Письмо от Максимова, в ответ на мое с предложением статьи о Варшавском. Очень дружественное. Моя статья – пишет – привлечет к "Континенту" новых читателей, которых-де у меня в России великое множество…
Великая пятница, 28 апреля 1978
Ожидание и исполнение. Кажется, никогда не кончится пост, не сдвинутся с места эти бесконечные сорок дней… Затем в Лазареву субботу – "несбыточной" кажется Пасха… Но вот всегда приходит и всегда застает врасплох. Вот уж действительно: "Се жених грядет в полунощи…". Чувство такое, что совсем и не ждал и не готовился, что все равно безнадежно вне чертога…
Великий четверг вчера – и всегдашнее чувство, что времени нет. Что это тот же самый Великий четверг, в который в детстве мы с Андреем шли по rue Legendre, а затем под распустившимися платанами Boulevard de Courcelles – на "Dam", или, может быть, еще более ранний… Что это не он к нам приходит, а мы возвращаемся к нему, снова в него погружаемся, что он снова дается , даруется нам. "И Я завещаю вам, как завещал мне Отец, Царство…"3 . Что вся сила "литургии" Церкви именно в том и состоит, что она дает нам возможность этого возвращения, этого погружения… И, наконец, что "духовная" жизнь в том, чтобы там быть, а не только к "там" иногда, и притом символически, прикасаться… "На горнем месте высокими умы…"
Разговоры, в эти дни, с несчастными. В среду – с Д.Т., которую бросил жених, или, вернее, тот, о котором она думала как о женихе. Вчера с Г.Т. – в острой, страшной депрессии. Чувство полного бессилия, маловерия, невозможности помочь. Слова, теряющие всякий смысл и силу.
Смотрел сегодня на объявление о новом "высотном" здании, нарисованном Дали и воздвигнутом в Париже. Все из каких-то кубов и т.д. И в голову пришла
1 под контролем (англ.).
2 организации "Международная амнистия" (англ.).
3 Лк.22:29.
429
простая мысль. В чем ужас нового искусства, архитектуры, живописи, литературы? Всякое, самое пошлое, самое "викторианское", сусальное, разукрашенное колоннами и амурами здание прошлого – все-таки "символично". Ибо даже пошлость относит к чему-то другому, карикатурой на что она является. Все все-таки, так или иначе, о другом . "Новое" искусство по-настоящему хочет только одного: эту "отнесенность", этот символизм разрушить или, точнее, – разоблачить . Оно как бы говорит: смотрите – за этим ничего нет . Это начал уже сюрреализм, который, хотя он очень много болтал о rкve1 , на деле являл этот rкve либо как абсурд, либо как грязь и бессмыслицу, как какой-то тусклый "зуд". Самый пошленький, самый слащавый романс таит в себе какую-то возможность. От него можно куда-то подняться, он все-таки "человеческий мир". От того, что порождает эти кубические дома, хода нет никуда. И я потому вспомнил об этом в связи с вчерашними разговорами, что тут все связано. Тупик такого рода несчастия – это то, что жертва его в наши дни сама себе все может объяснить, проанализировать при помощи "психотерапевтической" терминологии. Однако именно этот анализ, это мертвое знание о живом страдании и о реальном зле и делает исцеление невозможным. Ибо исцеляться-то "некуда…". А к старым, на самом деле вечным, живым и целительным символам доступ закрыла сама "религия". Страстная неделя стала "дискурсивным рассказом" о том, что две тысячи лет назад произошло со Христом, а не явлением того, что совершается сегодня с нами. Это византийское, риторическое "сведение" счетов с Иудой, с иудеями, наш праведный, "благочестивый" гнев, направленный на них… Как все это звучит жалко после первого Евангелия2 . Великая пятница, день явления зла как зла, но потому и разрушения его и победы над ним, стал днем нашего маленького человеческого смакования собственной порядочности и торжества благочестивой сентиментальности. И мы даже не знаем, что мы, в конце концов, "упраздняем крест Христов".
Светлый понедельник, 1 мая 1978
Пасха. Вчера, после пасхальной вечерни, в Нью-Йорке – у Трубецких и затем у Хлебниковых (из-за Ксаны). Там встречаю о. А. Киселева, который преподносит мне первый номер "Русского возрождения". Читал вечером в пасхальной усталости. Еще хуже, чем я думал. Хуже потому, что журнал пронизан некоей "подлинкой", так сказать, "инсинуацией". Это "анти-Вестник" прежде всего. Не говоря уже об убожестве своего собственного "религиозно-национального" идеала. Подумать только, что все эти "клише" я слышал с десятилетнего возраста и что с тех пор в этом направлении не сделано ни шага вперед.
Такого пасхального дня – по солнечности, прохладе, легкости воздуха – как будто никогда не было…
Разговор с Сережей по телефону.
"Далекое" Б. Зайцева. Перелистывал, читал в Великую субботу.
1 мечте (фр.).
2 "Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем…" (Ин.13:31).
430
Светлый четверг, 4 мая 1978
Думал в эти дни о творчестве Набокова – в связи с предложением выступить на симпозиуме, ему посвященном, в июле в Nоorwich'e – у Первушина. В каком-то смысле все его творчество – карикатура на русскую литературу (Гоголь, Достоевский, Толстой, Чехов). Будучи частью ее, он ее не принял . Наибольшее притягивание – к Гоголю, тоже "карикатурному", наибольшее отталкивание – от Достоевского, самого из всех "метафизического". И все же он ими всеми, в том числе, конечно, Достоевским, определен, из мира русской литературы выйти не может. Только там, где у Гоголя – трагедия, у Набокова – сарказм и презрение.
Пятнадцать дней до окончания учебного года: кажутся они вечностью…
Фомино воскресенье, 7 мая 1978
За спиной – юбилей и суета, напряжение, с ним связанные. Слава Богу, не только прошло, но прошло хорошо… Присутствие Флоровского, но тоже "благополучное". Даже молча похристосовались. Хотя бы внешне , для семинарии, эта древняя (в смысле "древнегреческая") трагедия разрешилась, нашла свой "катарсис". "История" запомнит и зарегистрирует только это… Но уже с головой тону в ожидающей меня трагедии в Париже, куда еду послезавтра. Вчера длиннейшее письмо от Игоря Верника, а затем и телефонный с ним разговор. Трагедия по двум линиям: кризис в [издательстве] "YMCA-Press" и кризис с Fraternitй1 . И во все это я попадаю как кур во щи, и Никита, втянувший меня во все это, пишет мне, что именно я "bкte noire"2 . Удивительная судьба, всегда втягивающая меня "амо-же не хощу", не дающая покоя и dйtachment3 , которых одних "хощу".
Большое удовольствие, радость от общения с Kallistos Ware, от его "здоровья", отсутствия фанатизма, серьезности и юмора.
Пишу это, оторвавшись на несколько минут от самого ненавистного занятия – писания писем…
Смерть, в Париже, Пети Ковалевского. Сколько с ним связано в моей церковной жизни. В сущности, большинство людей не знает, наверно, как часто, неведомо для себя, они оказываются решительным толчком в жизни других людей. В моей жизни это, в хронологическом порядке, – генерал Римский-Корсаков, о. Зосима, Петя Ковалевский, о. Савва, о. Киприан, о. Флоровский. Я мог бы, я думаю, довольно точно определить взнос каждого из них в то, что в совокупности стало моим "мироощущением". Между тем между собой они не имели почти ничего общего. Надо еще прибавить Вейдле. В какой-то момент, однако, эти "влияния" прекратились, то есть совершилось их претворение в некий внутренний "синтез", после чего я мог уже в свою очередь "объективно" увидеть и границу и ограниченность каждого из этих влияний. И еще важно то, что каждое из них состояло гораздо больше в некоей "тональности", чем в определенных "идеях". И вот каждый оказался проводником, явлением, даром чего-то
1 Братством (фр.).
2 пугало (фр.).
3 отрешенности (англ.).
бесконечно для меня важного, того, чем я на глубине живу (когда живу). И как странно: я встречался с людьми, пожалуй, более значительными, чем эти, но "дар" именно этих на глубине неизмеримо более "решающий". Быть может, тут есть тайна; один послан к тебе, к другому послан ты, и ни он, ни ты этого не знаете, а Бог именно так "влияет" на нашу духовную судьбу. Одно мне тоже ясно: на меня никогда не "действовали", наоборот – сразу же вызывали во мне сопротивление и отвержение все фанатики, носители "целостных" и "органических" мировоззрений, вожди, духоносцы, старцы, любители интимных духовных "бесед" и "раскрытия" душ и помыслов. Тут сразу же возникало чувство прежде всего какой-то ужасающей неловкости. Пожалуй, "общим" у моих "влиятелен" было то, что все они были людьми "прохладными" в личных отношениях, то есть любители говорить не друг о друге, а о том, что они любили и чем интересовались. У меня до сих пор испуг, когда я слышу: "Мне бы хотелось с вами поговорить наедине…" Я твердо знаю, что этих разговоров или "бесед" я вести не умею и что к ним не "призван". Тут я чувствую правду соловьевской строчки о том, что "сердце к сердцу говорит в немом привете…"1.
