Северина утром глаза открыла, а и не утро еще – сумерки чуть просветленные. Она задержала дыхание и прислушалась. В коровнике – тихо. Нет ветра с запада – ветка не стучит в окно большой комнаты. Ветра нет и с севера – в холодной мансарде наверху стекло не дребезжит. А двух других ветров Северина не боится. Она потягивается, слезает с печки, перебегает в грубых шерстяных носках на другую половину дома и смотрит в замерзшее окно на восток. Изморозь на стекле розовеет. Северина дожидается, когда предметы в комнате определятся своими очертаниями и идет одеваться. На первый призывный крик Мурки из коровника она уже спешит в валенках и с ведром по розовому снегу, и ее следы – единственные.

Мурка шумно пьет пойло. Поднимает голову с благодарностью в огромных чудесных глазах с длинными ресницами, из ноздрей вырываются облачка пара, а с ворсистых губ капает. Северина за нежный взгляд гладит Мурку по огромному вздувшемуся боку – белому, с черным пятном. Высыпает курам горстями пшеницу из мешка. Подкладывает в стойло сено. Разбивает в миске на полу ледяную корку. Три нахохлившиеся курицы на насесте недовольно ворчат, слезать не спешат: хозяин молчит. Петух нехотя квохчет нутром, как прокашливается, потом напрягает шею, расставляет крылья и выдает первый свой кукарек с хрипотцой. На втором он уже мощно разгоняет воздух крыльями и голосит умело.

По такому морозу тепло в доме будет только до обеда. Потом начнет подкрадываться стынь. Можно пойти к тетке Армии до вечера, та дров не жалеет – есть кому их привезти летом и наколоть. Северина ставит чайник на электрическую плитку и заливает кипятком разложенные на тарелке ржаные сухарики. Совсем чуть-чуть воды, только чтобы размочить. На сухарики она капает подсолнечное масло и кладет на каждый мед – пальцем из ложки понемножку сдвигает. Нюхает еду. И, закрыв глаза, начинает есть, медленно смакуя каждый сухарик.

Готовит пойло корове на вечер, довязывает варежку, считает ворон на заборе – семь, а вчера было восемь... расчесывает волосы гребенкой, заплетает короткую косицу, а волосы с расчески складывает в холщовый мешочек... откалывает щепки для растопки на вечер... отложив топорик прислоняется спиной к чуть теплому боку печки и замирает в дреме, подставив лицо солнцу из окошка... Северина...

Как позвал кто-то. Вскочила. Дом начал остывать. Северина берет книжку, укутывается в пуховый платок поверх ватника и выходит, закрыв дверь на щеколду и закрепив ее щепкой. На улице считает дымки. Из восьми жилых домов затопили трое. Северина бежит дворами к дому тетки Армии, определяя натоптанную тропинку по небольшим выемкам в легком пушистом снегу.

Тетка Армия мощна как танк. Сурова и правдива до обид и унижения окружающих.

– Севка! – кричит она. – Закрывай дверь быстрей, чего застыла? Дом выстудишь! В свою дверь небось проскакиваешь моментом!

Северина и правда застыла в двери, слегка отяжелев сердцем, как у нее всегда случается при виде тетки Армии. Та, закатав рукава, месит в тазу тесто. Под тонкой тканью кофточки вздуваются мышцы. Значит, она на этой неделе печет хлеб на всех. Хлеб у тетки Армии самый вкусный.

Северина, прогрев глубокими вздохами грудь внутри, начинает раздеваться. Снимает платок, валенки, маленькую телогрейку, толстые ватные штаны. Остается в шерстяных брюках и свитере. Садится у окна и затихает от величия того, что из него видит. Дом тетки Армии стоит на пригорке. Отсюда вся деревня как на ладони. На ладони искрящейся счастьем зимы. Слышится тяжелое дыхание тетки Армии и жалобный скрип стола от толчков ее мощных рук.

– Армия – мать наша! – восклицает тетка, начиная лупить тесто ладонями. – Что-то не то. Слышишь, какие хлопки тусклые? А должны быть тугие. Тугие и хлесткие! Что читаешь? Толстые книжки – враги для глаз. Смотри, не ослепни. Читал тут один прапорщик. Дочитался! Жену застрелил по ревности. А в тюрьме ослеп. А я беременная осталась, вот тебе и книжки!

Северина ошарашенно смотрит на тетку Армию. Та продолжает лупить по тесту ладонями, явно повышая силу ударов. Останавливается, тычет в тесто пальцем и дожидается, пока углубление выровняется. Удовлетворенно кивает.

– Другое дело, армия – мать наша! – удовлетворенно замечает она и идет пить, зачерпывает ковшиком из ведра. Вдруг весело подмигивает. – Севка, знаешь, за что я тебя люблю? Ты – могила! Что хочешь при тебе говори, хоть словами задавись, в тебе все и умирает. Ну? Чего читаешь сегодня?

– Словарь... Даля, – тихо отвечает Северина.

Тетка Армия качает головой.

– Ну ты даешь, Севка. Как можно читать словарь?

– Вчера я тебе читала учебник по физике.

– Так то ж – физика! От нее хоть удивиться можно, потому что фантастика полная. А словарь зачем? Те понятии, что ты знаешь, сумеешь и словом назвать. А которые не знаешь, тебе и слова не нужны, нечего мозги засорять.

Северина на всякий случай взяла книгу со стола и прижала к себе.

– И на какой ты букве? – спросила тетка Армия, набивая табаком трубку.

– На «в».

– Ну, что там у тебя на «в»? Назови чего-нибудь.

– Ладно, – Северина кивает, заводясь. – Что такое ворвань, знаешь?

– Рыбий жир!

– А вороба?

– Доска на шпеньке, чтобы круги чертить! – насмешливо объявляет тетка Армия и затягивается.

– Ладно, и про вольтижёрку знаешь?

– И про вольтижерку. Гимнастку так назвать можно. Вот если бы наша единственная лошадь не пала в прошлом году, и ты бы на нее, уж не знаю с какого перепуга, запрыгивала и скакала в разных позах, была бы вольтижеркой. Зачем тебе эти слова, если ты их понятий не знаешь и по жизни не говоришь?

Ответить на это Северине нечего. Она отворачивается к окну. Тетка Армия подходит сзади и пыхает трубкой, щурясь от яркого солнца и слепящего снега. На белом пространстве появляется черная точка, которая перемещается от леса к деревне. Северина замирает, дожидается, когда точка увеличится – это быстро идущий на лыжах человек, и поднимает глаза на тетку Армию.

– Инспекция! – кивает та. – По твою душу.

Мужчина на лыжах у домов пошел медленно, разглядывая снег. Он в мохнатой шапке-ушанке и с рюкзаком за спиной. У дома тетки Армии мужчина остановился, рассмотрел следы и стал снимать лыжи.

– Следопыт, армия – мать наша! – хозяйка решительно направилась к двери.

В избу входит мужчина лет сорока с красным носом. Его борода, брови и ресницы покрыты инеем, на усах сосульками нависает то, что вытекло из носа.

– С Новым годом! – объявляет он от двери, снимая сосульки с усов.

– Запозднился ты, Берия, неделю назад по-старому встречали, – тетка Армия помогает ему снять рюкзак.

– Попрошу не оскорблять, – спокойно заметил мужчина. – Созвучие моего имени и отчества права на это вам не дает. Здравствуй, девочка!

– Здравствуйте, Лаврентий Павлович, – встает Северина.

Солнце из окна заливает ее гладко зачесанные волосы золотом.

– Вот то-то же, – кивает Лаврентий, берет рюкзак и идет к столу. – Я тебе подарок со школьной елки принес. Без мандаринов! – он многозначительно поднимает палец. – Мандарины – продукт скоропортящийся, сама понимаешь...

– Скажи просто, что сожрал мандарины или девкам своим скормил, – беззлобно замечает тетка Армия.

– А хоть и девкам? Детям – не зазорно. – Он смотрит на Северину и растягивает рот в косматой улыбке, поддавшись ее свечению. – Тут вот тебе учебники, что просила осенью. Тетрадки. Контурные карты для географии. Газеты.

В дом заходят две старушки. Здороваются, снимают платки и полушубки. Идут к столу. Тетка Армия закрывает таз с тестом полотенцем и убирает его на табуретку у печки. Смахивает фартуком со стола, достает рюмки. Лаврентий вытаскивает папку – кожаную с застежкой на кнопке. Засовывает шариковую ручку пишущей частью в рот для разогрева. Тетка Армия ставит тарелки с квашеной капустой, маленькими солеными огурчиками, хлебом и салом. Одна старушка достает из-за пазухи три вареных яйца. Вторая ставит на стол банку шпротов. После чего все затихают и выжидательно смотрят на Лаврентия. Тот, показательно вздохнув, достает из рюкзака бутылку водки. Тетка Армия усмехается, старушки кивают. Северина улыбается. С прошлого года пошло, что бутылка – непременное условие ее появления перед Лаврентием Павловичем. Без бутылки для старушек хоть со взводом солдатиков всю деревню обыщи – не найдут Северину!