Багренье должно было состояться на праздник рождества; по словам Пьянова, «хорошие люди» из казаков все обговорят; если «народ согласитца», то казаки-старики «примут» объявившего себя «государя». На том и решили. Пугачев остался доволен:

— Ну хорошо, но только ты до времени об этом никому не сказывай.

Пугачев пробыл в городке с неделю. Купив рыбу, он с тем же Филипповым возвращается в Мечетную слободу. По дороге заезжает к Оболяеву. Рассказал ему обо всем, что с ним случилось в городке; умолчал только о своем «императорстве»: речь-де шла о выходе на Кубань.

Отставший от Пугачева Филиппов по приезде в Мечетную донес на него смотрителю Фаддееву. Между тем Емельян поехал в Малыковку продавать рыбу, привезенную им из Яицкого городка. Пробыл он здесь три дня, а 19 декабря его арестовали. В конторе малыковского дворцового управителя Емельяна допросили. Оп признался, что бежал с Дона, а яицких казаков не подговаривал, только «пересказывал о побеге на Кубань Некрасова»; он сам приехал в Малыковку, чтобы явиться в Симбирскую провинциальную канцелярию и получить в ней определение на жительство на реке Иргиз.

Ему не поверили и в тот же день под конвоем отправили в Симбирск, оттуда в Казань. 4 января 1773 года арестованный был уже в губернской канцелярии, ожидал решения своей участи. Казанский губернатор генерал-поручик фон Брандт приказал посадить его в тюрьму и допросить: «чем он был наказан, кнутом или плетьми, и о причине его побега в Польшу».

На допросе Пугачев сказал, что его не наказывали, только полковник Денисов сек его, потому что он упустил лошадь. Относительно Яицкого городка повторил то, что показал в Малыковке: говорил-де об уходе некрасовцев на Кубань; факт своего разговора с Филипповым на эту тему упорно отрицал. Ему, кажется, поверили, но поместили в тюремные «покои».

В тюрьме Емельян Иванович не терял времени даром. Он возложил надежды на помощь раскольников, с которыми столкнули его жизненные пути и передряги. Расчет был правильный: раскольники немало помогали друг другу; к тому же он помнил совет Филарета о том, что в Казани он может сыскать купца Василия Федоровича Щолокова.

Арестантов жалели казанские жители, приходили в тюрьму с подаянием. Среди них немало было и раскольников. С ними-то и завязал знакомство Пугачев. Один из них, Иван Седухин, согласился передать письмо Филарету, который как раз приехал в Казань. Тот, получив письмо, начал было хлопоты об освобождении, по Щолоков уехал в Москву по своим торговым делам. Филарет оставил ему письмо с просьбой содействовать Пугачеву — попросить о том присутствующих и секретаря в губернской канцелярии.

Неделя за неделей тянулись дни, томительно и однообразно. Заключенный, сидя у окна, смотрел на улицу, на людей, тосковал, вспоминая родной Дон, заволжские, яицкие просторы.

— А вот Щолоков идет! — заволновались однажды арестанты. — Никак он приехал из Москвы!

На другой день появился мальчик от сердобольного купца с милостыней для арестантов.

— Чей ты мальчик, — спросил его Пугачев, — и от кого ходишь с калачами?

— Я хожу со двора Василия Федоровича Щолокова.

— Пожалуй, мальчик, скажи, чтобы Василий Федорович бога ради пришел ко мне. Скажи ему, что я донской казак и имею до него нуждицу.

Через несколько дней купец пришел в тюрьму.

— Кто здесь донской казак Емельян Иванов? — спросил он.

— Я. Не Ваша ли милость Василий Федорович Щолоков?

— Я и есть.

— Отец Филарет приказал Вашей милости кланяться и просит, чтоб обо мне, бедном, постарались, попросили губернатора и кого надобно.

— А по какому делу ты сюда прислан?

— По поклепному делу, за крест и бороду.

— Добро, миленький, я схожу к губернатору и секретарю и их попрошу.

Купец-раскольник действительно ходил к секретарю, хлопотал, но успеха не добился, хотя подавал арестанту надежду. Впрочем, в «черной» ему стало полегче — с него по его просьбе сняли тяжелые кандалы, надев только «легкие железы» на ноги. 27 марта его вместе с другими перевели из дома губернской канцелярии в тюремный двор; здесь еще полегче стало — арестантам позволяли «для прошения милостыни» ходить по городу. Их водили также на Арское поле для работы. Всем этим Пугачев позднее воспользовался с большой для себя пользой.

Между тем за неделю до перевода на тюремный двор фон Браидт отправил сообщение о Пугачеве в первый департамент Сената. В списке арестантов о нем было сказано: «Казак безъизвестный Емельян Иванов, по губернаторской экспедиции»; губернатор и его чиновники не придавали его делу особого значения. Поэтому фон Брандт предложил наказать его кнутом. Слова, сказанные в свое время Пугачевым Филиппову (известные по доносу последнего), он счел за пьяную болтовню невежественного казака (Емельян в одном из допросов утверждал, что он говорил тогда «спьяну»). Екатерина II именным указом 6 мая санкционировала представление казанского губернатора: Пугачеву «учинить наказание плетьми и послать, как бродягу и привыкшего к праздной и предерзостной притом жизни, в город Пелым, где употреблять его в казенную работу, такую, какая случиться может, давая за то ему в пропитание по три копейки в день»; кроме того, «накрепко тамо за ним следить, чтобы он оттуда утечки учинить не мог».

О повелении императрицы Брандт узнал от генерал-прокурора Вяземского из письма от 10 мая. В Казань оно пришло 3 июня. Но за то время, пока шла переписка, многое изменилось.

Все это время колодник вел себя спокойно и сдержанно, был тише воды, ниже травы. Сблизился со многими товарищами по несчастью, особенно же с Парфеном Дружининым, купцом из города Алата, что в 44 верстах от Казани. Попал он в острог за неудачную торговлю казенной солью. Как и Пугачев, мечтал о свободе; к тому же в Казани находились его жена, сын, два свояка, что не могло не способствовать их делу.

Однажды из окна тюрьмы они увидели, как вели колодника. Его только что наказали кнутом. Вид его был ужасен. Оба содрогнулись и поглядели друг на друга:

— Что, брат Емелька, того и смотри, что и нас с тобою так же выведут да пороть станут.

— Что же делать? — вздохнул Пугачев. — Чем переменить? Разве бежать отсюда…

— Да как же бежать-то и куда?

— А вот как бежать: нас для работы гоняют на Арское поле, а теперь в реке полая вода; так когда караул будет невелик, сядем мы с тобой в судно, да и были таковы!

— Ну а куда же мы побежим?

— Прямехонько выедем на Иргиз!

Филимон, 17-летний сын Дружинина, достал лодку, но план не удался — быстро спала полая вода. Пугачев, скорый на решения, предприимчивый и смелый, предлагает другой план — бежать сухим путем. Торопит, тормошит купца:

— Пешим бежать никак нельзя, а надобно непременно купить лошадь.

— Конечно, надо.

— А деньги-то где?

— Лошадь-то я куплю. Только когда мы уйдем из острога, куда денемся?

— Мало ли места, куда можно бежать: на Яик, на Иргиз, а не то на Дон! Об этом ты уже не пекись, найдем дорогу, лишь бы только отсюда выбраться… Только вот что: не подговори с собой караульного солдата, уйти нам будет не только трудно, но и невозможно.

Договорились о том, что купец купит лошадь, а казак уговорит какого-либо караульного солдата. Сметливый глаз Пугачева остановился на Григории Мищенкове. Тридцати пяти лет от роду, он в свое время, как и Пугачев, бежал в Польшу, но в отличие от Емельяна его поймали, вывезли оттуда как дезертира и снова зачислили в службу, которая ему, как видно, давно надоела.

— А что, служивый, — так однажды начал Пугачев с ним пошучивать, — служить ли ты здесь хочешь или бежать на волю?

— Я бы давно бежал, — откровенно и серьезно ответил Григорий, — да не знаю куда… Видишь ли, далеко ушел я от своей стороны-то.

— Бежим со мной да вот с этим человеком, — Пугачев показал на Дружинина.

— Пожалуй! Я готов с вами бежать куда хотите!

Несколько дней ушло на то, чтобы купить лошадь и телегу. Поставили их к попу, которого знал купец. Жене с детьми Дружинин приказал ждать в татарской деревне Чирши, а Филимону — в условленном месте.