– Эта сучка околдовала его, – говорила Вика, кутаясь в теплую шаль и прихлебывая кипяченое молоко. Марина сидела напротив нее за кухонным столом и катала по столу хлебные шарики. – Пока мы с тобой здесь пухнем, толстеем, мечтая приручить Романа и сделать его отцом наших детей, мы даже породнились с тобой, как жены мусульманина, вынужденные терпеть друг друга рядом, эта Метлина, эта шлюха, любовница Сашки, изнасиловавшего тебя и выставившего посмешищем перед твоими однокурсницами, покупает себе в дорогу гигиенические прокладки и в свободное время почитывает историю искусств… Вот сучка! Пудрит мозги этому австрияку, строит глазки… Вот увидишь, как только они приедут в Вену, она и с ним тоже ляжет в постель… Ненавижу…

Зима подвалила неожиданно, замела крыльцо, выстудила огромные комнаты, снег залепил окна, и только в кухне и маленькой спальне, где Вика с Мариной спали на одной широкой кровати, кутаясь в толстое, из овечьей шерсти, одеяло, было еще тепло. Роман исчез. Он не появлялся, не приносил денег. Он забыл о них, бросил на произвол судьбы, обрек на голодную смерть… Не вспоминал и про свою любимую некогда мельницу – теперь, если судить по его коротким телефонным звонкам, она доставляла ему только тяжелые воспоминания о несвободе, о том, какими лживыми и хитрыми могут быть женщины…

Девушки доедали последние мясные консервы, сухари, концентраты, макароны быстрого приготовления, бульонные кубики…

– Роман, у нас кончились деньги, – говорила в трубку Вика, захлебываясь от слез. – Как ты мог так поступить со мной, с нами? Я понимаю, ты художник, у тебя впереди интересная жизнь, ты уезжаешь за границу, но ты не можешь вот так просто бросить нас…

– Вика, я понимаю еще тебя, ты все-таки носишь под сердцем нашего ребенка, и я приду в среду, оставлю тебе немного денег, чтобы ты продержалась до лета, но при чем здесь Марина? Я никогда не был с ней в близких отношениях, она для меня – никто, просто натурщица, и я ей ничего не обещал. Привести ее на мельницу и разрешить ей жить там – это твоя идея, и это твои проблемы, что ты подружилась с ней.

– Ты только что признал, что ребенок твой, тогда почему же ты уезжаешь не со мной, со своей женой, а с какой-то проституткой, любовницей Сашки, этого скота, который изнасиловал Марину?

– Ты никогда не была моей женой. Да, я увлекся тобой, это так, какое-то время нам было хорошо вместе, но потом я понял, что совершил ошибку, поселив тебя на мельнице… Я не люблю тебя, у меня другая женщина, и она поедет со мной… Мне жаль, что ты не сделала аборт… Или, может, еще не поздно? Ты мне только скажи, я дам тебе денег… В конце концов, Вика, это пошло, все эти разговоры о ребенке, это так скучно… Значит, надо было предохраняться. Почему из-за твоей безалаберности, из-за твоего продуманного желания не пить противозачаточных таблеток я должен на тебе жениться и поставить на своем творчестве, на своем будущем крест? Мы так не договаривались. И если ты меня действительно любишь, как говоришь, то прошу тебя – оставь меня в покое и скажи этой своей подруге, этой юродивой, Марине, что мельница была ее временным пристанищем и что всему есть предел… А ты возвращайся к себе на квартиру, которую снимала… Деньгами я тебе помогу… Ладно, приду к тебе завтра. Но только пусть этой беременной шлюхи не будет, договорились? Не осложняй нашу встречу… И давай договоримся, я даю тебе деньги, и ты уезжаешь. Ты собирайся и жди меня, я приеду, дам тебе денег и провожу тебя до твоей квартиры, а сам вернусь, у меня дела на мельнице – мне надо проверить, в порядке ли отопление, газовая колонка, вода, слив, ванная комната, словом, привести все в порядок, потому что там после моего, вернее, нашего с Наташей отъезда, будет жить моя мама… Договорились?

…Тело, завернутое в белую, истлевшую простыню, нашли только весной на берегу Графского озера. По длинным светлым волосам и некоторым другим характерным и записанным в поисковых документах признакам, сообщенным местным органам милиции обезумевшей от горя матерью, было доказано, что это труп пропавшего в конце ноября 1997 года марксовского художника Романа Гончарова, 1972 года рождения. Экспертиза установила, что Гончарова отравили крысиным ядом и что перед тем, как погибнуть, он был связан: на его руках и ногах обнаружили остатки бельевой веревки. На грудь его была прилеплена скотчем художественная кисть с остатками зеленой масляной краски…

Саратов, июль 2005 г.

Женя недолго думала о причине своего визита к Вилли – театру понадобились старинные канделябры, и человек, просивший не называть своего имени, посоветовал обратиться к Вилли. Байка, рассказанная поздним вечером, может даже и не остаться в памяти, зато у Жени будет возможность хотя бы просто побеседовать с этим Вилли.

Дверь он открыл не сразу, долго расспрашивал, кто она да от кого. Видимо, его квартира была набита старинными подсвечниками, фарфором и серебром, и вот так открывать двери неизвестному человеку он, осторожный и напуганный уже тем, что он по определению антиквар, просто не мог.

– Меня зовут Евгения, фамилия Оськина, – кривлялась она перед глазком, разве что язык не показывала этому антиквару. – Я пришла по рекомендации одного вашего знакомого, который и дал мне ваш адрес… Я по поводу подсвечников для театра… Я актриса, можете позвонить в театр и проверить. Хотя если вы бывали в нашем драмтеатре, то наверняка видели меня… Согласитесь, внешность у меня достаточно запоминающаяся…

Вилли, красивый, смуглый от природы мужчина пятидесяти пяти лет с сохранившимися черными блестящими волосами и роскошными ухоженными усами, стоял по другую сторону двери в купальном халате, чистый, только что принявший ванну, благоухающий одеколоном, и с усмешкой разглядывал в глазок Оськину. Женя Оськина, как же, он много раз видел ее в театре, на сцене, и, хотя она была не в его вкусе, все равно он видел в ней прежде всего интересную женщину, с которой можно было если не крутить любовь, то, по крайней мере, недурно провести вечер за рюмкой коньяку. Мысль о том, что за ее спиной стоят воры, собирающиеся ограбить его, ему в голову пришла, но так же скоро и ушла. Что у него красть? Все ценное он хранил в другой квартире, о которой никто не знал. Здесь же он держал фарфор, старинную мебель и всякие серебряные и медные украшения вроде тех же самых подсвечников, часов, фруктовых ваз… Наиболее дорогостоящие произведения искусства – картины, ювелирные изделия – были надежно спрятаны.

– Хорошо, Евгения, я открою, а то действительно как-то неудобно разговаривать с дамой, да еще и актрисой, через дверь… Надеюсь, вы пришли одна?

– Одна, конечно, Вилли… право, какое у вас американское имя…

Последние слова она произнесла, уже глядя ему в лицо. Красивый мужик, ничего не скажешь, и наверняка занят какой-нибудь молоденькой стервой, я и здесь опоздала, подумала она, зачем-то здороваясь с ним за руку.

– Вообще-то у меня другое имя, но все знают меня как Вилли. Так уж повелось. Проходите, Женя… Извините, что я в таком виде, только что из ванны…

– Да нет, это вы должны меня простить за то, что я вот так, без звонка, без предупреждения вломилась к вам…

Спустя пять минут Вилли, одетый в серые брюки и малиновый джемпер, сидел напротив Жени в кресле и ухаживал за ней, угощая коньяком и виноградом. Женя подумала о том, что он не мог оставить никого надолго в комнате, где каждый сантиметр был занят дорогой вещью. Что стоит нечистому на руку гостю положить в карман какую-нибудь серебряную безделушку, золоченую рюмку, портсигар…

– Так какие подсвечники вас интересуют? – спросил Вилли, и Жене стало плохо. Она как-то сразу растерялась. Уходить сейчас, с позором, не хотелось. Раз уж она проникла сюда, в квартиру, надо думать, как здесь подольше задержаться.

– Если честно, то меня интересуют не подсвечники, я обманула вас. Мне нужны деньги. Очень нужны. Мне должны пригнать машину, и мне не хватает три тысячи долларов. Эти деньги я могу вернуть осенью… – лгала она, прикидывая, что она будет делать, если Вилли с легкостью даст ей эти деньги.