Интересно, что в эти годы небывалого усиления действий «разбойников» в Европейской России, прежде всего в Поволжье, ничего подобного не происходит в Сибири. А ведь там немало было всякого рода «варнаков», действительно уголовных преступников, уголовного сброда, деклассированных элементов, которых правительство, избавляя от них обе столицы и прочие места, высылало подальше на восток страны, в сибирскую глухомань. Конечно, и там отмечены случаи нападений, прежде всего беглых каторжников, на людей. Но они были, во-первых, не так многочисленны; во-вторых, и это главное, их действия носили, как правило, совсем другой характер — не социальный, а типично уголовный. В Европейской же России, наоборот, при наличии акций типично уголовного типа (и таковых тоже было немало) в действиях многих отдельных «разбойников» и целых «разбойничьих шаек» отчетливо видна именно социальная, антифеодальная направленность.
В «разбойных отрядах» участвовали не только крестьяне и дворовые, но и работные люди, солдаты, посадские, бурлаки; вели борьбу они не только по Волге, но и по Каме, Оке, Суре. Нападали на господские имения и суда, на воинские команды, отбивали колодников, громили караваны купцов и заводчиков с товарами, железными и прочими изделиями с мануфактур, нападали на помещиков и заводчиков, купцов и чиновников, на «капиталистых», «первостатейных» крестьян. Отряд атамана И. Колшгаа, посадского человека из города Иаровчата, в 1768 году разгромил более 30 дворянских имений в Симбирском уезде. Многих помещиков и помещиц, старост и приказчиков настигла карающая рука мстителей из колпинского отряда. «Крайнее уныние» охватило местных дворян; те же чувства испытывали и их собратья из соседних мест — Сызрани, Самары. Сами «разбойники»-повстанцы «похвалялись»: «Пусть-де их ищут в городе Сызрани, у воеводы, а то и в Самаре с воеводой повидаемся». Слова эти буквально повторяют слова и мысли Степана Разина, за сто лет до них мечтавшего в Москве «с боярами повидатца», то есть расплатиться с ними за все обиды и неправды. То же делали и его последователи сто лет спустя после гибели удалого атамана-предводителя Второй крестьянской войны в России.
Отряды «разбойников» были вооружены не только холодным оружием (тесаки, пики, копья и др), но имели и ружья, пистолеты, а подчас и пушки; отряд Колшгаа, например, применял в своих налетах четыре пушки.
Новый подъем в действиях отрядов «разбойников» падает на начало 70-х годов. 10 мая 1771 года отряд из 30 человек, приплывший по Волге, «за два часа до ночи» напал на двор помещика Осокина, в городе Балахне, сжег его. Имущество напавшие забрали. Около дома произошло настоящее сражение — помещика бросились защищать купцы и монахи. «Разбойники» убили солдата и купца, 13 человек ранили. «Отважное злодейское предприятие» — так отозвалась Екатерина о событиях в Балахне. С 1769 года и до самого Пугачевского движения действовал в Шацком уезде отряд Рощина, а с его началом влился в ряды восставших.
Примечательный факт русской истории середины, третьей четверти XVIII века — бурный рост числа восстаний. В книге П.К. Алефиренко «Крестьянское движение и крестьянский вопрос в России в 30—50-х годах XVIII века» (издана в Москве в 1958 году) приведен богатейший материал за середину и начало второй половины века. Он говорит о большом размахе выступлений крестьянства в это время. В 60-х — начале 70-х годов, предшествующих Крестьянской войне, накал народных восстаний еще больше возрастает.
Подсчитано, что только в 1762—1769 годах в Европейской России крестьяне помещичьи, дворцовые, государственные и другие (не считая работных и приписных Урала и Сибири, всех монастырских крестьян) поднимались более 120 раз на открытые восстания. Они отказывались от «послушания» помещикам или же (как это делали бывшие государственные крестьяне, казаки — «черкасы» и др.) требовали, чтобы их по-прежнему сделали государственными крестьянами или определили в военную службу, но освободили от крепостного ярма, в которое они попали.
В 1762 году, во время недолгого правления Петра III, началась подготовка к секуляризации церковных владений, и среди монастырских крестьян поползли слухи о воле. Они не подтверждались, и это создавало нервозную обстановку ожидания и нетерпения. При нем же вышел указ, запрещающий владельцам покупать к заводам крестьян; предписывалось употреблять людей по вольному найму. Тогда же и позднее были сделаны распоряжения, касающиеся раскольников, беглых, — им обещали некоторые послабления, льготы (на время, конечно), если они вернутся на прежние места жительства.
Эти распоряжения, а главное, надежды, которые вызывали разговоры и слухи о них или ожидавшихся других мерах, во-первых, будоражили крестьян, мечтавших об облегчении своей участи, рождали мечты и фантазии, питали их «царистские» иллюзии; во-вторых, давали дополнительный стимул для выступлений против угнетателей. Главная же причина участившихся в это время восстаний — ухудшающееся положение социальных низов.
На «непослушание» и «противность» крестьян своей вотчины села Никольского (Бани тож) с деревнями в Ветлужской волости Унженского уезда жаловалась в мае 1762 года княгиня Е. А. Долгорукова. О том же в челобитных на имя Петра III и Екатерины II сообщают в 1762 году коллежский советник В.Ф. Шереметев («от послушания… отреклись» крестьяне его вотчин в Волоколамском уезде, всего 1237 чел. м. п.), подпоручик В.Я. Новосильцев (старицкая вотчина), каширский помещик А.В. Чаадаев, Ярославская провинциальная канцелярия, старицкий подпоручик А.И. Змеев и др. Крестьяне не только чинят «неповиновение» владельцам, но и избивают их, приказчиков, оказывают сопротивление воинским командам, берут в плен солдат, прогоняют их из своих деревень.
В конце 60-х годов ряд восстаний происходит в разных селах и деревнях Поволжья. В отдельных случаях, действуя всем миром (собираясь на сходки), они добивались успехов (например, ухода ненавистного бурмистра, отмены недоимок и т. д.). В феврале 1768 года не согласились подчиниться новой помещице А.А. Кротковой крестьяне села Ишевки Симбирского уезда, которое она купила у Долгоруковых. По просьбе владелицы прибыла воинская команда капитана Крапеева. Тот, встретив решительный отказ собравшихся крестьян, приказал стрелять холостыми, затем — боевыми патронами. Но крестьяне не растерялись, перешли в наступление и «обратили в ретираду» солдат, отобрали у них 11 ружей. Потребовалась присылка целого батальона, чтобы привести к покорности крестьян.
За три года до этого то же произошло в селе Ивановском (Одоевщина тож) Пензенского уезда — от князя Одоевского оно перешло к коллежскому секретарю С. Шевыреву. Однако крестьяне встретили его нелюбезно, «учинили… бунт», как писал он сам в Сенат. Они изгнали его из усадьбы, захватили помещичий дом, посадили под караул его дворовых. В апреле прислали из Саратова команду из солдат и казаков с двумя орудиями.
Ни приказ поручика А. Дмитриева — начальника команды, ни чтение сенатского указа на крестьян не оказали никакого воздействия — подчиняться новому барину они не хотели. Обстановка накалялась. Окрестные крестьяне явно сочувствовали восставшим — по всей округе едва удалось найти четверых понятых, которые, по сенатской инструкции, должны были присутствовать при увещевании непокорных. По опушке леса, близ Ивановского, разъезжали «конные партии» из крестьян соседних сел. Кроме того, в тех местах действовала «разбойная партия».
Между тем ивановские крестьяне 28 апреля «улицы все загородили и немалые крепости в ночное время утвердили». Поручик отвел команду в деревню Завьяловку, в трех верстах от Ивановского. Но восставшие пошли за нею и окружили ее; они были вооружены ружьями, косами, дубинами, кистенями, колами, луками со стрелами, собирали камни и поленья, рогатины и багры, бердыши и ножи. Своим командиром они избрали Петра Громова, ему в помощники — старого солдата Сидора Суслова.
Пока команда сидела в осаде, к ней шли подкрепления из Пензы и других городов. Крестьяне же готовились к отпору — Громов разбил крестьян на три отряда: главный должен был защищать село, второй Громов укрыл в лесу (для удара по команде с тыла), третий — поставил на плотине.
