Жена и дети Пугачева, которого судьба бросает то в одну сторону, то в другую, впали в крайнюю бедность. По сообщению из Зимовейской станицы, они «по бедности между дворов бродят». Их разыскали и отослали в Казань к Бибикову, надеясь, по словам императрицы, что они там могут пригодиться для «устыдения тех, кои в заблуждении своим самозванцовой лжи поработилась», Бибиков же в письме Лунину, члену Секретной комиссии; от 19 марта приказал жену Пугачева «содержать на пристойной квартире под присмотром, однако без всякого огорчения, и давайте ей пропитание порядочное, ибо так ко мне указ. А между тем не худо, чтоб пускать ее ходить и чтоб она в народе, а паче черни могла рассказывать, кто Пугачев и что она его жена».

Манифесты и указы Пугачева по указанию императрицы и Военной коллегии Бибиков должен был предавать сожжению, а копии с них — присылать в Петербург. Наконец, власти обещали большую сумму (10 тысяч рублей) за поимку и доставление живого Пугачева.

Дворяне мстили Пугачеву, предводителю народной войны, так их пугавшей, и принимали все меры к тому, чтобы побыстрее расправиться с ее участниками. Они уже понимали, что крестьян подняла на борьбу общая ненависть угнетенных к господам — помещикам, чиновникам, командирам. Эту мысль дворян российских, немалое число которых пало жертвами классовой мести, гнева, хорошо выразил их полномочный представитель главнокомандующий Бибиков: «Не Пугачев важен, важно всеобщее негодование».

В Петербурге приняли решение, которое, как там рассчитывали, поможет справиться со «злодеями», — послать в лагерь Пугачева нескольких яицких казаков, находившихся в столице, с тем чтобы они уговорили своих собратьев отстать от самозванца, а его самого поймать.

По делу о Яицком восстании 1772 года и убийстве Траубенберга в Петербурге, еще до получения там вестей о Пугачеве, находились депутаты от Яицкого войска — сотники Афанасий Петрович Перфильев, Иван Лаврентьевич Герасимов, казак Савелий Якимович Плотников. Их уполномочили просить императрицу не взыскивать с казаков наложенный на них непосильный штраф. В столице к ним присоединился казак Петр Андреевич Герасимов, находившийся там с декабря 1771 года и тоже хлопотавший по войсковым делам. Все вместе они составили новое прошение императрице. Не сумев передать его лично Екатерине II, они обратились к посредничеству одного из Орловых, которых считали покровителями Яицкого войска. Тот обещал помочь. Через некоторое время (в Петербурге стало уже известно о Пугачеве, депутаты же ничего не знали) Орлов пригласил их к себе.

— У вас на Яике сделалось несчастие, — сказал им граф Орлов. — Один разбойник, беглый донской казак Пугачев, назвавшись ложно покойным государем Петром III, собрал себе небольшую шайку из приставших к нему ваших же яицких казаков, как-то Чики и прочих, укрывавшихся от наказания по бывшему об убийстве Траубенберга следствию, и с набранною шайкой пошел по крепостям к Оренбургу. Съездите туда и постарайтесь уговорить казаков, дабы они от сего разбойника отстали и его поймали. Если вы постараетесь это сделать, то по возвращению в Петербург ваше дело будет решено в пользу казаков.

Казаки согласились, и императрица повелела послать двух из них, Перфильева и Петра Герасимова, в Казань, а двух других оставить в Петербурге. Получив паспорта, они отправились в путь. По дороге говорили о порученном деле.

— Каким образом это сделалось, — Перфильев посмотрел на спутника, — что простой человек назвался государем? Кажется, статься сему нельзя. Может быть, называемый Емелькою Пугачевым и прямо государь Петр III?..

— Я, — ответил Герасимов, — покойного государя видел много раз. И будt сей называющийся подлинно государь, то его узнаю.

Продолжая рассуждать об этом деле, припомнили слухи о спасении Петра III и решили: если Герасимов признает в том человеке императора, то не делать ничего, что обещали Орлову в Петербурге:

— Как можно нам свои руки поднять на государя? Их головы — помазанные. Ведь бог знает, чью сторону держать: государя или государыни. Они между собою как хотят, так и делят, а нам нечего в их дела вступаться. Неравно его сторона возьмет, так мы в те поры безо всего пропадем; а лучше останемся у него служить.

Решив таким образом, поехали дальше. Их мысли весьма характерны для всех простых людей того времени. С их точки зрения, правящая особа — священна, находится под покровительством божьим: «поднять руки» на нее никак нельзя. Но все дело в том, что при ныне царствующей особе случились вещи, для них малоприятные. А Петр III, как говорили в народе, милостив, и от него можно эти милости получить, если он остался жив и где-то скитается, а сейчас, возможно, объявил себя, чтобы помочь обиженным. В таком случае пусть, мол, он и императрица сами выясняют свои отношения, а им, верноподданным, нужно служить тому, кто является законным правителем, в данном случае — чудесно спасшемуся императору Петру III Федоровичу. Таков примерно был ход мыслей Перфильева, Герасимова и многих им подобных.

Приехав в Казань, они пробыли в ней некоторое время, к концу ноября ее покинули. Проехали Симбирск, Самару. Прибыли в Яицкий городок. Явились к коменданту Симонову. Подполковник долго не мог поверить, что их послали в лагерь к Пугачеву, но официальные бумаги властей, Петербурга и Казани, сняли сомнения, и он отправил Герасимова на Нижне-Яицкую линию, а Перфильева — в Берду в сопровождении казаков Фофанова и Мирошихина. Эти двое уже догадались, что присланные из Петербурга земляки едут с какой-то тайной миссией, и собирались рассказать об этом Пугачеву. Но Перфильев сам признался по дороге к Оренбургу:

— Я послан из Питера от графа Орлова уговаривать казаков, чтоб изловить называющегося государем.

— Не моги ты об этом и думать! Мы тебя заколем, если об этом только подумаешь! Он, мы слышали, точный государь и к нам наслал весьма милостивые указы, что нас станет жаловать всею водностью. Будучи еще в городке, мы догадались, что вы с Герасимовым недаром из Петербурга приехали, и хотели было по приезде в Берду на тебя донесть, да хорошо, что сам нам признался.

Спутники быстро договорились между собой, поскольку всем им были дороги их общие казацкие интересы, которые объявившийся «государь» обещал отстаивать, восстановить нарушенные властями старые порядки. С тем и прибыли в Бердскую слободу.

Овчинников, увидев Перфильева, удивился:

— Зачем приехал?

— Служить государю.

— Ты не сам приехал, а прислан, конечно, из Петербурга зачем ни есть, но неспроста…

— Будучи в Петербурге, я услышал про появившегося здесь государя, бежал оттуда с тем, чтобы поступить к нему на службу.

— А как же ты шел оттуда, не окончив нашего войскового дела?

— Да нечего уже там поклоны-то терять. Ведь сам знаешь, что не скоро дождешься конца. Прослышав, что здесь государь, я рассудил, что лучше у него милости просить.

Овчинников не верил его словам, и Перфильев это понял. Он решил и ему признаться, сказав о тайном поручении графа Орлова и обещании государыни дать всем яицким казакам прощение и милость оказать, «чтоб остаться нам при старых обрядах».

Атаман этот шаг оценил:

— Слушай, Афанасий! Коли бы ты не был мне знаком и я бы тебя не любил, то тотчас бы сказал государю. Но мне жаль тебя. Плюнь ты на все это и служи нашему батюшке верно. Он нам оказал уже милости: пожаловал нас водами и сенокосами, крестом и бородой и обещает нам еще жалованье. Чего же еще больше! Он — точный государь Петр III, мы довольно в сем уверены. Вольно же им (властям, дворянам. — В. Б.) называть его Пугачевым; пусть называют, как хотят. Они скрывают прямое его название от простых людей. А на обещание их смотреть нечего, довольно мы от них потерпели. Теперь мы сами все в своих руках иметь будем. Теперь, брат, мы сами резолюции делаем. Полно, перестань и не моги ты никому об этом (тайном поручении из Петербурга. — В. Б.) сказывать! Служи верно государю и скажи ему прямо, зачем сюда прислан.