитым пловом.

Бандиты набирали воду в мешки из козьих шкур, пили прямо из ладоней. Душман с бритой головой, услышав слова Синего Тюрбана, стал громко причмокивать: ах, какая вкусная вода, попью — никогда не умру, а сын шакала воды не получит.

Бандиты засобирались в дорогу. Они взвалили на спины верблюдов тюки с награбленным, оружие. Нур Ахмат знал — ночью в горах холод. Он видел, как Синий Тюрбан наматывает на шею длинный шарф, а безоружный душман в дырявой папахе туже подпоясывает халат. Верблюдов накрывали попонами. Нур Ахмату набросили на руки верёвку, а другой конец Синий Тюрбан привязал к поясу безоружного душмана в дырявой папахе.

Ночь скрыла и горы, и людей.

Верблюд Нур Ахмата теперь вёз крупнокалиберный пулемёт, который не давал прижиматься к тёплому боку животного. Острые, холодные камни жгли ноги. Как бы пригодились сейчас калоши! Хоть и ветхими они были, и служили людям больше, чем Нур Ахмат живёт на свете…

Вдруг он услышал тихий голос. Кто-то бормотал совсем рядом. Кто? Не верблюд же! Кто-то читает молитву? Но путник молиться вовсе не обязан. Нет, Дырявая Папаха не молился. Он ругал сам себя.

— Глупый ишак, — доносилось до мальчика. — Зачем я пошёл? Теперь иду, иду… Даже кости замёрзли, Винтовку не дали — не доверяют. Боятся — убегу. Куда иду?

Нур Ахмату, услышавшему причитания Дырявой Папахи, вдруг стало теплее.

Он знал, что в бандитских шайках много таких, как Дырявая Папаха, — несчастных, обманутых, запуганных людей. Это крестьяне-бедняки, втянутые в грязное дело контрреволюции клеветой, будто народная власть грозит уничтожить ислам.[9]

Нур Ахмат стал думать, как расскажет дехканину правду об аграрной реформе. О том, что народная власть теперь даёт крестьянам такую землю, с которой можно снимать по два-три урожая в год. И земля, и вода — всем этим теперь могут распоряжаться те, кто своим трудом выращивает хлеб.

Оказывается, добрые мысли могут согревать.

Во время короткой остановки каравана Нур Ахмат почувствовал на плечах тяжёлый халат. Нет, не только о себе думал в эту холодную ночь угнанный душманами дехканин Дырявая Папаха.

Когда край утреннего солнца высветил из мрака огромную чёрную гору, где-то в зарослях затянул свою унылую песню шакал.

Дырявая Папаха заговорил вполголоса, обращаясь к Нур Ахмату:

— Бача улыбается? А знает бача, почему воет шакал?

Нур Ахмат не знал. Но шакала он не боялся. Синий Тюрбан со своей верёвкой был страшнее любого шакала.

— Шакал воет — предупреждает, — продолжал Дырявая Папаха.

— О чём предупреждает? — спросил Нур Ахмат.

Дырявая Папаха говорил:

— Шакал ходит за леопардом. Тот ищет добычу, а шакал ходит следом и воет, Только леопард на караван не нападёт. Опасность чует. Он шкуру свою любит. Для него шкура — жизнь. Царапины боится. Маленькая рана для леопарда — смерть.

Караван тронулся.

— Но если леопард не собирается нападать, чего же воет шакал? — спросил Нур Ахмат.

— Или шакал глупый, — хитро улыбаясь, ответил Дырявая Папаха, — или предупреждает кого-то, чтобы от нас, бандитов, прятались…

— А ты видел леопарда? — Нур Ахмат попытался расслабить верёвку, которая стягивала руки.

Вместо ответа Дырявая Папаха снял с рук Нур Ахмата петлю и зашвырнул верёвку на горб верблюду.

— Бача так похож на моего сына…

Из-под густых бровей на Нур Ахмата блеснули два уголька чёрных глаз затравленного, но сильного человека.

— Сын ушёл в горы за плодами гималайского кедра. Я нашёл его через три дня. Сын был маленький, как ты, бача, а леопард на него напал в три больших шага. Они лежали рядом. Сын был настоящий воин. Я не смог разжать его пальцы, чтобы забрать нож.

Дырявая Папаха вынул из глубокого кармана долгополой крестьянской рубахи лепёшку и протянул Нур Ахмату.

— Ешь, бача. Путь долгий. Только аллах знает, что ждёт нас за той горой.

Солнце, наконец, совсем вырвалось из плена чёрной горы, щедро плеснуло светом и теплом.

Караван стоял. Всех пленных собрали на небольшой площадке, зажатой между двумя скалами.

Нур Ахмат стал рассказывать Дырявой Папахе о хлебе, который душманы сначала хотели сжечь, потом отравить ложью. Говорил и об отце…

Они сидели друг против друга — сын рабочего и дехканин. Их колени касались. Больными, грустными глазами смотрел дехканин прямо в переносицу Нур Ахмата. Он чувствовал, что всё именно так, как рассказывает этот маленький пленник, которого приказал доставить к себе сам главарь банды — гроза всей провинции.

— Какие же это воины аллаха, если они подняли руку на бедных? — говорил Нур Ахмат.

Он видел, как четверо душманов сняли с верблюда пулемёт и понесли его вниз по тропинке. С пленными остались Синий Тюрбан и два охранника, которые уселись повыше — так, чтобы видеть всех.

Банда явно к чему-то готовилась.

Газеты писали, что банда Сайфуддин-хана налетает на кишлаки, небольшие городки. Басмачи убивали представителей народной власти и всех, кто сочувствует революции. Если же в плен к ним попадал активист Народно-демократической партии, партийный агитатор или офицер вооружённых сил, казнь была особо жестокой. Человека до смерти забрасывали камнями.