В мое отсутствие звонила мать. Голосом автоответчика она сообщила, что, как и отец, волнуется за меня и хочет приехать. Родители обсудили перемены в моей жизни с Уорнером, тот также готов нанести мне визит. Представляю, о ем они там судачили: должен хоть кто-то из семьи вернуть заблудшую овцу.

Митинг в память Лонти Бертон стал главной темой одиннадцатичасового выпуска новостей. На экране появились снятые крупным планом пять гробов: вот их устанавливают на лестнице, вот несут на руках к Капитолию. Увидел я и выступление Мордехая. Участников митинга оказалось значительно больше, чем я предполагал, — по оценкам журналистов, более пяти тысяч. Мэр города от комментариев отказался.

Выключив телевизор, я набрал номер Клер. Мы не общались четвертый день, сломать лед было необходимо ради соблюдения приличий. Формально мы ведь оставались мужем и женой. Неплохо было бы поужинать вместе — например, через неделю.

После третьего гудка прозвучал вальяжный незнакомый голос:

— Алло?

Мужчина.

На мгновение я так опешил, что не смог вымолвить ни слова. Четверг, половина двенадцатого ночи, а у Клер сидит мужчина. Но я ушел меньше недели назад! Мне захотелось бросить трубку. Преодолев этот порыв, я сказал:

— Клер, пожалуйста.

— Кто спрашивает? — бесцеремонно поинтересовался незнакомец.

— Майкл, ее муж.

— Она в душе, — с ноткой злорадства изрек нахал.

— Передайте, что я звонил. — Я бросил-таки трубку.

До полуночи я расхаживал по мансарде, затем оделся и вышел на улицу. Когда рушится брак, человек поневоле перебирает всевозможные причины катастрофы и варианты развития событий. Что было в нашем случае? Исподволь нараставшее отчуждение? Нечто более сложное? А может, я не обратил внимания на сигналы, которые Клер мне подавала?

Не был ли тот мужчина банальным гостем на одну ночь, или Клер давно с ним? Коллега-врач, уставший от семьи и детей, или студент-медик, давший ей то, чего она не получала от меня?

Я пытался убедить себя в том, что дело вовсе не в любовнике. Не взаимной неверностью было продиктовано наше решение развестись. Слишком поздно переживать из-за того, что Клер спит с другим. Брак кончился, это однозначно. И не важно почему. Пусть убирается к черту, меня уже ничего не волнует. Она забыта, вычеркнута из памяти. Если я решил выйти на охоту, то и Клер может делать что заблагорассудится.

Да, именно так.

В два часа ночи, игнорируя призывы гомосексуалистов, я вышел к Дюпон-сёркл; на скамейках лежали закутанные в тряпье безликие и бесформенные тела. Не самое подходящее место для прогулок, но сейчас мне было наплевать на опасность.

Несколькими часами позже я купил в кондитерской коробку с дюжиной разных пончиков, два высоких картонных стаканчика кофе и газету. Дрожащая от холода Руби упорно поджидала меня у двери. Глаза были краснее, а улыбка скупее, чем обычно.

Мы устроились в большой комнате за столом, где старых папок было поменьше. Я поставил на середину стола стаканчики, раскрыл коробку. Пончики с шоколадом Руби не понравились, она предпочитала фруктовую начинку.

— Ты читала газеты? — спросил я.

— Нет.

— А вообще читать умеешь?

— Не очень.

Тогда к чтению приступил я. Начали мы с первой полосы, там помещался огромный снимок пяти плывущих над толпой гробов. Заметка о митинге занимала нижнюю половину страницы, и я прочитал ее целиком. Руби внимательно слушала. О гибели матери с детьми она знала; воображением ее завладели подробности.

— А я не умру так?

— Вряд ли. Разве оставишь включенными двигатель и отопитель.

— Хотела бы я, чтоб в моей развалюхе был отопитель.

— Ты можешь погибнуть от переохлаждения.

— Это еще что такое?

— Просто однажды уснешь и не проснешься.

Она вытерла салфеткой губы и отхлебнула кофе. В ту ночь, когда погиб Онтарио, температура была минус двенадцать. Как умудрилась выжить Руби?

— Где ты прячешься, когда становится по-настоящему холодно?

— Нигде.

— Остаешься в машине?

— Ага.

— И не замерзаешь?

— У меня полно одеял. Зарываюсь в них, и все.

— И не идешь ночевать в приют?

— Никогда.

— А пойдешь, если это поможет тебе увидеться с Терренсом?

Склонив голову, Руби окинула меня странным взглядом:

— Скажи-ка еще раз.

— Ты хочешь увидеть Терренса, так?

— Так.

— Значит, необходимо привести себя в норму, так?

— Так.

— А чтобы привести себя в норму, нужно побыть в приют, где лечат наркоманов. Ты готова?

— Может быть, — не сразу отозвалась она. — Может быть.

Пусть небольшой, но шаг вперед.

— Я помогу тебе вернуться к Терренсу, ты снова станешь частью его жизни, но для этого, Руби, тебе придется отказаться от наркотиков.

— Как? — Избегая моего взгляда, она склонилась над стаканчиком.

— Ты собираешься сегодня к Наоми?

— Да.

— Я говорил с директрисой. Сегодня они проводят два собрания для тех, кто не может избавиться от пристрастия к алкоголю или наркотикам. Будет хорошо, если ты побываешь на этих собраниях. Директриса мне позвонит.

Как послушный ребенок, Руби кивнула. Большего в данный момент и не требовалось, Я продолжил чтение. Спорт и события международной жизни Руби не волновали, ей интереснее были городские новости. В далеком прошлом она ходила на выборы и то, что касалось политики окружных властей, понимала.

Пространная редакционная статья резко критиковала конгресс и городские власти за нежелание решать проблемы бездомных. Нас ждут впереди другие Лонти, предупреждала газета, новые дети будут умирать на улицах в тени величественного Капитолия. Руби, попивая остывший кофе, согласно кивала головой.

За окном пошел мелкий холодный дождь, я предложил подвезти Руби до Центра помощи женщинам, или Наоми, как его называли по имени учредительницы.

Центр занимал четырехэтажное здание на Десятой улице. Работал от семи утра до четырех дня, предоставлял еду, душ, одежду, совет и помощь в трудоустройстве. Руби там хорошо знали.

Мы с директрисой Наоми, молодой женщиной Меган, договорились вытащить мою подопечную из липкой наркотической паутины. Половина постоянных посетительниц центра страдали психическими расстройствами, остальные либо пили, либо травились крэком, таблетками и прочей дрянью; у трети анализ крови выявил вирус СПИДа. У Руби, по словам Меган, инфекционных заболеваний не было.

Уходя из центра, я слышал, как женщины в просторном зале на первом этаже пели.

От работы меня отвлекла София:

— Мордехай говорит, ты кого-то разыскиваешь. — В левой руке она держала блокнот, в правой ручку.

На мгновение я растерялся, затем вспомнил:

— Да, ищу Гектора Палму.

— Готова помочь. Расскажи все, что тебе известно об этом человеке.

Я продиктовал имя, прежний адрес, последнее место работы Гектора, описал его внешность, сообщил о жене и детях.

— Возраст?

— Около тридцати.

— Примерный годовой оклад?

— Тридцать пять тысяч.

— Если четверо детей, значит, один наверняка ходит в школу. Имея такой доход и проживая в Бетесде, вряд ли он послал ребенка в частное заведение. Говоришь, испанец?

Скорее всего католик. Что еще?

Больше мне в голову ничего не пришло. София вернулась к своему столу. Сквозь открытую дверь я наблюдал за ней. Вот она раскрыла толстенную записную книжку и принялась перелистывать страницы. Вот сняла трубку и связалась с каким-то почтовым служащим. Разговор постоянно сбивается на испанский. За первым звонком следует второй: поздоровавшись по-английски, она переходит на родной язык. Насколько я улавливаю, ей нужен католический священник.

Часом позже София возвестила:

— Они переехали в Чикаго.

— Как тебе... — От удивления я запнулся.

— И не спрашивай! Знакомый знакомого, у которого есть друг в церкви. Палма уехали в выходные, в страшной спешке. Новый адрес нужен?

У окна большой комнаты Софию дожидались шестеро посетителей.