… Темнота, только откуда-то сверху к нам пробивается яркий солнечный свет. Спрыгивая с последней обледеневшей ступеньки на земляной пол, я оказываюсь прямо около кадки с квашенной капустой. Папа достаёт из сумки кастрюлю, а из кастрюли – ложку, отодвигает в сторону крышку кадки и начинает накладывать капусту в приготовленную ёмкость, я стою рядом и жду той минуты, когда очередная ложка с капустой направится прямо ко мне в рот. Долго ждать не приходится, и я смачно начинаю пережевывать хрустящее лакомство. Наевшись, я вылезаю наверх. Немного погодя, вытаскивая из погреба всё, что было положено взять, на поверхности появляется отец. Мы снова навешиваем успевший замёрзнуть замок, я прыгаю сверху на мешок с картошкой, увязанный на санках, и мы отправляемся домой…

… Какая-то остановка, мы ждём автобус: я, папа и мама. Между нами с отцом завязывается какая-то игра. Я отбегаю на небольшое расстояние и начинаю строить рожи, а папа нарочито сердитым голосом что-то мне говорит, будто строжится, и вроде как норовит меня догнать – азарт налицо, как говорится. Чуть вдалеке слышен мамин голос: «Коля, перестань! Ваша игра до добра не доведёт! Лена, хватит! Успокойтесь сейчас же!». Мы дружно игнорируем этот столь привычный голосовой шум, но не проходит и минуты, как я падаю, ударяюсь и начинаю ныть. Папа расстраивается, а мама приговаривает: «Вот! Я же говорила, что до добра это не доведёт!». Я быстро успокаиваюсь, встаю в сторонку и больше никуда не рыпаюсь…

Мама… я очень хочу рассказать вам что-то тёплое и светлое об этом человеке, но врать я не умею, и память мне тут помочь ничем не может. Детей ведь не обманешь, и пустышку от маминой груди с тёплым молоком любой малыш отличит, вот только не дано этому малышу логично и доступно объяснить взрослому человеку, как плохо ему от этих заменителей родительской Любви. И я не знаю, обвинять ли этого человека, что за всю свою жизнь она так и не задалась вопросом о смысле своей жизни, или принять это как должное и смириться с тем, что человеку проще накормить, обстирать, выгладить и вылизать наружность, чем попробовать заглянуть в себя и отыскать там, в бесконечных недрах своей спящей Души, немного тепла и нежности для своих близких.

Потом, когда я буду всеми возможными и доступными мне способами восполнять эту зияющую Пустоту, под названием Материнская Любовь, я осознаю, как велико её значение, как необходима она ребёнку, сколько времени можно потратить в её поисках и сколько ошибок можно совершить, но сейчас, когда я только знакомлюсь с этой жизнью, я могу лишь инстинктивно тянуться к более тёплому человеку, к моему отцу, а отчаяние и тоску выражать слезами.

– Мама, мамочка, не уходи, я пойду с тобой! Мамочка, я не хочу здесь оставаться! Я хочу домой, я хочу с тобой домой! Мамочка, не оставляй меня здесь, я хочу пойти с тобой домой!

– Чем дольше Вы здесь задержитесь, тем хуже сделаете себе и ей – пришли, быстро раздели и быстро ушли.

Непонятно как я собираю все оставшиеся силы, отцепляю Машины руки от себя и выбегаю из группы, захлопнув за собой дверь. По ту сторону не смолкает отчаянный плач моей дочери.

Я не знаю слов, способных описать моё состояние, слёзы застилают глаза, на ватных ногах я спускаюсь по лестнице на первый этаж, выхожу на улицу и сажусь на лавочку, не в силах отсюда уйти. Вот уже неделя, как Маша пошла в детский сад и каждое утро она, начиная плакать ещё дома, уговаривает меня не водить её в садик. Меня рвёт на части внутреннее противоречие: моя душа готова ворваться обратно в группу, собрать своего ребёнка в охапку и убежать от этого дошкольного учреждения куда подальше. Разум же, не переставая, твердит мне: «Так надо, так надо, так надо…». Кому надо? Зачем? И оставшимся здравым смыслом я понимаю, что если Маша не будет ходить в детский сад, я не смогу выйти на работу, а, следовательно, у нас не будет денег не то, что на жильё, элементарно не на что будет покупать еду и необходимые вещи. К этому моменту жизнь уже научила меня тому, что можно надеяться только на свои силы и рассчитывать только на свои возможности.

Немного придя в себя, я поднимаюсь со скамейки и выхожу с территории садика. Троллейбус, шесть остановок, дом.

Ну что ж, младший научный сотрудник в отставке, как работу искать будем?

Пока не знаю, но что-нибудь придумаю. Снова одеваюсь, выхожу из дома и покупаю в киоске две газеты, предоставляющие перечень имеющихся вакансий. Периодичность выхода газет – два раза в неделю, неплохой шанс найти в свежем номере что-нибудь подходящее.

В штудировании газет, телефонных звонках, редких собеседованиях и Машиных слезах проходит месяц.

Мой Опекун (не знаю, почему я выбрала именно это слово для мужчины, оплачивавшего на тот момент мою квартиру, но оно, по-моему, очень удачно его характеризует) периодически осведомлялся, как у нас идут дела, время от времени привозил фрукты, иногда мы вместе ходили в магазин, и он оплачивал все мои покупки. Начавшиеся было поначалу разговоры о совместном проживании и счастливой семейной жизни мало помалу сходили на нет – он всё больше предпочитал отмалчиваться, а я лишний раз не напоминала. Его сексуальные желания были достаточно редки и непритязательны – до утра он оставался всего пару раз.

Как человек, привыкший в своей жизни взваливать на себя как можно больше проблем, он в срок оплатил очередную сумму, подарив нам ещё один месяц спокойствия.

– Лена?

– Да.

– Добрый день. Мы хотели бы пригласить вас на собеседование.

– Хорошо.

– Завтра в половине одиннадцатого Вас устроит?

– Да. Вполне.

– Хорошо, тогда до встречи.

Звонок застал меня на детской площадке, мы с Машей совершали ежедневный ритуал под названием «Возвращение домой». В тот момент она, устроившись поудобнее прям на песке в местной песочнице, наблюдала за двумя взрослыми девочками, которые «готовили ужин». Видно было, что она с головой ушла в этот процесс и вытаскивать её сейчас оттуда совершенно бессмысленно, поэтому мне оставалось лишь сесть на лавочке неподалёку от этого священнодействия и отслеживать окружающую обстановку.

Пройдя недавно отстроенный жилмассив насквозь, я уткнулась в частный сектор. Судя по карте, место, назначенное для собеседования, находилось сразу же за этими ветхими домиками, разбросанными по склону. Жизнь полна контрастов и вот вам один из них: старушка в заношенной телогрейке, куцей юбке, потерявшей за долгие годы всякий внешний вид, валенках и в чем-то наподобие шапки тянула на разбитых санках две помятые фляги. Неподалёку из земли торчала колонка. Водопровода, по всей видимости, у неё не было, да и уже не будет, потому как ветхая её лачуга скоро прекратит своё существование, уступая место очередной панельной коробке – благоустроенному многоквартирному дому.

Пройдя по дорожке из плит, предусмотрительно кем-то уложенных на случай непогоды и, как следствие, непролазной грязи, я вышла к новому гаражному комплексу, который, видно было, уже функционировал, но строительство ещё шло. По металлической лестнице, пристроенной в торце здания, я поднялась в офисное помещение и толкнула современную дверь.

– Доброе утро!

– Лена?!

– Да.

– Проходите, присаживайтесь. Одежду можно положить вон туда.

Бросив куртку на тумбочку, я села перед парнем, внешний вид которого сразу говорил о том, что передо мной менеджер среднего звена: снисходительный, но не лишённый доброжелательности взгляд, условно-приветливая улыбка, сдержанные манеры, ухоженный вид.

– Меня зовут Михаил, это Александр, а вон там – Андрей. Итак, у нас есть вакансия на должность офис-менеджера…

Типичный офис нелегальной конторы – ничего лишнего, только самое необходимое: четыре стола, четыре компьютера, стеллаж для документов, тумба, на которой сейчас лежала моя куртка, шкаф-пенал, в котором хранились банки из-под кофе, причём как с содержимым, так и без него, чай, сахар и прочая дребедень, необходимая в повседневной офисной жизни, и в уголке кулер с чистой водой.