– У кого ночевать будешь? – спрашивает Армия.

– Дома буду. Сейчас затоплю. Сегодня по телеку «В мире животных».

– А не забоишься?

– Нет, – мотает головой Северина.

– Испугал тебя этот боров?

– Не-ет!

– Ни капельки?

– Ни капельки! – подтверждает Северина.

– Молодец, – кивает Армия и уходит, унося на выступающем животе автомат.

Северина осматривается, кивает сама себе и улыбается. Подает голос корова. Девочка тащит ведро с пойлом с крыльца. Снег под ее валенками оглушительно хрустит, перекатывается эхом до невидимой речки и обратно, тревожа промерзшую искорками льда тишину.

* * *

ФеликсМамонтов-младший зимой девяносто второго отметил свое тридцатидевятилетие в дорогом ресторане. Гуляли культурно – все люди со степенями, химики-физики, да их жены биологи-филологи. Платил Феликс, он один из круга близких друзей ушел из НИИ и имел небольшой бизнес и дорогой автомобиль.

Наутро Феликс чувствовал себя неплохо, но в который раз отметил, что потребление спиртного странным образом действует на его зрительное восприятие – выравнивает окружающую действительность в плоскость, сплющивая объемные предметы и живность в черно-белые картинки. Поэтому минут тридцать после сна, пока чашка кофе усваивалась организмом, Феликс неуверенно ощупывал в квартире все, что встречалось ему на пути. Это притом, что Феликс совершенно не пьянел и сохранял остроту ума и внятность речи при любых дозах. А вот наутро мир превращался в черно-белый журнал комиксов. Из живности в его квартире находились: юная блондинка лет двадцати с выдающимися формами, собака – белая болонка с красным бантом и воспаленными глазами (Феликс по завещанию взял к себе любимую собаку умершей матери) и канарейка в клетке. Канарейка первой приобрела реальные очертания – Феликс как раз стоял около нее с пустой чашкой, когда черно-белая картинка с прутьями клетки, окном и непонятной птичкой постепенно расцветилась и ожила. Болонка спала на фиолетовом шелковом покрывале в ногах женщины. В большой синей вазе на полу стояли белые хризантемы. Феликс машинально отметил, что сегодня у него в квартире три блондинки и заторопился на встречу с отцом.

Виделись Мамонтов-старший с Мамонтовым-младшим (оба – Феликсы) часто, поэтому младший удивился настойчивости и торжественности, с которой отец приглашал его прийти утром в воскресенье в зоологический музей на Малой Грузинской улице.

В музее было пусто. Никто в десять утра не торопился идти рассматривать коллекции засушенных бабочек и чучела млекопитающих. Отец был в зале с флорой и фауной степных районов. Сидел на стуле рядом со смотрительницей, держал ее руку в своей и что-то проникновенно говорил в застывшее лицо пожилой женщины. Увидев сына, старший Мамонтов встал, поцеловал руку и еще погладил женщину по голове. Феликс занервничал. Последнее время он стал замечать за отцом некоторые странности. Конечно, по сравнению с тем, что он видел в детстве, эти странности можно было отнести к очаровательным особенностям поведения старого ловеласа, не более, но смотрительница выглядела расстроенной.

Отец и сын обнялись (кстати, еще одна «очаровательная» особенность – Феликс-старший после шестидесяти стал обниматься, целоваться и рассказывать об увлечениях юности всем подряд).

Отец отвел Феликса в небольшую комнатку со столом, старым диванчиком и множеством цветочных горшков. На маленьком столе стояли телефон, электрический чайник и вазочка с печеньем. И Феликс понял, что смотрительница – не случайная знакомая, отец знает ее давно, она предоставила свое дежурное помещение, и ему стало легче. Они уселись, соприкасаясь в тесноте коленками.

– Чем ты только что огорчил даму? – спросил Феликс.

– Сказал, что скоро умру, и мы, наконец, будем вместе.

– Наконец? – уточнил Феликс, намеренно игнорируя тему близкой смерти.

– Мы знакомы с детства. Это Феофания.

Феликс задумался. Он сразу понял, о ком говорит отец, но тянул время, чтобы определиться со своей реакцией.

– Феофания... не помню.

– Ну как же, я столько рассказывал о ней вам с матерью. Дочка дворника, которая оживляла насекомых и мелкую живность. Ну?

– Да... – замялся Феликс. – К вам на Новый год прилетали мадагаскарские бабочки.

– Ну вот, молодец, – заулыбался отец. – Это Феофания, уж извини, я тебя с ней ближе знакомить не буду, на то есть основания. – Мамонтов-старший задумался. – Да. Как раз насчет этих самых оснований мы сегодня и встретились. Сам понимаешь, почему – здесь. Здесь безопасно, а я человек...

– Ты выбрал место, в котором нас не смогут прослушать.

– Да, и не надо иронии!

– Я совершенно серьезно, – Феликс, как мог, изобразил на своем лице нечто вроде готовности к борьбе и обороне.

– Феликс, мне шестьдесят девять, мои возможности существовать в этом мире исчерпаны. И физически, и эмоционально. Я стал совершенно безразличен к удовольствиям, подвигнуть меня на передвижения или какие-то поступки может только раздражительность, злость или желание настоять на своем, даже если это старческий маразм. Не перебивай. Наш разговор сегодня касается не меня, а тебя. Ты ждешь ребенка?

Феликс опешил. Он несколько секунд рассматривал лицо отца, его руки, чтобы справиться с детским чувством неуверенности и страха, которого не испытывал с тех пор, как стал жить отдельно.

– Ребенка?.. – выдавил он, наконец.

– Значит, твоя женщина тебе не сказала?

– Женщина?.. Э-э-э... которая?

– Прекрати, что ты мямлишь, как маленький! Ко мне пришла твоя женщина, сказала, что она, возможно, беременна и должна хорошо представлять себе будущие условия вашего совместного существования. Собственность, имущество и все такое. Очень деловой подход, учитывая, что вы с нею не женаты.

– Как она... выглядела? – продолжал «мямлить» Феликс.

– Это некая Алина Фейсак, я потребовал показать паспорт, – пришел на помощь отец. – Я знаю, что у тебя есть и другие женщины, но это дела не меняет. Важно только, хочешь ли ты стать отцом.

– Подожди, что ты ей сказал?

– Я велел ей сделать аборт и не беспокоить меня больше подобными визитами до появления в ее паспорте штампа о замужестве.

Феликс откинулся на спинку стула и расставил ноги пошире. Теперь колени отца оказались между его ног. Две плотно прижатые друг к другу коленки, на них – ладони со вспученными старческими венами. Феликс поднял глаза.

– Ты ведешь за мной слежку?

– Иногда. После твоих проблем с закупкой в Польше подержанных иномарок я прошу своих бывших коллег... Короче, у меня сохранились кое-какие связи... – Отец замялся, но потом выпрямился и открыто посмотрел в глаза сыну. – Это не то, что ты думаешь. Меня интересует только возможность твоего размножения.

– Возможность чего?.. – не поверил своим ушам Феликс.

– Ты должен быть очень осторожен при решении завести ребенка. Для этого я тебя и позвал. Ты должен знать о последствиях.

Феликс положил свою ладонь поверх ладони отца.

– Я не намерен в ближайшее время, как это... размножаться. Я не готов стать отцом. Может, это тебя успокоит, и мы пойдем в кафе выпить кофе с коньяком?

– Нет ближайшего или отдаленного времени для рождения ребенка. Есть только факт наличия у тебя дееспособной спермы.

Феликс убрал руку, а отец сжал свои ладони в кулаки, запрятав внутрь большие пальцы.

– Когда тебе было десять лет...

– Я помню. – Феликс перебил его, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. – Ты ходил по квартире с ведром на голове, в ведре были проделаны дырки для глаз. Но потом оказалось, что через глаза тоже можно посылать особые лучи в мозг человека, и ты стал надевать очки с зеркальными отражающими стеклами, и даже спал в очках. Правда... без ведра.

– С пятьдесят восьмого года я наблюдался в строго засекреченной лаборатории биоинформации. Меня обследовали на предмет возможностей мозга сканировать и мысленно отдавать приказы.

– Ты двигал предметы, – кивнул Феликс, не открывая глаз. – Но это ты умел и до пятьдесят восьмого. Твои фокусы на мой день рождения – ложки ползут по столу к вазе. Почему ты стал носить ведро на голове?