– Надеюсь, ты проголодалась? Мы с папой тебя ждали-ждали, да так и не дождались. Будешь с нами ужинать?

Так не хотелось думать о том, что произошло совсем недавно в парке, что Оля сама себя принялась убеждать: убийство – лишь плод ее воображения, это просто ее фантазия или даже мечта, так и не воплощенная в жизнь. И она сейчас действительно гуляла по Тверской, слившись с праздношатающейся публикой. Она так хорошо представила себе это, что даже словно почувствовала запах еды из раскрытых дверей кафе и вентиляционных отдушин ресторанных кухонь. Даже уличный шум будто бы проник в ее уши. Иллюзия было полной.

Ужинали в комнате, перед телевизором.

– Суп будешь? Или только второе?

– А что у нас на второе? – крикнула Оля из ванной комнаты, где она тщательно мыла руки.

Она стреляла с довольно близкого расстояния, но брызг крови на одежде не обнаружила. Она сняла куртку, решив, что, если она прямо сейчас встанет под душ, а потом переоденется, это может показаться маме подозрительным, ведь все это она обычно проделывает после ужина. И вообще, мама в последнее время стала излишне внимательной, придирчивой, и всегда, когда Оля возвращается домой, смотрит на нее пристально, словно хочет заметить в ее внешности следы недавнего свидания – особый взгляд, помятую одежду, следы поцелуев на ее шее. Вот только спросить напрямую, как далеко зашли у нее отношения с Женей Бутурлиным, мама все еще не решается. Но когда-нибудь непременно спросит.

– На второе грибы с рисом, как ты любишь. Я подумала, что нельзя постоянно есть только мясо.

– Ну почему же нельзя? – Оля с улыбкой села за стол, посмотрела на умиротворенного и уже сытого отца.

– Привет, – произнес он так, что Оля замерла, вдруг ощутив опасность, в которой она теперь вынуждена будет жить, продолжая делать перед своими близкими вид, будто ничего не произошло.

Родители так любили ее, они втроем жили так спокойно и всегда так хорошо понимали друг друга, что ей на какой-то миг стало вдруг страшно, что она никогда больше не услышит этого отцовского, преисполненного любви «Привет». Не увидит и маму, не услышит ее голоса. Что она потеряет то главное, чем жила – семью, любовь близких и их понимание. Вряд ли папа или мама, узнав о том, как она решила избавиться от своего врага, поймут ее и простят. Ведь после того, как она исчезнет из их жизни, у них тоже все изменится. Они будут спрашивать себя: где же они совершили ошибку и в чем, если их дочь оказалась способной на такое хладнокровное преступление? Но, с другой стороны, не сделай она этого, что стало бы с ней самой? Самозащита в самом широком смысле слова. Слишком широком, заметит кто-то. Быть может, это будет ее адвокат?

А что, если посвятить во весь этот кошмар отца? Он куда более разумен, чем мама, рассудителен, не склонен к панике. Больше того, он сможет ей помочь, научит, как действовать, чтобы ее не вычислили. Она вдруг представила себе, как он заходит к ней в комнату, чтобы пожелать ей спокойной ночи, а она, вместо того, чтобы привычно ответить ему, попросит его выслушать ее. Вот он садится на краешек ее кровати, еще ничего не подозревающий, думающий, что сейчас последует рассказ об ее отношениях с Женей (а почему бы и нет?). И вместо этого она признается ему в том, что только что убила человека. Она называет его имя, а потом рассказывает, что толкнуло ее на это преступление. Скорее всего, он скажет: деточка, это же спланированное убийство. То есть на нее никто не нападал, она не отбивалась. Нет, все было не так! Она почти неделю вынашивала этот план, добывала пистолет…

Ее затошнило, когда она представила себе, что отец звонит в милицию и говорит, что убийство совершил он. Он такой, ее отец. Он ради нее способен на многое. Даже отдать жизнь, не говоря уже о том, чтобы взять на себя ее вину. Этого невозможно допустить!

– Оля, ты почему не ешь? Может, я слишком много лука положила в грибы? Не нравится, так возьми пирожки, правда, они вчерашние, но я могу их подогреть в микроволновке.

– Мама, грибы очень вкусные. Все нормально.

Да, у нее все нормально. Главное, не думать о том, что произошло. И сделать все так, как она запланировала. Чтобы не подвести кое-кого и самой не попасться.

Не могла она не думать и о Жене.

Женя… Ну же?! Почему ей не думается о нем? Неужели то, что она сделала, отдалило ее от него еще больше? Но ведь он такой хороший. Он замечательный. Он – лучший! Только вот ведь вопрос: кого она сегодня спасла?

Раздался звонок в дверь.

– Кто бы это мог быть? – Ирина удивленно посмотрела на мужа. – Да еще так поздно?

– Думаю, что это Макс, – ответил Владимир. – Что-то давно он у нас не был. Прямо к ужину!

Максим Львович Юдин резал лимоны, сидя на террасе своей дачи. Дикий виноград густо вился по решетчатым стенам, создавая тень и делая солнечные лучи приятно-зеленоватыми, щадящими в столь жаркий полдень. Юдин готовил себе лимонад – посыпал нарезанные куски лимона в графине сахаром, заливал кипяченой водой. «В холодном виде это выпивается быстро с наслаждением». Он сказал эту фразу Оле на прошлой неделе и почему-то покраснел, словно речь шла не о наслаждении лимонадом, а о другом наслаждении, о котором он мечтал и которое считал несбыточным. Мысли эти он считал преступными, а свое желание быть с Олей вообще стало бы предательством по отношению к самому близкому другу – ее отцу, Володе Барсову. Когда-то давно, когда Оля была маленькой девочкой, при ее крещении крестным отцом был выбран Максим, а крестной матерью – двоюродная сестра мамы, Тамара. Володя был тогда совсем молод, ему было всего двадцать лет, Ирине же – девятнадцать.

– Ты понимаешь, Макс, какую ответственность ты на себя взвалил, назвавшись крестным отцом моей дочери? – балагурил Володя, уже изрядно подвыпивший и не скрывавший своей огромной радости по поводу рождения дочери. – Если со мной что-то случится, ты станешь ее отцом и должен будешь заботиться о ней, как отец. Ты понимаешь, елки-палки, о чем я тебе говорю?! Это все серьезно, Макс! И ты, Томка, тоже мотай себе на ус.

Тамара тоже мотала, хотя у нее и не было усов – она часто звонила Барсовым, справлялась о здоровье крестницы и никогда не приходила без подарков. И вообще, тогда всем было весело, все были молодые, и радость переливалась через край. Максим часто бывал у Барсовых дома, играл с малышкой Олей, гулял с коляской в парке, представляя себя молодым папашей, и уж никак не мог предположить, что когда-нибудь всерьез увлечется этой девочкой, будет страстно желать ее, мечтать о ней и строить какие-то даже планы в отношении ее. Быть может, ничего бы этого и не было, если бы Оля и сама не стала оказывать ему знаков внимания. Ему казалось, что и ей нравится быть с ним, беседовать, когда он приходил к ним, ездить с родителями к нему на дачу, прогуливаться с ним по лесу, слушая птиц.

Возможно, конечно, что Оля делала все это неосознанно, да и вообще, в ее тогдашнем возрасте девушка еще и сама толком не знала, чего она хочет от жизни, от мужчин, от Максима. Можно было даже предположить, что ей просто приятно находиться рядом со взрослым мужчиной, и только. К тому же Максим знал, что она встречается со своим ровесником, двадцатилетним Женей Бутурлиным, и, хотя родители ее уверены, что отношения их пока только дружеские, невинные – как знать! Но если, предположим, она любит Бутурлина, тогда почему же она пригласила на день рождения своей подруги, Галки Урусовой, не Женю, а своего крестного отца – то есть его, Максима?

Он взял с тарелки еще один лимон и принялся резать его на куски. От запаха он просто одурел – так ему было хорошо, даже показалось, что так вкусно и душисто пахла сама тема его любви к Оле. Это со стороны, если кому-то рассказать, его чувство к молоденькой студенточке, младше его на двадцать лет, могло выглядеть преступным, пошлым. Но он-то сам хорошо знает, как чиста его любовь к ней, как долго и медленно, в течение всей ее молодой жизни, она напитывалась невинным восторгом и восхищением перед ее красотой, нежностью, юностью. И что преступного в том, что его чувство к ней стало более зрелым, полным и что он стал относиться к ней уже не как молчаливый восторженный наблюдатель, но и как мужчина?! Время шло, и из маленькой, с нежной розовой кожей, девочки она превратилась в женщину. Благо, он сам еще не постарел и чувствовал себя как никогда сильным и переполненным желаниями.