Наташа отдернула все шторы и открыла все окна, чтобы воздух свободно проходил по квартире, чтобы теней стало поменьше. Она отобрала кисти и сложила их, тщательно разглядывая каждую (вот мое оружие). Подготовила краски, наполнив комнату запахами ацетона и олифы (вот патроны для моего оружия). Бумага, карандаши, ножичек, бритва и прочие принадлежности перебирались по нескольку раз, пересматривались. Мгновенно вырос, вытянув длинные ноги, этюдник и так же мгновенно вновь превратился в неприметный рыжий ящик. Все, все, все… Наташа быстро ходила по квартире, стараясь ничего не забыть. Управляться было трудно, рука разболелась и словно выросла, заняв собой большую часть тела, мешала, и Наташа иногда тихо постанывала и осторожно гладила гипс, точно рука была неким животным, которое можно таким образом успокоить. Все, все, все, она возьмет с собой все, ее не застанут врасплох, она будет готова к поединку. Наташа проверила все еще раз, и еще, и еще. В мире не существовало ничего, кроме принадлежностей рисования, кроме этих кистей — тонких и пушистых, кроме этих красок — и охра, и индиго, и сажа газовая… множество цветов — они должны бы воссоздать нечто прекрасное, но она использует их для другого — да, всегда то, что можно было бы использовать для прекрасного, для хорошего, используют для другого. В мире не существовало ничего, кроме этого и еще образов, которые с каждой минутой становились все ярче и четче, и злости, которую все труднее держать под контролем, и лиц, взгляды которых все больнее… Ничего не существовало, кроме пустой клетки у шкафа, в которую предстоит загнать чудовище, кроме рук, кроме мозга кроме глаз. Глаз — мозг — рука — какая замечательная формула, какая замечательная…

В десять часов вечера Наташа переоделась в свой жемчужный сарафан — тот самый, в котором ходила когда-то на свидание с картинами Неволина в музей. Надеть его было трудно, и она долго путалась в длинной юбке, пытаясь просунуть сломанную руку. В конце концов она взяла ножницы и разрезала левую бретельку, а потом сколола ее английской булавкой. Двигаясь медленно и осторожно, точно боялась кого-то разбудить, Наташа подошла к зеркалу и долго расчесывала волосы, так что они вскоре начали искриться и потрескивать. Потом положила расческу и посмотрела на себя.

— Я готова, — сказала она бледной фигуре по ту сторону серебристого стекла, и та в ответ печально шевельнула губами — маленькая, никому не нужная принцесса в жемчужном наряде, которая завтра отправится на свой, быть может, последний бал.

Рискни душой, приди в мои объятья, и мы на бал помчимся бестелесых, откуда вряд ли сможешь ты вернуться… и вряд ли кто-то вспомнит о тебе… Быть может, ветер тризну нам сыграет потерянной осеннею листвою, быть может, дождь оплачет мимоходом… Но вряд ли кто-то вспомнит о тебе…

Наташа вернулась в комнату, выключила свет и села на пол у шкафа рядом с холстом, держа в руке черную записную книжку. Некоторое время она сидела так, в темноте, поглаживая шершавый холст, а потом все уплыло куда-то, она склонилась и так и заснула возле холста, прижимая к груди потрепанный Надин дневник.

Наташу разбудил долгий отчаянный звонок, а потом и громкий стук в дверь. Она села, недоуменно оглядевшись и не сразу поняв, где находится, потом посмотрела на часы. Было без десяти семь. Она проспала здесь, на полу у холста, всю ночь.

— Иду! — крикнула Наташа и встала, одергивая помявшийся сарафан. — Иду!

Отбросив с лица спутавшиеся за ночь пряди волос, она пошла в коридор и открыла входную дверь. Слава вошел и уставился на нее как-то недоуменно, словно увидел впервые.

— Э-э… — протянул он, потом добавил: — Ну, привет.

— И тебе привет, — отозвалась Наташа тихо и закрыла за ним дверь. Слава повернулся к ней, облокотившись на тумбочку и продолжая внимательно разглядывать. На нем были старые джинсы и черная майка, к поясу пристегнут кожаный чехольчик с сотовым телефоном.

— Прибарахлился?! — усмехнулась Наташа, дотрагиваясь до телефона.

— А-а, — Слава небрежно махнул рукой. — Одолжил у знакомого — на всякий случай. Ты хоть спала ночью? Выглядишь ты неважно.

— Спасибо, — Наташа попыталась изобразить в голосе обиду, — это именно то, что хочет услышать утром любая женщина. Проходи в комнату. Нет, не разувайся, не надо.

Слава повиновался, и Наташа увидела, что он заметно прихрамывает на правую ногу.

— Что у тебя с ногой?! — испуганно спросила она. Слава, не оборачиваясь, отмахнулся.

— Да ерунда, занозу вчера загнал — воспалилось…

— Фальшивишь! — перебила она его, идя следом. — Не умеешь ты врать, Славка, не умеешь.

— Разве? — Слава обернулся, и Наташа увидела на его лице досаду. — А многие мои знакомые утверждают, что очень даже умею. Ну, ладно, рентгенолог ты мозговой! Это я вчера вместо асфальта чуть полноги себе не оттяпал! Отбойный молоток словно взбесился. И компрессор глох все время — два компрессора вчера сменили! Там, кстати, столб один снова свалился и дерево одно покосилось — говорю сразу, чтоб вопросов не было. Чует эта зараза, — в его голосе появилась злость, — все чует!

— А я тебе что говорила?! — Наташа обошла его. — Ну зачем ты полез туда, Славка, зачем?! Чего ты подставлялся?! Болван героический!

— Всегда к вашим услугам! — сказал Слава почти весело и слегка поклонился. — Ну, Натах, не ребят же мне туда гнать?! Видимость работ-то нужно было создать, чтобы никто не прикопался. Зато теперь все в ажуре! Дорога в ямах, кругом знаки, народ в оранжевом покуривает, все деревья веревками с красными тряпками обтянуты в два ряда, словно на волчьей охоте. Никто не проедет, не пройдет. Все готово, мольберт я из твоей художки уже привез — стоит на месте, и ребята там поглядывают и будут поглядывать, сколько надо — по всей длине дороги.

— Что ж ты им там наплел? — изумленно спросила Наташа. Слава, конечно, сказал ей, что все условия будут обеспечены, но такого размаха она не ожидала. Он же хитро улыбнулся.

— Наплел? Да так, ерунду всякую. Главное, что я им по определенной порции гринов пообещал скормить, а остальное их как-то, знаешь, мало волнует — специально подбирал.

— Ты молодчина! — заметила Наташа с искренним восторгом.

— А то! Ну, пошли что ли? Давай — я беру холст, а ты — все остальное. Унесешь?

Наташа кивнула, судорожно сглотнув. Слава обнял ее и слегка дернул за распущенные волосы.

— Не трусь, братва, прорвемся! — он приподнял ее голову за подбородок и внимательно вгляделся в лицо. — Наташ, ты все же подумай. Если ты не уверена… еще есть время. Ничего страшного. Можно все свернуть, я пойму — любой бы тут тебя понял.

Наташа слабо улыбнулась.

— Это моя дорога, Славка. Ничего.

— Бедная девочка, — вдруг сказал он ласково. — Не бойся. Я все время буду рядом. Все время.

— Пошли отсюда! — буркнула Наташа смущенно. — Еще пять минут, и я не смогу уйти. Забирай холст, а я пока в ванную зайду.

Пока они спускались по лестнице, пока шли по улице, Наташа не переставала взволнованно повторять ему то, о чем они уже говорили много раз:

— Ты должен все время наблюдать за мной! Тебе нельзя никуда уходить. Следи за мной — чтобы ничего не случилось, и чтобы никто, слышишь?! — никто не отрывал меня от работы. Сам же ты можешь помешать мне только в самом крайнем случае. Я должна работать без перерыва. Только смотри: произойти может все, что угодно. Самые невероятные вещи. Смотри, Слава, у меня вся надежда теперь только на тебя. Пообещай, что никуда не уйдешь.

— Да никуда я не уйду, — с досадой сказал Слава, осторожно неся холст. — Я все прекрасно понял. Я буду здесь, сколько потребуется… В крайнем случае, да? Я никуда не денусь, не волнуйся. Можешь спокойно работать. Знать бы мне только, какой случай считать крайним.

Они медленно шли мимо развесистых платанов с густыми кронами, уже тронутыми желтизной, и первые опавшие листья уже лежали на траве, а это значило, что лето закончилось. Слава не преувеличил — и тут, и там, по всей длине дороги были сняты внушительные пласты асфальта, а стволы платанов обтянуты веревками с красными лоскутами. Дорогу окружили, словно матерого волка, и Наташе даже казалось, что она слышит беззвучное рычание, в котором были ненависть и страх. Ее правую руку на мгновение словно опалило огнем, потом в нее вонзились тысячи ледяных иголочек, и она затряслась в предвкушении момента, когда ее пальцы обхватят кисть.