Париж

Энни внимательно следила за тем, как маленький белогривый месье Помпо вглядывается в котел с шоколадной массой, которую она помешивала. Тыльной стороной пальцев – место, которое он считал более чувствительным, чем кончики, – старый шоколадник на мгновение дотронулся до размягченного шоколада, проверяя температуру.

Энни затаила дыхание, чувствуя, что сердце сейчас выскочит из груди. Все ли правильно она сделала? Кажется, такая простая вещь. Но после двух недель, проведенных у Жирода, ей все еще плохо удавалось размягчение шоколада. То часть массы прикипит ко дну, то масло какао пойдет хлопьями.

Может, вода, залитая в двойное дно котелка, чересчур разогрелась? Помпо требует не выше восьмидесяти девяти градусов. Но в том-то и задача – выдержать температуру. Сам он не доверяет термометрам, считает их недостаточно точными.

Сейчас, к счастью, шоколад – или кувертюр,[13] как он это называет, – выглядит нормально – темно-коричневый, гладкий как атлас. Однако напряжение Энни еще более возросло, когда Помпо погрузил в котел стальную ложку с длинной ручкой и поднес к ее губам. Определить вкус шоколада – это только первый тест. Затем надо добавить горячие сливки, чтобы получился ганаш – мягкая начинка для трюфелей.

А если говорить точнее – первый тест проходит сегодня она сама. И после того, как из Марселя вернется Анри Батист, Помпо должен будет дать ему ответ – подает ли она надежды стать хорошей шоколадницей… или нет.

И если нет, Тьерри тоже укажет ей на дверь, как двум предшественникам: сначала рассеянному итальянцу, вечно витавшему в облаках и путавшему каштан с миндалем при изготовлении марципановых кремов и куантро с коньяком при изготовлении «Черных улиток», а затем француженке, у которой постоянно все валилось из рук, будто у нее все десять пальцев были большие. Обучение у Жирода стоит очень дорого, и очередь бесконечна. Через неделю, две, если ученик не проявляет наряду с желанием самозабвенно работать необходимые способности, его отправляют восвояси. И если Помпо даст Энни плохой отзыв, Анри тоже отправит ее домой. И даже то, что она племянница Долли, не дает ей ни одного плюса.

Энни покусала ноготь. Господи, помоги. Ей совершенно необходимо остаться здесь и всему научиться. Иначе блестящая карьера, о которой она столько мечтала, пойдет прахом. И как после этого она будет смотреть в глаза Джо? Потерпеть поражение прямо на старте! Он может подумать, что она для него недостаточно умна и талантлива.

А если ей удастся овладеть этой профессией, она откроет свой магазин и станет делать свой собственный шоколад. Осталось чуть больше года до того времени, как она сможет взять деньги, оставленные для нее Мусей. Там вполне хватит, чтобы арендовать помещение за невысокую плату, установить плиту и все необходимое для кухни. Но прежде всего надо…

Многоопытный лоб Помпо собрался в складки от напряжения, в то время как он поднес ко рту ложку с кувертюром. Энни, наоборот, слегка расслабилась, надеясь, что уж такой простой тест она не может не пройти.

Сотни раз, тысячи, каждый день Помпо следил за ее действиями, как ястреб, критикуя каждый шаг. Она вообще ничего не делала достаточно хорошо. Ганаш был не плохой, но и не совсем такой, каким должен быть – то слишком много ликеру, то слишком мало сливок. То кувертюр, который шел на верхний слой трюфеля, оказывался недостаточно густым. Для «марон гласе» недостаточно тонко истолчены каштаны. А вчера, когда она переливала горячий ганаш на стальной поднос для охлаждения, Помпо вдруг завизжал:

– Что это вам, цемент, что ли? И каждый раз приходилось подавлять неудержимое желание крикнуть в ответ, что она хотела как лучше. Но если это «лучше» недостаточно хорошо? Он, конечно, ответил бы ей, что есть много других мест, где можно научиться делать шоколад… Это так, но, как говорят, из свиного уха отбивная не получится.

Любыми средствами, думала Энни, но она должна добиться своего. Анри Батист, которого она еще не видела за время своего пребывания здесь, сегодня должен вернуться. Он ездил на месяц в Марсель на фабрику Жирода, где жарят и перемалывают бобы какао, поставляемые с семейных плантаций на Антильских островах. Изготовленные плитки кувертюра – кроме тех, которые требуются для магазина в Париже, – отправляются оптом в Голландию. Анри должен был подыскать новое помещение под склад, как ей объяснили.

Энни с нетерпением ждала его. Она знала Анри по его визитам в Нью-Йорк – добродушный и расточительный, безудержно жестикулирующий, хохочущий своим густым басовитым смехом. Но как он отнесется к ней теперь, когда ему скажут, что ее надо выпроводить вон, что она никуда не годится? Из рассказов, которых она наслушалась о нем в кухне, можно заключить, что по временам он бывает очень крут. Долли рассказывала как-то, что Анри выгнал ученика только за грязные ногти и посоветовал ему пойти в шахтеры.

Господи, неужели и она будет с позором изгнана?

Энни не сводила глаз с Помпо, который по-кошачьи поймал на язык упавшую с ложки каплю жидкого шоколада.

– Нет-нет, c'est gâtée![14] – удрученно пробормотал он. – Букет совершенно утрачен.

Энни похолодела. В голове возникла тупая, гудящая пустота. В тот же миг ей показалось, что она все еще стоит в кухне пропахшего горелым жиром кафе мистера Димитреу и ждет, когда вернется хозяин-грек, чтобы выгнать ее вон. Будто и не было шести лет работы у Долли.

Растерянно оглядывая огромную кухню, она почти ожидала встретить всеобщее оцепенение – будто весь мир должен теперь замереть на месте. Но ничего подобного не произошло. Фигуры в белых накрахмаленных халатах продолжали сновать по кухне, и блестящие, покрытые голубым кафелем стены отражали их неясные тени. Скрежет кастрюль, гудение конвейера, по которому передвигались порции ганаша, перекличка французских слов. Блеск медных котлов, мраморные крышки столов, дверцы холодильников из нержавейки.

– Вы перегрели воду, видите пар? Вот все и превратилось в подобие глины. Regardez cela![15]

Энни не оставалось ничего иного, как уставиться в огромный котел с двойным дном. И она сразу увидела, что он прав. Мельчайшие капли влаги осели на стенках, и темно-коричневая масса шоколада начала понемногу отставать по краям, свертываясь в зернистые комочки.

– Прошу прощения, – спохватилась она, изо всех сил удерживая слезы. – Я думала, что делаю все так, как вы…

Помпо прервал ее коротким взмахом руки:

– Нет-нет! То, что я говорил вам, и то, что написано об этом в книжке, все это только слова. Рецепт шоколада, в котором вы можете быть безоговорочно уверены, должен быть вот тут, – он постучал по своей груди. – И вот тут, – он коснулся пальцем своего пушистого белого виска, и его глаза на розовом, напоминающем гиббона, лице вспыхнули огнем.

– Позвольте, я попробую еще раз сначала. На этот раз я не ошибусь! Я…

Но снова он прервал ее, на этот раз хлопнув себя по белому переднику, на котором, несмотря на раннее утро, красовалось шоколадное пятнышко, – будто шуганул ее, как бродячую кошку, путающуюся под ногами.

Кровь застучала у нее в висках. Щеки вспыхнули. Но тут с другого конца длинного стола ей подмигнул Эммет и ободряюще поднял вверх большой палец. Да благословит тебя Бог, Эммет! Всегда улыбнется, утешит. Среди холодной стали и кафеля кухни его рыжие волосы казались солнечным пятном. Непринужденный, внимательный, бесконечно рассказывающий на своем протяжном техасском наречии про чудеса Парижа – то про «Оранжерею» с лилиями Монс; то про скрипача на рынке, который играет Моцарта, как ангел; то про крошечный магазинчик на Де-Пранс, где продаются только пенковые трубки, вырезанные в виде лиц знаменитых людей мира.

Она смотрела, как Эммет взял с плиты кофейник и налил через ситечко кофе в две китайские керамические чашки. Значит, уже перерыв. В девять тридцать Помпо позволял им роскошный перерыв в десять минут. Эммет делал ей знаки, приглашая к столу. Но неужели уже девять тридцать, так поздно? Она приступила к работе в шесть утра и думала, что прошло не больше часа.