…гаражи неплотно примыкают друг к другу, и немного правее вполне приличная щель, в которую я могу протиснуться — это быстрее, чем оббегать ряд заново. Я поворачиваюсь и ныряю в нее, уже мало чего соображая, но сильная рука хватает меня сзади за куртку, выдергивает обратно, встряхивает, словно тряпку, и швыряет вперед и вбок, и блестящая железная стенка стремительно летит мне навстречу. Я успеваю заслониться рукой и удар приходится на нее…

…больно… неужели никто не слышит, как я кричу?.. молния расходится с противным треском, когда он раздирает ворот моей куртки… он что-то говорит, бормочет… я брыкаюсь отчаянно, я даже два раза попадаю ему по ноге — больно попадаю, потому что он вскрикивает… пытается зажать мне рот… кусаю за ребро ладони… горький вкус крови… удар по затылку, и снег вдруг начинает темнеть… больно… и никого… никого…

…успеваю просунуть под проволоку ладонь, но это почти не помогает… шипы вонзаются в пальцы и шею… проволока режет горло… Веня, Веня… Ленька… спасите… хлопья черного снега падают с горящего неба… безликие высотки вспыхивают алым и теряют очертания… воздуха… в голове набухает огромный пузырь, полный боли… и где-то далеко вдруг странный звук — то ли хлопок, то ли… взорвали петарду? — где-то очень далеко, в другом мире… какая теперь разница… все…

Я прихожу в себя от холода и вначале не сразу понимаю, где нахожусь. Я лежу, уткнувшись носом в снег. Шея и пальцы правой руки горят огнем, в затылке и висках пульсирует тупая боль, в глазницах тоже. Я приподнимаюсь, глядя на свежие пятна собственной крови, потом ощупываю шею — она липкая от крови и уже начинает распухать. Сколько я лежала здесь — минуту, час? Почему он меня отпустил? Может он решил поиграть со мной, как кошка с мышкой — придушил, а теперь стоит сзади и посмеивается? Кашляя, я поспешно поворачиваюсь, одновременно пытаясь встать, но в голове тут же закручивается карусель, и я падаю на колени, всхлипывая от боли и страха.

Кужавский не собирается со мной играть. Он лежит совсем рядом, на спине, и его черное пальто разметалось по снегу, словно плащ колдуна. Над правой бровью у Аристарха дыра, и мертвые немигающие глаза распахнуты навстречу белым хлопьям. В руке зажат обрезок проволоки. Я ахаю и отодвигаюсь назад, и тотчас резкий порыв ветра, словно сжалившись надо мной, бросает горсть снега на застывшее лицо, припорашивая страшную рану. Я оглядываюсь — никого, я на пустыре одна. Кто бы здесь ни был, он уже ушел — убил и ушел, и его тень наверняка скользит по снегу где-то далеко отсюда. Женщина тоже исчезла бесследно — от нее остались только несколько пятен крови, уже почти засыпанных снегом, берет и шарфик.

Я снова пытаюсь подняться, не переставая осматриваться. Под руку попадается какой-то твердый предмет, и мои пальцы машинально обхватывают его. Это шокер, проклятый маленький шокер, который так меня подвел. Я запихиваю его в карман, еще раз смотрю на Аристарха и, пошатываясь и спотыкаясь, бегу вдоль ряда гаражей. Я бегу медленно, но постепенно головокружение проходит, боль в горле словно застывает, и я набираю скорость. И только оказавшись за много-много домов и дворов от страшного места, я соображаю, что совершенно забыла о своем пакете с термосом — я уронила его где-то там, за гаражами… и где-то там же потеряла шапку. Но никто и ничто в жизни не заставит меня вернуться на пустырь, где снег засыпает раскрытые мертвые глаза чудовища — бывшего клиента Чистовой.

— Что случилось?! — испуганно спросил Евгений, когда она, тяжело дыша, ввалилась в квартиру, захлопнула за собой дверь, села прямо на пол и уронила голову на руки. — Витек! Ты что?!

Вместо ответа Вита снова стянула куртку на горле и сказала странным дребезжащим голосом:

— Господи, до чего же я замерзла. Ты знаешь, Жека, я твой термос потеряла. И шапку.

— Какой к черту термос?! — он наклонился, сгреб ее в охапку и понес в гостиную. Когда, придерживая Виту одной рукой, он потянулся и включил свет, она быстро сказала:

— Только не на диван и не в кресла — запачкаю.

Евгений презрительно фыркнул и усадил ее на пухлый диван. Вита скинула с головы капюшон, наклонилась и начала дрожащими пальцами в перчатках развязывать шнурки. Он сел рядом, внимательно и настороженно разглядывая темные пятна на ее куртке, потом протянул руку и дотронулся до слипшихся взлохмаченных волос подруги.

— Елки, да ты в крови! — его голос зазвучал резко и грубовато. — У тебя же все волосы в крови! Куда…

— Это не моя кровь.

— Чья?!

— Скажу, Женьк, все скажу, только помоги мне раздеться. Мне в ванну надо, сейчас же! Да что ж так холодно-то, а?! у нас что не топят?!

Она с помощью Евгения сняла с себя испачканную куртку и швырнула ее на пол, туда же полетели перчатки. Секунду Вита, шмыгая носом, разглядывала свои пальцы, на которых кровь уже засохла, потом приподняла голову, и, увидев ее шею, Евгений глухо охнул и схватил ее за плечи.

— Господи, Витек! — он наклонился, чтобы лучше рассмотреть раны и багровую полосу от проволоки. — Ни хрена себе! Кто?.. — Евгений легко, по-кошачьи вскочил, и его глаза, обычно веселые и яркие, потемнели и словно затянулись крепким льдом, и Вита вдруг подумала, что вот «этот» Женька может и убить. — Это тот, про кого Макс рассказывал, да?! Проволочник?! Где он тебя поймал?! Где?! — он снова наклонился, внимательно вглядываясь в ее лицо и успокаивающе поглаживая по щеке. — Где, дружок? Я еще успею…

— Не надо никуда, успевать, Жень, — Вита снова уставилась на свои израненные пальцы. — Он умер.

Евгений медленно опустился на диван, потом спросил на удивление ровным и спокойным голосом:

— Ты?

— Нет. Его застрелили.

— Застрелили?! Кто?!

— Ох, Жень, — Вита закрыла лицо ладонями, — да не знаю я! Не видела! Я пойду вымоюсь, а ты мне принеси чего-нибудь… освежающего.

— Ты уверена, что этот… что он сдох?!

— Черт, да у него в башке дыра… вот такое дупло! — рявкнула Вита с истеричной злостью и вскочила. — Могу я, наконец, вымыться?!! У меня чужие мозги к волосам присохли!

— Ну, ну, тихо, дитя мое, тихо, — сказал Евгений уже добродушно и знакомо, встал и обнял ее, и Вита с готовностью ткнулась лицом ему в грудь. — А коли хочется поорать, так ори — имеешь полное моральное право. С соседями договоримся. Хочешь в ванну — пошли в ванну, старый добрый дядя Женя тебя отскоблит, а потом ты ему все расскажешь, идет? Давай, успокаивайся, не реви, а то нос распухнет, будет на картошку похож. Терпеть не могу женщин с распухшими носами. Ну маньяк, ну сдох — всяко бывает, — приговаривал он, ведя Виту в ванную. — Не стоит эта падаль твоих нервных клеток. Ну-ка, снимай эти тряпки.

— Все не так-то просто, Жек, — пробормотала Вита, слегка успокоившись, и начала стягивать с себя одежду. — Ты не понимаешь…

— Это верно, — покладисто согласился Евгений, открывая краны и включая душ, — я уже пару недель ничего не понимаю. А ну быстро залезай!

Вита послушно перешагнула через бортик, потянулась под душ, но, едва вода попала на кожу, тут же, взвизгнув, отпрыгнула назад.

— Женька, дурак, это ж кипяток! Да что ж ты никак не научишься?!..

Евгений, ухмыльнувшись, разбавил воду, слушая, как Вита, отвлекшись от недавних событий, раздраженно ворчит, что он тайно желает ей смерти, хочет сварить ее заживо и употребить с пивом. И к тому моменту, когда он выключил воду, она уже почти совсем успокоилась, ее пальцы перестали дрожать, из глаз исчезли остатки ужаса, и позже, уже сидя на кухне, в уютном махровом халате, с пальцами, изукрашенными йодом и забинтованной шеей, потягивая кофе с коньяком и куря сигарету за сигаретой, она вполне связно рассказала Евгению, что произошло. К концу ее рассказа Евгений совершенно помрачнел, выругался, каким-то механическим движением достал из пачки сигарету и зажег ее. Вита изумленно уставилась на него.

— Жека, ты ж не куришь!

— А? — Евгений удивленно посмотрел на сигарету, хмыкнул и воткнул ее в пепельницу. — Да уж, с тобой и закуришь поневоле! То, что ты термос и шапку там оставила, это, конечно, не очень хорошо, но не переживай. Такие термосы и шапки в каждом магазине продаются. Никаких меток на них нет, по волосу или крови тебя не вычислят, на термосе ты свои отпечатки наверняка смазала, сама говоришь, что в перчатках потом его сколько раз доставала! Да и тебя у них в картотеке нет.