Все признаки разыгравшейся трагедии были хладнокровно уничтожены. Как ни печально, пришлось признать, что это разумно. Ведь и сам я принадлежал к белым богатеям.

Тогда чего ждал? Мемориальной доски? Букетов роз от уличных приятелей Мистера?

Не знаю, чего я ждал. Но от запаха свежей краски меня замутило.

Каждое утро на одном и том же месте рабочего стола я находил «Уолл-стрит джорнэл» и «Вашингтон пост». Одно время я даже помнил имя человека, приносившего мне газеты, но потом оно вылетело из памяти. На первой странице «Вашингтон пост», в разделе городских новостей, посреди пространной заметки о вчерашней истории был помещен знакомый портрет Харди.

Я пробежал заметку глазами. По идее, детали события были известны мне лучше, нежели самому пронырливому репортеру. Однако в заметке обнаружилось кое-что новое.

Красные трубочки оказались вовсе не динамитными шашками. Мистер купил пару рождественских свечей, разрезал на части и опутал безобидной проволокой. Грозный вид бутафории вогнал нас в неописуемый ужас. Автоматический пистолет сорок четвертого калибра Мистер украл. Поскольку это была «Вашингтон пост», в статейке больше говорилось о Харди, чем о его жертвах, хотя, собственно, ни один сотрудник «Дрейк энд Суини», к моему большому удовлетворению, с журналистами не обмолвился и словом.

Зато некий Мордехай Грин, директор адвокатской конторы на Четырнадцатой улице, сообщил, что Харди долгое время работал сторожем в Национальном древесном питомнике и потерял должность в результате сокращения бюджетных ассигнований. Отсидев несколько месяцев за кражу со взломом, он очутился на улице. Стал пить, пристрастился к наркотикам, неоднократно задерживался полицией за мелкое воровство в магазинах. Конторе Грина приходилось брать на себя защиту его интересов. Если у Харди и была семья, то адвокаты о ней ничего не знали.

Относительно мотивов происшедшего у Грина имелась одна версия. Не так давно Девон Харди был в принудительном порядке выселен со старого склада, где жил.

Принудительное выселение является законной процедурой, осуществляемой юристами. У меня было совершенно четкое представление, какое именно учреждение из сотен разбросанных по городу выбросило Мистера на улицу.

По словам Грина, адвокатская контора на Четырнадцатой улице существовала на деньги благотворительных фондов и занималась только бродягами. «В те годы, когда мы пользовались поддержкой федерального бюджета, в конторе работали восемь профессионалов. Теперь их осталось двое», — сказал он.

Не мудрено, что «Уолл-стрит джорнэл» попросту умолчала об этом. Если бы убитым или слегка раненным оказался кто-то из юридической фирмы, пятой в стране по количеству сотрудников, — о, такой сенсации газета отвела бы всю первую полосу.

Слава Богу, до этого не дошло.

Сидя за столом, я разбирал документы. Работы было по горло.

А ведь сейчас я мог бы лежать в морге рядышком с Мистером.

За несколько минут до восьми появилась Полли и с радостной улыбкой поставила на стол тарелку с домашним печеньем. Ее ничуть не удивил мой приход.

На работу вышли все вчерашние заложники, причем большинство даже на час-другой раньше, чем положено. Остаться дома, чтобы понежиться в сочувственных объятиях супруги, было непозволительной слабостью.

— Артур на проводе, — сообщила Полли.

По коридорам расхаживало не менее десятка Артуров, но лишь одного все знали и без фамилии. Старший компаньон фирмы Артур Джейкобс был ее душой и мозгом, главной движущей силой, он пользовался нашим безграничным уважением. Им восхищались. За семь лет работы мне посчастливилось трижды разговаривать с ним.

На вопрос о самочувствии я доложил: «Превосходное».

Слушая похвалы моему мужеству и благородству, я и вправду начал ощущать себя героем. Интересно, откуда ему все известно? Наверное, успел пообщаться с Маламудом и решил спуститься по иерархической лестнице, снизойти до меня. Да, теперь неизбежно пойдут разговоры, а за ними и анекдоты.

История про Амстеда и фарфоровую вазу войдет в анналы.

Артур поведал, что в десять часов хочет встретиться со всеми бывшими заложниками в конференц-зале, дабы записать их впечатления на видеопленку.

— Зачем? — поинтересовался я.

— Парни из отдела исков считают это необходимой предосторожностью, — с четкой, несмотря на восемьдесят лет, дикцией объяснил Артур. — Бродяга или, точнее, его семья может подать на полицию в суд.

— Вполне.

— Тогда нам придется быть ответчиками. Ты ведь знаешь, люди судятся и не по такому поводу.

«И слава Богу», — чуть было не сорвалось у меня с губ.

Чем бы мы в противном случае зарабатывали на жизнь?

Я поблагодарил за теплые слова. Мой четвертый разговор с ним завершился. Артур, похоже, хотел обзвонить остальных.

Паломничество началось до девяти часов. За дверью кабинета, кажется, скопилась очередь доброжелателей и сплетников. И тех и других объединяло страстное желание выпытать какую-нибудь подробность. Я был завален работой, но не имел ни малейшей возможности приступить к ней. В краткие мгновения, когда посетители отсутствовали, я с отчаянием смотрел на пухлые, набитые документами папки.

Из головы у меня не шел Харди с красными трубочками и разноцветными проводками. Сколько времени он потратил на составление плана, на изготовление этих игрушек?

Украл пистолет, отыскал нашу фирму, проник в нее, совершил ошибку, стоившую ему жизни, — и никому из тех, с кем я работал, ни единому человеку не было до этого никакого дела.

У меня лопнуло терпение. Любопытные валили валом, приходилось вступать в разговоры с людьми, которых я терпеть не мог. Позвонили двое писак. Я сказал Полли, что отойду ненадолго, и она напомнила о назначенной на десять встрече с Артуром.

Я забрался в машину, включил двигатель, печку и принялся размышлять, стоит ли идти в конференц-зал. Не пойти — значит обидеть Артура. От встречи с ним у нас никто не отказывался.

Я тронул машину с места. Редко представляется возможность совершить глупость. В конце концов, мне нанесена тяжелая душевная травма. Ну, был вынужден удалиться.

Артуру и всем остальным придется это проглотить.

Выруливая в сторону Джорджтауна, я не имел определенной цели. По тротуарам под низким серым небом сновали люди; кое-где появились снегоуборщики. На перекрестке с Эм-стрит стоял нищий. Был ли он знаком с Харди? Где, интересно, пережидают снежную бурю бездомные?

Позвонив в госпиталь, я выяснил, что Клер в ближайшие несколько часов не сможет выйти из операционной.

Романтический обед в кафетерии отпал.

Я повернул на северо-восток, миновал Логан-сёркл и двинулся по довольно мрачному району к Четырнадцатой улице.

Остановившись у здания адвокатской конторы, выбрался из машины, уверенный, что «лексус» больше не увижу.

Контора занимала половину трехэтажного особняка из красного кирпича; он был выстроен в викторианском стиле и явно знал лучшие времена. Окна верхнего этажа были забиты старой фанерой. В соседнем доме размещалась дешевая прачечная-автомат. Дальше тянулись трущобы.

Вход в здание прикрывал от непогоды ярко-желтый навес. На мгновение я задержался, не зная, стоит ли стучать в незапертую дверь. Повернув ручку, я ступил в иной мир.

Помещение можно было назвать офисом, но оно значительно отличалось от нашего, отделанного полированным мрамором и красным деревом. В большой комнате стояло четыре металлических стола, на которых устрашающе громоздились кипы папок в полметра высотой. Еще большее количество папок лежало вокруг столов на истертом ковре.

Корзины для мусора были забиты доверху, пол усеян скомканной бумагой. Одну стену полностью скрывали разноцветные шкафы для хранения документов. Телефонам и паре электронных пишущих машинок на вид было не менее десяти лет. Деревянные стеллажи покоробились от старости.

На стене против входа косо висела огромная выцветшая фотография Мартина Лютера Кинга. Несколько распахнутых дверей вели в каморки поменьше.