Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Прости меня, прости, — только и смогла еле слышно выговорить графиня.

Элисон подняла голову. Стыд и раскаяние были написаны на ее лице. Внезапно она разразилась бурными рыданиями. В слезах она бросилась Анне на грудь, сбивчиво умоляя графиню тоже простить ее. Анна гладила девушку по голове, пытаясь успокоить ее и уверяя, что та ни в чем не виновата.

— Нет, нет, я знаю, я поступила гадко, — глотая слезы, лепетала Элисон, — но я не могла выдать им свою мать.

— Ты все сделала правильно. — Анна чувствовала себя очень глупо. Она не понимала, в чем раскаивается Элисон, и утешала ее, как маленькую провинившуюся девочку.

— Они хотели, чтобы я назвала всех, но я не могла выдать маму. — Элисон плакала все горше и горше. До Анны начал доходить страшный смысл ее слов.

— Я назвала им Джока.

— Это не страшно, Джок может за себя постоять, — сказала Анна, а про себя добавила, «не то что мы». Она представила, как Гесслер показывает Джоку свои дьявольские железные игрушки. Да волколак просто-напросто бросился бы на этого мозгляка и вырвал у него все внутренности. Он не стал бы раздумывать, а поступил бы, как обыкновенный голодный волк.

— Я назвала вас, — прошептала Элисон, прижавшись к Анне еще крепче.

Графиня продолжала рассеянно гладить девушку по спине. Она все поняла. К чужестранцам на границе относились хорошо, особенно к гостям, но они всегда оставались чужими. Своя кровь всегда своя кровь, особенно когда речь идет о жизни и смерти. К тому же Элисон, должно быть, помнила, что Джок и Анна бежали, оставив ее одну. О чем она думала, уснув в майскую ночь и наутро очутившись в джедбургской тюрьме? Да и кто не дрогнет перед угрозой зверских истязаний и пыток? Нет, бремя вины целиком лежит на Анне, ей и держать за все ответ. Она бежала из страны, спасаясь от возмездия. Преданных и верных ей людей секли, вешали, им отрубали головы. Нельзя допустить, чтобы из-за нее пострадали ни в чем не повинные шотландцы.

— Госпожа, я сказала, что вы ведьма.

— Это уже не имеет значения. — Анна призвала на помощь всю свою выдержку и решительность. Настал роковой миг. Анне показалось, что она чувствует потрескивание горящих сучьев и слышит запах паленого. Теперь ее обвинят в колдовстве. У них есть свидетель. Ей придется как-то опровергнуть слова Элисон. Не графиня будет давать показания против своей служанки, а подозреваемая против свидетеля. Ее единственное спасение было в том, чтобы как можно убедительнее доказать свою невиновность.

— А Джок придет за нами ? Он ведь все может. Анна горько усмехнулась.

— Да, sans peur et sans reproche, — мягко, с чувством сказала она. Пред лицом страданий и смерти ни к чему было сердиться на Джока. Лучше уж высказать свое восхищение.

— Что вы сказали? — Элисон никогда не слышала французской речи. Анна ласково взъерошила спутанные волосы девушки.

— Я сказала, что Джок — рыцарь без страха и упрека. Конечно, он придет. Если сможет.

Будь Джок хоть трижды оборотень, он не сможет проникнуть в каменную башню, неусыпно охраняемую свирепыми джедбургскими мясниками. Но почему Элисон спросила об этом?

Дверь снова отворилась. На этот раз на пороге стоял Гесслер. Он был не один. С ним пришли священник и пара дюжих охранников. Элисон задрожала и теснее прижалась к Анне, отвернув лицо от вошедших.

— При второй степени вам предстоит познакомиться с тем, на что способны наши орудия. — Следователь Истины говорил вежливо и предупредительно.

— Убирайтесь! — крикнула Анна. Гесслер сделал знак своим подручным.

— Займитесь девчонкой.

Положив на пол топоры, охранники оторвали сопротивляющуюся Элисон от графини. Гесслер подошел к девушке и приподнял подол ее платья. Рука Анны непроизвольно взметнулась ко рту, словно желая предупредить непрошеный вопль ужаса. Вместо пальцев ног она увидела искалеченные обрубки, покрытые черной запекшейся кровью.

— А теперь покажи руки, — скомандовал Гесслер. Элисон протянула одну руку, придерживая другой разодранное платье. Гесслер схватил девушку за запястье. Анна отвернулась, закрыв лицо руками. С нее было довольно. Она не хотела видеть, что еще они сделали с Элисон. Анна вспомнила, какой грацией и изяществом были исполнены движения девушки, когда та кружилась в танце.

Не открывая глаз, Анна почувствовала на себе взгляд Гесслера.

— Вторая степень существует исключительно для вашего блага, чтобы вы воочию могли изведать, каковы наши орудия на деле. Многие не верят в них, пока не испробуют на собственном опыте. — Гесслер, казалось, удивлялся, насколько глупы и безрассудны могут быть люди.

* * *

Мы играли вам на свирели,

И вы не плясали.

Евангелие от Матфея, XI, 17

Легкая смерть

Посреди ночи Анну разбудили. Настало время третьей степени.

Руки в грубых рукавицах крепко встряхнули ее, прогнав остатки сна. Серые люди в серых стеганых одеждах рывком поставили ее на ноги и вывели из камеры. Ночь дышала ужасом. Яркий свет факелов слепил ей глаза, Анна то и дело спотыкалась, спускаясь вниз по винтовой лестнице. За факелами плясала Ночь. Молчаливые провожатые избегали смотреть на Анну. Она поняла, куда ее ведут. Все доводы, которые она собиралась представить в свою защиту, рухнули, как карточный домик. Уверенность покинула ее, сменившись опустошенностью и ужасом. Ее положение было безнадежным. Ничто на свете не могло ее спасти.

Сердце графини ожесточалось с каждым шагом. Круг жизни подошел к своему завершению. Ее часы сочтены. Она восстала против своей королевы. Под ее знаменами шли на смерть. Это была не война армий, а война людей. Она чувствовала поддержку узников, брошенных в темницы королевскими наемниками, она слышала последние напутствия тех, кто умирал с ее именем и именем Пресвятой Девы на устах. Анна видела, как ее люди шли в бой, она познала горечь и унижение отступления. Теперь настал ее час. Но последнее ее сражение будет проходить не на поле битвы, она будет стоять в темном, мрачном сыром подземелье, безоружная, беззащитная, брошенная всеми, перед безжалостными неумолимыми палачами. Она ничего не скажет им, и ее приговорят к сожжению на костре.

Долгий, нескончаемый спуск, казалось, вел в Ад. Каменные стены сочились влагой, тяжелый спертый воздух забивал легкие. Вскоре они добрались до самого нижнего подвала, где когда-то хранилось зерно. Пол был выложен каменными плитами. Посредине виднелась деревянная крышка люка. Тюремщики отвалили ее, подтолкнули Анну к отверстию и приказали спускаться вниз.

Прогнившие ступеньки вели в смрадную черную дыру, из которой поднимался влажный удушливый пар. Острия пик то и дело утыкались Анне в спину, поторапливая ее. Из отдушин веяло холодом. В дрожащем пламени свечей и багровых отсветах раскаленного угля внизу проступали фигуры священника и Гесслера. Они были словно дьяволы, правящие в сотворенном ими небольшом собственном Аду. Тихо ойкнув, Анна остановилась, как вкопанная. С низкого потолка свисало, раскачиваясь, чье-то обнаженное тело. Руки человека были туго стянуты у запястий толстыми ремнями, наголо обритая голова безвольно перекатывалась на груди. Анна узнала преподобного Макнаба, любимого и уважаемого горцами. Она вцепилась в деревянные перила и отступила на шаг. Острие пики больно кольнуло ее в спину. Назад дороги не было. Анна с трудом отвела глаза от искалеченного бесчувственного тела и, еле передвигая ноги, стала спускаться дальше.

Графиню трясло, как в лихорадке. Она стояла, уставившись в утоптанный множеством ног черный земляной пол. Анна начала беззвучно молиться Пресвятой Деве Марии, ей было страшно.

«Пречистая Дева, спаси и сохрани, не оставляй меня одну, я не вынесу этих мук».

9
{"b":"111167","o":1}