С фотографии на меня смотрела… Вернее, нет, не так. Она уже не смотрела. Глаза ее были закрыты. Я увидела Басю. Мою подружку Басю. Очаровательная разгильдяйка, хохотунья, бесшабашная и веселая Бася на сей раз крепко спала, не подозревая, что ее фотографируют. Понятное дело, она была мертва. Страшные кровоподтеки, засохшая кровь в ушных раковинах (следователь показал мне много разных снимков, где Бася была заснята в разных позах и ракурсах), разбитый затылок… Особенно тяжело было видеть ее раскинутые, как у тряпичной куклы, ноги, босые, нагие и тоже в кровоподтеках…
– Это Бася, – проговорила я с трудом, давясь слезами.
– Бася? Это уже кое-что. Дело в том, что при этой девушке мы не нашли документов.
– Да что вы пристали со своими документами! – внезапно взорвалась я. – Кто это ходит в родном городе с документами? Я тоже никогда не беру с собой паспорт. Зачем он мне? Все это глупости… И Бася никогда не брала с собой паспорта, даже когда ей надо было поменять валюту. Она прекрасно существовала и без него.
– Фамилия вашей подруги?
– Басова. Катя Басова.
– Так вот почему «Бася»?
– Да, мы все ее еще со школы звали Басей. – И тут я разревелась. Отчаянно, навзрыд, сотрясаясь всем телом. Я не могла понять, как же так: ее нет! Рано или поздно я выйду из больницы, вернусь в нормальную жизнь и непременно позвоню ей. И что же: она не возьмет трубку? В такое не верилось. От этого хотелось выть.
– Как вы с ней оказались на улице Бахрушина?
– Не знаю, не помню.
– А где она живет?
– В Армянском переулке. – Я назвала адрес.
– Далековато от Бахрушина. Может, вы собирались куда-то поехать, ведь рядом Павелецкий вокзал?
– Да никуда мы не собирались. – Я сделала знак сестре, чтобы она помогла мне высморкаться и привести в порядок успевшее опухнуть от слез лицо. – Я вообще не понимаю, как мы с ней оказались на этой улице. Как ее убили? Что с ней?
– Судя по характеру травм, ее, как и вас, сначала изнасиловали, а потом выбросили из окна второго этажа. Но перед этим вам наносились удары острым предметом по мягким тканям тела, предположительно, ножом. Вам повезло больше, и ни одна из ран не оказалась смертельной, в то время как у вашей подруги проникающее ранение в сердце…
– И вы знаете, из какого окна нас выбросили?
– Да, знаем, – удивил он меня. – Но там живет старушка-одуванчик, которой в момент убийства не было дома. У нее стопроцентное алиби – в половине восьмого она была на приеме у платного врача-гомеопата, который арендует кабинет в поликлинике и принимает с семи до десяти часов вечера.
– Да зачем ей алиби, – еще раз возмутилась я, – вы что же, думаете, что современные старушки способны на такое? Да Бася застрелилась бы, если бы узнала, что ее изнасиловала старушка-одуванчик, которая к тому же и с легкостью выкинула ее из окна. Другое дело, может, у нее есть внук или сын?
– Проверяли. Никого нет. Совершенно одинокая старушка. Однако следов взлома тоже не обнаружено. Либо преступник или преступники открыли дверь своим ключом, либо старушка забыла запереть дверь. Хотя она клянется, что запирала. Посмотрите теперь вот на эту фотографию…
На этот раз это был снимок пожилой женщины. Сухое вытянутое лицо в обрамлении голубоватых, в цвет глаз, кудряшек. Старушка явно не тянула на сексуального маньяка.
– Я ее не знаю и никогда прежде не видела, – сказала я, опередив вопрос следователя. – И на улице Бахрушина нам делать было нечего. Разве что сходить в Театральный музей. Но это не самое веселое времяпрепровождение для девушек. Я на самом деле не знаю, что с нами случилось и как мы там оказались. Но Басю убили… За что? Вы себе представить не можете, до чего это был добрый и отзывчивый человек. Бася…
И тут я почувствовала навалившуюся на меня дурноту. В голове моей зашумело, и я ощутила, как проваливаюсь куда-то вниз, лечу и даже слышу свист ветра в ушах. Из этого мерзкого состояния меня вывел голос медсестры, которая громко назвала меня по имени. Когда я снова открыла глаза, следователь уже складывал фотографии в папку. Озабоченный, он, вероятно, и не заметил, что я чуть не отдала богу душу. И даже суета вокруг меня, затеянная медсестрой Таней (она пододвинула ко мне капельницу и всунула иглу в прозрачную трубку, подсоединенную к моей вене), казалось, не произвела на него никакого впечатления.
– Вы, менты, всегда такие черствые, когда речь идет о смерти не близких вам людей?
Гарманов резко повернулся, и взгляды наши встретились. Конечно, он был не человек, а мент. Простейшее существо – инфузория-туфелька, – каждый день сталкивающееся со смертью. И какое ему было дело до моей подружки Баси, тело которой теперь валялось где-то в морге неопознанное, неприглядное, неживое… Он же не видел, какой она была при жизни. Живой, очень энергичной, умеющей так грациозно двигаться и танцевать, что мужчины, глядя на нее, сворачивали себе шеи, а женщины сходили с ума от зависти. Когда она надевала мини и шла в ветреный день по улице, от ее ножек невозможно было отвести взгляда. Это было само совершенство, сама женственность, сама стройность, сама сексуальность. Бася…
– Валентина, я понимаю ваши чувства. И вы напрасно думаете, что меня не волнует смерть вашей подруги. Но вы поймите и другое: я должен найти того, кто сделал с ней это. И если я буду рыдать вместе с вами, то кто же будет работать? В нашем деле важен холодный рассудок и ясная голова. Не скрою, я с нетерпением ждал, когда же вы придете в себя и начнете давать свидетельские показания. Но теперь, когда я вижу, что вы ничего не помните, что фактически три дня стерты из вашей памяти, что я могу сделать, чтобы вычислить убийцу? Эксперты взяли отпечатки пальцев с оконных рам в той самой квартире, где орудовал убийца и насильник, собрали кровь с пола… Словом, работа ведется, но без вашей помощи мне будет трудно найти убийцу вашей подруги.
– У Баси мать и брат. Им надо сообщить. А еще у меня к вам просьба: отвезите меня, пожалуйста, к ним. И мы все вместе поедем в морг. Я должна быть вместе с ними. А вы, – обратилась я к сестре, – снимите с меня эти бинты. Они давят мне на голову, мне тяжело говорить, дышать, жить. Да и вообще, больничные стены убивают меня, лишают последних сил. Я хочу домой. Я устала. А когда что-нибудь вспомню, то обязательно позвоню и все расскажу. Ведь я в первую голову заинтересована в том, чтобы этих мерзавцев нашли.
– Так их было двое? – оживился Гарманов.
– Я сказала так не потому, что знаю наверняка, сколько их было, а исходя из логики вещей: если бы этот подонок был один, мы бы с Баськой с ним справились. Вот и все. И не надо меня подлавливать. Мне нечего от вас скрывать. Я не лгунья.
Я не надеялась, что меня выпустят из больницы или избавят от тесных бинтов. Но, с другой стороны, я не могла не проститься с Басей, не могла не поддержать ее мать и брата в такую тяжелую минуту. Кроме того, я знала, что нужна Гарманову и вряд ли он захочет портить со мной отношения, не добившись от меня ни одного свидетельского показания. Поэтому я совсем не удивилась, когда услышала:
– Таня, снимите с нее бинты, раз она просит. Дайте ей теплый халат и отпустите ее под мою ответственность. Обещаю, что буду беречь ее как зеницу ока. Она хочет попрощаться с подругой, – добавил он, желая растрогать и без того мягкую и податливую как воск медсестру.
Но бинты снять не удалось – они, казалось, намертво присохли к голове, к пропитанным кровью волосам. К тому же стоило мне подняться и сесть на кровати, как я почувствовала боли в области поясницы и неприятное саднящее ощущение в локтях. Оказалось, кожа там содрана до кости. Видимо, я с кем-то боролась и опиралась на локти… К тому же создавалось впечатление, будто меня избивали и удары наносились в самые болезненные для женщины места: в пах, в грудь, в солнечное сплетение. Словом, очень скоро я начала воспринимать бинты как свое спасение. Мне уже не хотелось обнажаться перед следователем, демонстрируя стриженую голову или большие гематомы на теле. Вся в бинтах и повязках, закутанная в теплый больничный халат и с непонятным платком на голове, я выползла из палаты, опираясь на руку Вадима Александровича, и поплелась к выходу. У меня было такое чувство, будто я сюда уже не вернусь. И, как оказалось, я была права.
